Последний год - Михаил Зуев-Ордынец

Андрей схватил перо и написал:

«Продолжать разговор на эту тему я не буду. Боюсь и Вам причинить душевную боль… Лучше расскажу о путешествии через всю Сибирь Онуфрия Мартыновича Бокитько, титулярного советника и заседателя земского суда, уволенного со службы по третьему пункту, то есть за взятку. Какова метаморфоза?

Но начну описание странствий моих прямо с Иркутска. Этот небольшой сибирский городишко, недавно казачье зимовье, запомнился мне, во-первых, потому, что его трясла лихорадка только что открытых в Сибири богатейших золотых месторождений, а по сему случаю в городе менее чем за полгода была выпита тысяча дюжин шампанского. А во-вторых, потому, и это основное, что здесь я купил за пятак в бакалейной лавочке уже пущенную на бумажные фунтики книгу: «Российского купца Григория Ивановича Шелихова [42] странствования в 1783 году из Охотска по Восточному океану к американским берегам». Жизнь этого купца, мореплавателя, открывателя новых земель, воина, дипломата, строителя городов, крепостей и основателя российской колонии в Америке восхитила меня. От иркутян я узнал, что Шелихов и похоронен в их городе. Я пошел на его могилу. На могильном камне высечена эпитафия Державина:

Колумб Российский погребен,Проплыл моря, открыл страны безвестны..

И здесь, на славной могиле русского Колумба, в душе моей родилось желание повторить не жизнь его, на что я не находил в себе энергии и таланта, а хотя бы его странствование. И я из Иркутска, который намечал концом своего путешествия по Сибири, поехал дальше на восток, в Охотск. Я решил переплыть два моря и в далекой Аляске похоронить себя и свое отчаяние. С аляскинского берега и пишу Вам.

В Охотск я прибыл весной и, долго не раздумывая, направился в охотскую контору Российско-Американской Компании, где и подписал контракт на службу в наших американских колониях. По условиям контракта, я обещался «в течение пяти лет со всем усердием способствовать к успехам Компании, коя всех нас питающая мать». Компанейский бриг, доставивший в Охотск аляскинские меха, через три дня уходил обратно в Ново-Архангельск с товарами для колонии. Название брига было «Авось». Многозначительное название, неправда ли? Пуститься на авось в неизвестность! Бриг выпалил из двух пушек, и прощай Россия, прощайте и Вы, горькая моя любовь! Я плыл в мерцающий блеск моря, в неведомые дали, в мир приключений!

Хотите знать о моей жизни здесь, на Аляске? Я зверовщик, то есть промысловый охотник на пушного зверя. Это очень тяжелое и опасное ремесло, но я полюбил его. У меня каждый день поединок с дикой беспощадной природой и зверями, затяжная и тяжелая борьба за жизнь. И эта борьба многому научила меня. Я научился тащить на себе десятки верст многопудовую кладь, мчаться на собачьей упряжке, лететь среди порогов и водоворотов на хрупкой берестяной лодке-каноэ и ходить по темным, сырым аляскинским лесам, не проваливаясь в завалы гниющих деревьев. Я умею найти нужную мне тропу и в лесу, и в горах, и в тундре, и в лабиринте озер, ручьев, рек. Я сумею в голой тундре, где нет ни деревца, ни кустика, найти топливо для моего костра и смогу, если пробирает дрожь, раздеться и сесть в ледяную воду. Замечательное согревающее и укрепляющее нервы средство! Рекомендую это петербургским нервическим девицам и нежным дамам, которые вылезают из-под пухового одеяла не раньше, чем горничная затопит в спальне печь. Я умею днями обходиться собачьей едой, полугнилой рыбой юколой. А бывало и хуже: обмораживая пальцы, выцарапывал из-под снега олений мох и с отвращением жевал его. И никто здесь не считает это за подвиг или за особенную доблесть. Это наш повседневный прозаический труд ради куска хлеба. Так добываются горностаевые боа, собольи палантины, куньи муфты, бобровые воротники, беличьи и лисьи салопы.

А нападения свирепых дикарей, которым посвящены многие и многие страницы, и Вами, наверное, читанных Фенимора Купера и Майн Рида? Бывало и это, но не столь часто. Дикари, что дети, они по-детски жестоки и по-детски справедливы. Если вы привязали их к себе ласковым обращением, они, рискуя жизнью, выручат вас из беды, вытащат из речного водоворота или поделятся с вами последним куском, зная, что это грозит им голодной смертью. А если сердца их к вам равнодушны, они не будут разборчивы в средствах, и то, чего не смогут у вас выторговать или выпросить, отнимут насильно, просто-напросто застрелят вас из-за угла за пару одеял или дешевенькое ружье. Случалось и мне защищаться и наносить удары, и отражать нападения и самому нападать. А верными моими союзниками в этой кровавой войне были лишь мой штуцер и Молчан. Особенно последний. Он первый бросался на врага и на себя принимал удары, направленные в меня. Вы спросите, кто же этот великодушный, благородный человек? Это не человек, а пес. Но у этого пса золотое, преданное и смелое сердце. Кроме того, он не болтлив, чем и заслужил свою кличку. А я как, возможно, Вы помните, и среди людей не любил болтунов.

Вы наверное, уже решили, что такая жизнь сломала меня, погасила во мне «дум высокое стремленье»? О нет! Я считал раньше, считаю и теперь, что поскольку мы живем только раз, то должны жить как честные и мужественные люди, а не как крысы, забившиеся в теплую нору. Знаете, что вырезано на стволе моего штуцера? Строка из мильтоновского «Потерянного рая»:

Лучше свобода в аду, чем рабство в раю

Прекрасная жизнь!

Сначала мне казалось, что теперь я в разлуке со всем миром и навсегда лишен красоты и гармонии мира образованного. Но в здешних пустынях я нашел иную красоту — суровую, величественную и торжественную И мне трудно будет уйти от тихого, но властного зова этих пустынь. Я всюду буду слышать его Здесь я понял, что любящий природу и сам будет иметь в сердце кусочек неба. Нет этого кусочка неба в людях, окружающих Вас Они и природа зевают, глядя друг на друга.

И полную гармонию я тоже нашел здесь, ибо убедился, что человеку дает право называться человеком только честный труд, а беспрерывные трудности охраняют душу от растления и закаливают ее. Здесь я нашел самое дорогое — смысл и радость жизни! И радость эта была бы полной, если бы не тоска по родным местам и по немногим людям, оставленным там мною… »

Оплывшая свеча затрещала. Андрей долго оправлял ее, уминая теплый воск, глядя задумчиво на маленький язычок пламени, затем снова начал писать.

«Теперь мне хочется рассказать Вам о моих друзьях зверовщиках и зверобоях, о всей нашей друговщине. Так называют здесь охотничьи артели, и мне очень нравится это слово. Друг за друга, один за всех и все за одного! Меня в это лихое братство приняли не совсем охотно и недоверчиво Я к ним явился с другого берега, из другого ненавистного им мира, гнет которого они чувствуют на себе Но потом мы поладили. Люди эти красивы внутренней красотой, это люди душевно щедрые, стойкие и широкие, как широка здесь и природа. Их бодрая шутка, улыбающееся лицо, дружеский взгляд нужны мне, как воздух, в нелегкой моей теперешней жизни.