Последний год - Михаил Зуев-Ордынец

Над головой Андрея кукушка на часах деревянно прокуковала три. Он посмотрел на часы, не веря кукушке, и торопливо опустил перо в чернильницу.

«Скоро утро, с хлопотами, суетней, разговорами. Надо кончать письмо, а я не сказал самого важного.

Возможно, Вы задумаетесь, — почему вдруг Гагарин решил писать мне? Отвечаю, к тому есть важная причина. Вы, конечно, знаете уже, что Аляску продали американцам. Не знаю как, но чувствую, что это изменит мою судьбу и мою жизнь. Под ногами моими будет теперь чужая земля, Снова изгнание! А Родина зовет меня настойчиво и нежно, и я рвусь к ней. Но вернусь ли я в Россию?.. »

Андрей бросил перо и стиснул лицо руками. Написать ей о своих подозрениях, о муках, терзающих его сердце?.. Но ведь для этого он и взялся за письмо, для того, чтобы написать эти, решающие его судьбу, строки. А если он ошибается?..

Кукушка над его головой прокуковала полчаса. Он схватил перо и написал:

«Нет, не вернусь я в Россию! Возвращаю Вам Ваши клятвы. А мои клятвы нерушимы. Прощайте… »

Он запечатал письмо в найденный у Македона Ивановича грубый серый конверт, в каких посылаются домой солдатские письма, и снова тяжело задумался. На его плечо легла чья-то рука. Он обернулся. За спиной его стояла Айвика. Указывая на письмо, она спросила шепотом:

— Это что? Зачем ты долго царапал это концом пера?

Оказывается, она не заснула, пока он писал.

— Это… — затруднился с ответом Андрей. Но быстро нашелся: — Это вампум касяков.

— Кому ты его пошлешь? Женщине?

Андрей не успел ответить. На полатях сонно закряхтел Македон Иванович, и Айвика скрылась за кожаным занавесом.

ДЕРЕВО ВВЕРХ КОРНЯМИ НЕ РАСТЕТ

Македон Иванович, морщась, пил хвойный настой. Его мучило похмелье.

— Переложил вчера, — вздыхал капитан. — Сколько раз закаивался пить ее, окаянную, и опять губы мочу. И хорошо, ангелуша, что вы не привержены к ней. Охотник на ногу легким должен быть, а она, проклятая, тяжелит человека.

Андрей не ответил. Он обложился петербургскими газетами. Одно лишь прикосновение к газетной бумаге и слабый, чуть сохранившийся запах типографской краски доставляли ему тонкую и глубокую радость. Это было дыхание большой жизни, яркой, красивой и умной, и в то же время суетливой, крикливой и пошлой. Она неслась, сверкая красками, гремя музыкой, переговариваясь многими голосами, где-то далеко-далеко от неприветливого берега Якутатского залива, от старой редутной избы…

В избе удушливо пахло зверями. Капитан, обложившись мехами, привезенными Андреем, принимал и записывал их в реестр.

— Ишь, лиса-то какая славная, шубная! И белка тоже хороша, спелая, — говорил капитан, любовно поглаживая шкурки. — А-а, и снеговая лиса есть, — встряхивал он песцовую шкурку. — Теперь бобры пошли. Мы их по чинам разложим. Эти, с богатой сединой, для тайных советников, сенаторов да полных генералов. Под стать их золотому шитью и лампасам. Эти, что поменьше сединки, для действительных статских и генерал-майоров. Совсем без седины — статским советникам и полковникам. А титулярные да наш брат капитан не дослужились до бобров, енотом обойдутся.

— Вы и зверей по чинам раскладываете! — засмеялся Андрей, отложив газеты и перейдя к книжным полкам.

— Россия — страна казенная, без чинов жить не может, — ответил капитан, укладывая пушнину в аккуратные тючки и увязывая их ремнями. — А ваша пуля и чинов не почитает. Неплохой у вас промысел, ангелуша, а все же не та теперь охота. Лег десять назад я, поверите ли, стрелял лисиц из ворот редута, а на песцов капканы хоть на дворе ставь. А какие птичьи базары были на озерах! Они рядом, с вала видны. Голоса в двух шагах не слышно, как в кузнице. Перьев, пуха по колено навалено. Ложись на готовую перину! Зверистый, пушной край наша Аляска! Повычерпали ее, матушку, а американы до дна ее вычерпают. Плутократы, одно слово, плуты прожженные! Им что — наплутовали да уехали.

Андрей снова не ответил. Он перелистывал какую-то книгу. Македон Иванович покосился на него и покачал головой. Никак не скажешь, что это лучший зверовщик редута. И лицо совсем другое стало, как взял в руки книгу, словно солнцем его осветило.

Капитан отошел к увязанным тючкам пушнины и начал клеймить их, ставя на мездре черной краской печать Российско-Американской Компании: буквы РАК над коротенькой охотничьей стрелой.

Поставив последнее клеймо, Македон Иванович задумался с печатью в руке.

— В последний, видимо, раз ставлю я «рака» на нашу пушнинку, Да-а, в последний разочек…

Бесшумно ступая по полу ногами в «чижах» — чулках из оленьих выпоротков, капитан подошел к окну. Он долго молчал, глядя на горы, подступившие к редуту. Молчал и Андрей, занятый книгами. Лишь Молчан, пробравшийся в избу, щелкал зубами, выкусывая из шерсти клещей.

— Сколько здесь русских могил, — вдруг тихо заговорил капитан, — сколько крови на аляскинской землице! Речка Убиенных, Могильная Сопка, долина Шести Могил, переволока Двух Убитых! О чем названия эти говорят? И неужто ради прибытка только, ради корысти одной омывали русские люди кровью своей эти скалы? Чтобы ярославские холсты, московские ситцы да медные тульские чайники на соболей и бобров менять?

Македон Иванович говорил уже горячо, с болью, с гневом, с близкими слезами. Андрей перестал читать и слушал, прислонясь к полке, сложив на груди руки с зажатой в пальцах книгой.

— Ан нет! Корыстовали прибылыцики-компанейщики, а не простые русские люди. — Капитан подбежал к конторке и яростно защелкал на счетах — Им, колониальному нашему начальству, вот что надо было! Пощелкивали костяшками да в гроссбуха барыши выводили. Бежали рысью за корыстью! А мужички русские пухли с голоду, цингой маялись, в океанских бурях тонули и в буранах замерзали ради другой корысти. Ради славы России, для славы святого ее имени! Мечтали они заселить и укрепить Аляску русским корнем. Обрастай русским народом, американская земля!.. Я вот даже сверчком обзавелся на доброе бытование. Из Сибири мне его через море привезли. А теперь… Какие уж теперь сверчки, — поникла седая, по-солдатски стриженная голова.

Македон Иванович вытащил платок с изображением сражения и вытер внезапно заслезившийся глаз Затем подошел к висевшим на стене под стеклом «Указаниям редутам».

— Извольте вот взглянуть, какие нам указания были даны. Самим Александром Андреевичем Барановым сии «Указания» составлены.

И голосом крепким, проникновенным, он прочитал, как молитву;

«Утвердясь крепко и навечно на американских берегах Великого океана, сделать тем Россию океанической всемирной державой. Мы освоители нового отечества. Дорожите славным именем Русским».