КРУК - Анна Бердичевская

Они засыпали и просыпались, радовались друг другу до дрожи, целовались как после бесконечной разлуки и снова медленно погружались во тьму, трудясь друг над другом, как над главным делом всей жизни, проникая в это невозможное, немыслимое единство… Они не разговаривали. Только одно слово повторяла она: Кузь-ма. Он не сразу понял, что оно значит. А когда понял, то как будто был позван впервые. За ночь она произнесла его имя тысячу раз.

Они проснулись в полдень с ударом колокола. Их руки и ноги так переплелись, что пришлось призадуматься, как бы расплестись. Получилось. Расставшись, сразу вышли в коридор, причем Кузьма догадался натянуть трусы, а Соня впереди шла, в чем мама родила. И была она очень… очень… Просто прекрасна была. Как Ева до грехопадения… Вот!.. Выходило, что грехопадения и не было. А было – как быть должно. Прошли мимо арки кухни, там что-то журчало и брякало, и свет оттуда проникал в коридор, тусклый, дневной и холодный. Но они туда не заглянули, ни он, ни она. Соня впихнула Кузьму в туалет, а сама отправилась в ванную. Потом и он зашел в ванную, посмотреть, как там она… О, она была в порядке. Она стояла под потоком воды спиною к Кузьме, ее кудрявые волосы намокли и почти что выпрямились, они сами были как струи темной воды, той самой, что объединяла их ночью. Кузьма подумал, скинул трусы и влез к Соне в ванну, прижался к ней, обнял, и они стояли вдвоем под душем, опять оказавшись одним существом.

После душа, уже в спальне, Кузьма сказал Соне, что хочет есть. А Соня сказала, что она хочет спать, и чтоб он шел на кухню, там где-то какие-то котлеты, Магда велела ими сегодня питаться.

Кто такая Магда, Кузьма спросить не успел, Соня уже спала.

Он оделся целиком полностью и пошел на кухню питаться котлетами.

В арке, что вела на кухню, Кузьма стукнулся головой о корабельную рынду – название предмета мигом всплыло в его начитанной голове вместе со звоном, и почти сразу вчерашний ночной голос за спиной прозвучал:

– А что, Соня Розенблюм завтракать не собирается?

– Здравствуйте, – сказал Кузьма и повернулся к голосу, едва снова не брякнувшись о колокол, но вовремя за него схватившись.

Перед ним стояла старуха с большими тревожными глазами и с папиросой во рту. Папироса не горела.

– У вас есть спички? – спросила она. – В отсутствие пана Рышарда я никогда ничего не могу найти.

– И где же пан Рышард? – с опаской глядя в тревожные старухины глаза, спросил Кузьма, доставая зажигалку из кармана.

– Вы и с ним знакомы? – она удивилась и раскурила папиросу.

– Нет.

– Рышард в школе, если не врет… – она глубоко затянулась. – Он мой правнук. – Ее глаза так ни разу и не сморгнули и начали слезиться. – Я Магдалена Рышардовна, бабушка Сони. Ее друзья зовут меня Магда…

Она наконец сморгнула, отвела взгляд и даже повернулась спиной к Кузьме.

– Вы тоже можете представиться, – сказала она, величественно отплывая в глубину кухни.

«Вряд ли она была такой величественной всю жизнь. Старики придумывают свое величие… от одиночества, возможно…» – подумал Кузьма, следуя за Магдой. Когда она снова повернулась к нему, он сказал с почтительностью, зеркальной ее величию:

– Простите, что, будучи не знаком, оказался вашим гостем.

Особенно это «будучи» поразило самого гостя, он как в позапрошлый век мигом переехал; хотя Магда, пусть и прабабушка, была родом из прошлого, двадцатого столетия, никак не девятнадцатого.

– Вы не первый, – снисходительно ответила Магда на почтительность молодого человека.

Ее слова неприятно резанули Кузьму, он вспомнил перину и подушку, брошенные на полу Сониной спальни, утром Кузьма ее заприметил. Для кого она была брошена? Что за незнакомец был гостем первее его? Хотя… Магда, возможно, вообще не знала про перину, а имела в виду нечто другое.

Он представился:

– Меня зовут Кузьма. Я Сонин друг.

– Друг? – переспросила Магда.

Кузьма смутился. «Видела ли она, как мы вышли из спальни, как шли обратно из ванной?..» Но ответил он строго по протоколу:

– Надеюсь, что друг.

– А знаете ли вы Вольфа? – спросила старуха и снова посмотрела на Кузьму своими большими и темными глазами. Теперь они мерцали не тревогой, не любопытством, а чем-то живым, чем-то вроде надежды.

Чанов не ожидал. Ну, никак не ожидал. «Может, Вольф-то и ночевал там, у Сони?» – с облегчением подумал он. И даже как-то просиял.

– Он что, был у вас?!

– Был, с поэтом! – Магда просияла в ответ. – Да он и сам – поэт…

– Да уж, и сам… – согласился Кузьма.

С этой минуты с Магды слетело ее величие, а с Кузьмы почтение. Они разговорились по-человечески, Магда накормила Чанова котлетами, которыми накануне кормила Вольфа и Пашу, сокрушаясь, что разогретое – и пюре не пюре, и котлеты не котлеты. Зато она достала из холодильника моченую бруснику, о которой вчера забыла.

После того как Кузьма и горячего чаю, и холодного абрикосового компоту напился, Магда его отпустила:

– Ну, ступайте к своей Соне Розенблюм… – и вдруг рассердилась: – Когда проснется, пусть приходит завтракать! Она уже тенью забытых предков стала… – и добавила, отвернувшись от Кузьмы: – Пусть не поленится одеться. Рыська скоро вернется. Да и Бог знает кого еще принесет…

И он подумал: «Она догадалась… и разрешила».

Кузьма вернулся к своей спящей Соне, он не стал ее будить, только посмотрел долго и внимательно, как она это делает – спит… Потом почувствовал, что ведь впервые оказался в Сониной спальне как бы один, как бы без хозяйки, и огляделся. Он увидел то же, что вчера видел Вольф. На полу валялся пюпитр, и ноты разлетелись… Кузьма поднял несколько листков и сел на стул, тот самый, на котором сидел Вольф. Действительно, просто ноты. Но один из поднятых листков был исписан по чистому нотному стану черными, брызгающими чернилами.

– Господи… – Кузьма вспомнил На-все-гда! на титуле своего «Розовощекого павлина», узнал и чернила, и вечное перо, и почерк.

Он прочел, не раздумывая ни секунды, как будто это именно ему и написано:

В две тысячи втором годуЗима вломилась столь мгновенно…Что осени ею заменаШла в неестественном ряду.

Вот плюс пятнадцать и ужеНазавтра минус десять ровно,А ведь хотелось так подробноВсе рассмотреть больной душе…

Кузьма остановился. «Конечно!.. это действительно мне и про меня… хотя и про всех про нас… – растерянно думал он. – Про то, что с нами было накануне, позавчера. Со мною было! Не как бы, а на самом деле. Это про мою больную душу, там, в Круке, в подвале! Всего-то и хотелось – подробно рассмотреть… увидеть реальность. Совпасть с собой. И с зимой – тоже». Он глянул в окно, в серое московское небо.

– Кузь-ма… ты фернулся… – позвал голос. – Иди сюда.

«Это Соня. Она проснулась», – подумал Кузьма и вспомнил ежика, который в тумане… Но тут же, словно со стороны, Чанов услышал свой прежний, уже чужой, двухдневной давности, совсем из другого мультфильма, отвратительный голос:

– Подожди.

Неужели это он сам и сейчас сказал?.. Голос был какой-то жлобский. Начальственный. Он сразу же спохватился, испугался даже и стал обратно собой теперешним. Медведем, зовущим ежика из тумана…

Кузьма сунул голову в альков и попросил:

– Соня, проснись!.. Вылезай. Посмотри…

Они вместе сидели на перине, лежащей по-прежнему на полу, Кузьма держал листок, а Соня медленно, с трудом разбирая почерк, читала вслух, делая чудовищные ошибки. К ней не просто фефект речи, но вся ее тарабарская дурь вернулась. Кузьма терпеливо поправлял, а последнюю строфу вообще прочел сам:

…Увидеть, как урчит вода,Тут же в сосулю превращаясь,И как потом висит, качаясь,Чтоб рухнуть в нети навсегда.

– Нет. Не прафда! – сказала Соня, посмотрев на Кузьму прекрасными сонными глазами. – Про СОСУЛЮ… только Фольф… только мне!.. Как ты знаешь?..

Кузьма долго смотрел на нее и наконец понял, что она решила, будто это он, Кузьма Чанов, сейчас, пока она спала, сочинил про сосулю. Она так подумала и сама же не поверила. Вот дурочка! Конечно, не так трудно было бы написать такой простой стишок… Нетрудно. Но – невозможно. Потому что это же – стихи. Не гладкие и совсем простенькие. Но настоящие. Такое пишут только поэты, Кузьма это знал. Вот поэт Вольф и написал. Потому что он и про сосулю знает, и про все, что случилось в Круке, и до Крука, и после Крука – в 2002 году, в октябре месяце… Кузьма объяснил Соне все это, добавив, что Вольф написал стихи здесь, у Сони в спальне сутки назад. На ее нотных листах. Она не поверила. Она замотала головой и даже в отчаянии каком-то повторила:

– Нет. Никогда.

Кузьма разглядывал подушку, лежащую на перине, она все еще хранила вмятину от головы Вольфа. Или не Вольфа?..

– Кто же здесь был?! – крикнул Кузьма, ткнув пальцем в подушку.