КРУК - Анна Бердичевская

– Познакомьтесь, Илона, это… мой старинный друг Чанов Кузьма Андреевич…

А что еще он мог сказать? «Если бы позавчера я сказал Соне, что мы должны как можно скорее пожениться, он сказал бы – это Кузьма, жених Сони», – мелькнуло у Кузьмы в голове. Между тем дама, точно так же, как минуту назад Блюхеру, протянула Чанову руку, быстро оглядела его с головы до ног и отвернулась к фуникулеру, устремив взгляд к дальнему черному квадрату, из которого ждала появления своего багажа. Кузьма коротко пожал холодную перчатку, немедленно отпустив… и неожиданно для себя – улетел.

Он увидел, откуда-то сверху, себя и Соню, держащихся за руки, они стоят в светлом, без начала и конца, зале. Рядом с ними плывет лента Мебиуса – полотно фуникулера, и по нему движется блистающий и странно вытянутый предмет, как ладья. «Что за гроб?..» – подумал Чанов и очнулся.

– Негабаритный багаж, – услышал он голос Блюхера.

– В Риге его не принимали в самолет, – как бы согласилась дама, – но я убедила таможенников. Это… для мамы. Я так и сказала.

Чанов с Блюхером переглянулись, как будто очутились в общем на двоих бредовом сне – Блюхер несомненно тоже подумал про гроб. Илона и Соня молчали и смотрели в разные стороны. Мать смотрела на люк фуникулера, из которого выплыл груз. А Соня смотрела в себя.

«Разные… очень похожие…» – снова подумал Чанов. Но в то же время: «Зачем же гроб… из Риги!» Он вспомнил Магду, увидел, как она лежит полуживая, но ведь живая, в палате, похожей на пенал, и ждет свою дочь… и ужаснулся: «Они сошли с ума! И Соня тоже!» Тут он почувствовал, как Сонина рука похолодела и напряглась. Чанов сжал и тряхнул эту узкую, с длинными пальцами, закоченевшую руку. «Боль пронзила ему сердце…» – пронеслась в мозгу чужая и дурацкая, но сейчас безоговорочно присвоенная им фраза, и он прижал холодную ладонь Сони к своей груди, туда, где и впрямь ныло его пронзенное сердце, и не желало ничего понимать. Ему показалось, что Соня вот-вот потеряет сознание. «Или это я сейчас грохнусь», – подумал он.

Ничуть не бывало, ни он, ни она не потеряли сознания. Соня повернула голову к Блюхеру и сказала негромко, но слышно:

– Надо это забрать и унести.

И Чанов вспомнил, что отец Рыськи слушался Сониных советов и называл ее «мой строгий ангел»… Тут как раз новая толпа стала заполнять зал, заскрипели соседние фуникулеры, пассажиры поволокли свои чемоданы. Блюхер и Чанов, собравшись с духом, подхватили с торцов то, что неумолимо ползло по ленте. И чуть не упали. Не от тяжести, а от внезапной легкости груза. То, что Чанов, а возможно, и Блюхер, по странному наваждению приняли за гроб – неожиданно оказался просто… ну, невесомым чем-то!

– Что это? – спросил растерявшийся Блюхер.

Илона обратила на него прозрачный взгляд:

– Два платья, костюм для Рышарда, туфли и аксес-суары… Ну и цикламены. Их на таможне не хотели пропускать.

Она говорила по-русски с легким акцентом, но не Сониным бредовым, а вполне натуральным, возможно, польским… или латышским.

Блюхер на секунду замер, затем перехватил у Чанова длиннющую, запаянную в плексиглас картонную коробку, легко и бережно водрузил ее себе на плечо и двинулся к выходу. За ним Илона, за Илоной Чанов – с Розовым Цветком. Они вышли под тихое небо, на заснеженную площадь. Кузьма вел Соню за руку, как индеец свою скво, и чувствовал, как в его горячей руке с каждым шагом теплеет ее холодная.

«Как странно, – думал Чанов. – Стоит ей появиться, стоит мне взять ее за руку, и все – покой и счастье! Несмотря ни на что… Она не может этого не знать. Но она-то, она-то сама – счастлива вместе со мной? Даже когда она рядом, и я держу ее за руку, даже тогда – не знаю. Вот тайна…»

Трещина

Магда не умерла через три дня, как обещал доктор. Она тихо лежала все в той же узкой палате на высокой койке с поднятым изголовьем, изредка приходила в себя, смотрела на Илону, Соню, Рыську. Узнавала ли?.. Душа ее превратилась в крохотную точку и время от времени светилась в помутившихся глазах, выглядывала оттуда, ища выхода. Жизнь тела все не иссякала, хотя едва теплилась. Кузьма вместе с Соней и Блюхером несколько раз заходил в больничку. Говорить Магда не могла, есть не могла – кормилась из капельницы. Умерла 21 октября, просто перестала дышать.

Отпевали двадцать третьего, днем в костеле святого Людовика на Малой Лубянке, а похороны назначили на семь вечера, на дальнем и бесконечно огромном Хованском кладбище. Но к семи могила была еще не готова. Пришлось ждать. Гроб опускали в кромешной темноте, часов в девять. До выхода с кладбища было далеко, фонари стояли редко. Чанов, Дада, Блюхер и Павел приотстали от небольшой процессии. Аллея пролегала между полями крестов, стел, пирамидок с серебряными звездочками и с полумесяцами, казалось, что давно стоит глубокая ночь, и аллея вела из тьмы во тьму, из вечности в вечность.

У Блюхера зазвонил мобильник.

– Слушаю!.. – сказал он и остановился. Соня с Илоной, Рыська с отцом и вся их родня вместе с ксендзами ушли вперед, а Дада, Паша и Чанов ждали Блюхера, который не говорил ни слова, только слушал.

– Час от часу не легче! – он сунул мобильник в карман.

– Что стряслось? – спросил Дада.

– Мишка позвонил, мой сокурсник. Он радист мюзикла «Норд-Ост», парень как бы трезвый. Говорит – только что все зрители в зале и вся труппа захвачены чеченцами…

– Какой Норд-Ост?.. – переспросил Павел.

– Тот самый, на который я вчера по твоей, Паша, просьбе контрамарку у Мишки доставал… для мамы некого Булатика.

Все посмотрели на Пашу, а он, постояв три секунды, натянул до бровей бурую свою шапку в белую крапинку и бросился бежать. Дада, Блюхер и Чанов побежали за ним. За поворотом аллеи они догнали тех, кто провожал Магдалену Рышардовну в последний путь, Павла же и след простыл. Переглянулись. Нельзя было сейчас бросать Соню… да и Рыську… да и Магду, которую только что схоронили, но она, казалось, где-то среди своих по привычке брела… Дада, Блюхер и Чанов пошли со всеми.

Поминки были устроены по причине позднего времени похорон здесь же, неподалеку от кладбища, в кафе, притулившемся в углу громоздкого, зашитого в темно-коричневый кафель здания крематория. С одной стороны в распахнутые ворота крематория подвозили покойников для предстоящих кремаций, а с другой стороны висела голубая вывеска «Последний привет». За общим столом кроме родственников уселись два ксендза из костела, они негромко переговаривались по-польски, время от времени один из них вставал и провозглашал что-то торжественное на латыни. Чанов понимал что. Это были короткие тексты из Библии, по смыслу никак не связанные ни друг с другом, ни с Магдой. Однако же, заметил Чанов, Библия и латынь – годились. Для всего годились… Кузьма сидел за столом прямо напротив Сони Розенблюм, не поднимая глаз. Он на нее смотреть не мог. И есть – тоже не мог. Зато пил алкогольный напиток малинового цвета. Запивал его жидким, малиновым же мутным киселем. Он смотрел на Рыську и на его дородного папу, Рыська был бледен и отрешен, а папа румян, и все время он что-то энергично сыну втолковывал по-немецки… И Кузьма вспомнил вдруг, как мама говорила про лица иностранцев, приезжавших в Москву в эпоху соцреализма… Блюхер, сидевший рядом с Чановым, раза два вставал из-за стола, чтобы с улицы позвонить, узнать новости про «Норд-Ост». Он ничего никому не говорил, но Дада и Чанов понимали, даже точно знали: новости хуже некуда.

Поминки наконец кончились, Соня с Илоной, как и вся родня, как и ксендзы, потянулись к черным машинам, на которых их, собственно, и привезли – машины заранее заказал для семьи Рыськин отец. А Чанов, Дада и Блюхер, добиравшиеся от костела до Хованского на такси, нашли остановку автобуса и стали ждать. К ночи пронзительный ветер подул, Блюхер достал фляжку из кармана куртки, выпили. Ветер еще и снежную крупку погнал. Через полчаса Чанов догадался, что автобуса не будет. И грузовик-то ни один не прошел. Местность была дикая, по ночам никому, кроме вурдалаков, не нужная. Сотрудники крематория и кафе «Последний привет» как-то разъехались, словно сгинули… Только мутный огонек светился возле закрытых ворот, за которыми, возможно, где-то в тепле спал сторож. Блюхер достал мобильник и позвонил, чтобы вызвать такси. Диспетчер отнесся к нему крайне подозрительно, стал подробно расспрашивать – что заказчик делает у крематория в полночь, да еще с друзьями?.. Пообещал перезвонить… Выпить больше было нечего, холод пробрал до костей. Подумали было идти пешком. Но в какую сторону? Низкие небеса от горизонта до горизонта мерцали отсветом городских огней, но все же если идти к метро, то направо или налево?.. Пошли к крематорию. Они долго ломились в железные ворота, пока сбоку от них не приоткрылась дверь.

– Чого надо? – спросил голос из темноты.

– Согреться. Мы больше часа такси ждем, – ответил Чанов.

Он вдруг почувствовал себя старшим. Да он и был старшим.