Богдан Хмельницкий. Искушение - Сергей Богачев

– Что-то случилось? – то ли спросил, то ли сделал вывод атаман, остановившись перед Илларионом. Широко расставив ноги и сложив на груди руки, он еще больше походил на ястреба, рассматривающего свою добычу.

«Была не была», – подумал Илларион и, поежившись под взглядом Кривоноса, ответил:

– Еще не случилось, но, если не вмешаться, может и случиться.

Больше часа рассказывал Добродумов историю, связанную с «голубонькой» их гетмана. Не забыл упомянуть и о ловком помощнике подстаросты Яне Мисловском, который и придумал эту хитрую западню для Хмеля. Самое удивительное было в том, что Кривонос ни разу не перебил Иллариона. Когда тот закончил, атаман еще долго ходил по тесной мазанке из угла в угол. Наконец сел напротив Добродумова и, достав кисет с табаком, начал неторопливо набивать свою трубку. Сердце у Иллариона сжалось: неужели он ошибся в атамане?

– Ну и что ты предлагаешь? – тихим голосом спросил Кривонос, пристально глядя на Добродумова.

Только на следующий день после приезда на Сечь Хмельницкий пригласил к себе парламентера Потоцкого. В канцелярии Коша за большим столом собралась сечевая старшина низового казацтва. В комнате было так накурено, что дым валил из окон, словно при пожаре. Однако неудобство от этого испытывал только один Добродумов. Перед канцелярией собрались простые казаки – весть о приезде парламентеров от «польского круля Владислава» разнеслась по Хортице быстрее ветра.

Полковник Кричевский, понимая всю ответственность момента, приоделся в свои самые лучшие одежды. Войдя в канцелярию, он обратился к Хмельницкому уже не как к куму, а как к сечевому гетману:

– Вельмошановный пан Богдан Зиновий Хмельницкий, гетман всей Сечи, низового казацтва и всей Украйны! Коронным гетманом Речи Посполитой ясновельможным паном Николаем Потоцким мне, полковнику Станиславу Кричевскому, поручено вручить вам королевские грамоты с предложением прекратить смуту на территории государства польского, распустить всех казаков, как низовых, так и реестровых, всех служивых людей, беглых селян и прочий люд, собравшийся на Запорожской Сечи. В случае неповиновения…

– Хватит, ясновельможный полковник! – перебил Хмельницкий вошедшего в роль парламентера Кричевского. – Мы догадываемся, что будет с нами в случае неповиновения.

Соратники Хмеля одобрительно зашумели и закивали оселедцями. Гул одобрения раздался и с площади перед канцелярией. Некоторые казаки начали палить в воздух из мушкетов. Кричевский с готовностью замолчал. Видно было, что он относился к своей миссии парламентера без особого усердия. Старый вояка хорошо знал характер своего кума и был уверен с самого начала в бесполезности всяких попыток склонить Богдана к миру.

– Завтра же вернешься к своему хозяину, полковник, и передашь ему, – Хмельницкий на секунду задумался, внимательно посмотрел на своих старшин, – и передашь ему, что народ Украины, Хмель со своими побратимами и все низовое казацтво на мировые угоды не пойдут, головы положат за Батькивщину и святую веру!

Сечь. Начало апреля 1648 года

Полковник Кричевский вернулся в Чигирин на третий день. Налегке, без обоза, меняя на ходу лошадей и делая короткие привалы, привычным к походной жизни казакам сделать это было нетрудно. О безопасности парламентеров позаботился сам Максим Кривонос, который выделил им в сопровождение четырех казаков из своей личной охраны. Заехав ненадолго домой, чтобы смыть с себя дорожную пыль и переодеться, полковник направился на доклад к гетману.

Подъезжая к неприступным стенам замка, он вспомнил последний разговор с Хмельницким. Тогда, в канцелярии, поговорить с глазу на глаз с Богданом не удалось, поэтому он не удивился, когда вечером тот пришел к нему сам.

– Не спишь, переговорщик? – усмехаясь в усы, спросил он у полковника.

– Да разве тут заснешь? – Кричевский подхватил шутливый тон кума. – Вот сижу и думаю, как о твоем решении доложить Потоцкому. Он хоть и староват уже, но рука у него тяжелая, так приголубит, что до конца жизни помнить будешь. А не повезет, так и на месте этой жизни лишишься.

– А ты, когда вызвался ехать сюда, неужели думал, что я подпишу мировую? – уже серьезно спросил Хмельницкий.

– По правде говоря, имел надежду. Но, когда приехал и увидел, сколько народу собралось вокруг тебя, понял… – тут полковник замялся.

– И что же ты понял? Говори, не бойся!

– Понял, куме, что от гетмана Богдана Зиновия Хмельницкого уже ничего не зависит. Украину уже не остановить. А попробуешь помешать – смоет тебя людской поток, как травинку горный ручей, – ответил Кричевский и погасил несколько свечей: не нужно, чтобы лишние глаза видели эту встречу.

– Все так, друже. Я это понял уже давно. И свой выбор сделал. А вот ты – не страшно ли с плохими вестями возвращаться в Чигирин? Может, останешься?

– Нет, куме. Поеду… Завтра же с рассветом и выступлю. Думаю, пользы тебе от меня будет больше, если вернусь к Потоцкому.

Хмельницкий внимательно посмотрел на своего кума, как будто видел того впервые:

– Да, братчику, еще три года назад не думал и не гадал я, что жизнь наша вот так повернется.

Почти до самого утра горела одинокая свеча, тускло освещая фигуры двух старых друзей. Вспомнив былые походы, поговорив о детях, они долго убеждали друг друга, что сделали правильный выбор. Каждый – свой…

Задумавшись, полковник и не заметил, как подъехал к замку. От воспоминаний его отвлек голос подстаросты Чаплинского:

– А вот и славный переговорщик, можно даже сказать герой, к нам пожаловал. А где же ты своего кума оставил? Что, Хмель побрезговал приехать к нам в гости? Или, может, испугался?

Кричевский никогда не любил этого литовского выскочку, но всегда сдерживал себя, зная, что тот ходит в друзьях хорунжего Конецпольского. Сейчас же, с презрением глядя на подстаросту, он дал волю своим чувствам:

– Ты, жаба толстопузая, Хмеля не трожь, потому как и в подметки ему не годишься. Тебя кем здесь поставили? Корыта да бочки считать? Вот и считай. А имя Богдана своим поганым языком не пачкай. Забыл, быдло, что с полковником разговариваешь? Так я батогом напомню!

Чаплинский, который привык видеть Кричевского спокойным и молчаливым, замер на месте. Его нижняя челюсть отвисла, а глаза, и без того выпуклые, от удивления округлились еще больше.

Аудиенция у коронного гетмана была короткой. Потоцкий принял его, сидя в огромном кресле, на темно-зеленой обивке которого был вышит герб Речи Посполитой. Из огромного стеклянного кубка гетман пил мутную на вид жидкость.

– Проходи, полковник, садись. Вот приходится пить эту гадость – лекарь рекомендует от хворей разных. Догадываюсь, что зря ты съездил на Сечь. Рассказывай.

Кричевский, тщательно взвешивая каждое слово, доложил гетману о результатах своей поездки.

Потоцкий слушал его внимательно и, когда полковник закончил свой доклад, спросил:

– Ты мне одно скажи: правда, что Хмельницкий собрал вокруг себя войско большое?

– Истинная правда, ясновельможный пан гетман. Много люду собралось на Сечи, – ответил Кричевский и, не удержавшись, добавил: – А еще больше направляется туда со всех куточков Украины.

Потоцкий, запахнув полы халата, тяжело поднялся из кресла и подошел к столу, на котором были разложены карты и бумаги. Опершись о край стола широко расставленными руками, он долго смотрел на одну из карт. Потом, не глядя на Кричевского и словно разговаривая сам с собой, мрачно произнес:

– Значит, так тому и быть… Сам напросился. Карательные отряды уже готовы. Видит бог, я этого не хотел.

Пересекая замковый двор, Кричевский никак не мог взять в толк: как за такое короткое время поляки смогли собрать и подготовить к походу карательные отряды? Выходит, его с Илларионом задумка о переговорах, которые бы дали Хмельницкому время собрать войско, провалилась? Нужно срочно сообщить об этом Хмелю. Но как?

Из раздумий его вывел голос слуги:

– Пан полковник, ясновельможный гетман просит вас вернуться.

«Что еще?» – раздраженно подумал полковник.

Быстрым шагом он направился в замок. Приближаясь к покоям, которые занимал Потоцкий, он обратил внимание, что на привычном месте нет секретаря и слуг гетмана.

– Ну здравствуй, герой, – вкрадчивый, но уверенный голос показался полковнику знакомым.

Резко повернувшись, он увидел прямо перед собой Яна Мисловского. Рука привычно потянула из ножен саблю.

– А вот этого мы делать не будем, – ласково, как будто обращаясь к ребенку, сказал «часовщик».

Кричевский не понимал, что с ним происходит: сабля так и осталась в ножнах, все тело обмякло, и ему хотелось только одного – слушать тихий голос этого человека.

Мисловский, не отводя взгляда от полковника, открыл одну из многочисленных дверей замка:

– Мы друзья. Мы сейчас выйдем отсюда вместе. Мы давно не виделись, и нам нужно поговорить. Да, пан полковник?