Дорога на Вэлвилл - Т. Корагессан Бойл

– Может, и из вежливости, но он был прав – я и есть самый счастливый мужчина на свете, – сказал Лайтбоди, пропуская жену вперед. – И я рад, действительно рад, что ты привезла меня с собой.

Вообще-то он заготовил целую речь и, пока она выступала, мысленно произнес ее про себя. Хотел признать свои ошибки, покаяться, сказать, что только теперь понял ее правоту, хотя, конечно, вряд ли стоило так уж откровенничать перед всеми этими чужаками. Он открыл было рот, но до покаянной речи так и не дошло.

– Какой этаж? – спросил ночной лифтер густым похоронным голосом, словно хотел узнать, на каком участке кладбища они выбрали себе могилу. Уилл сбился, не зная, что ответить.

За него ответила Элеонора.

– Второй, – тихо сказала она.

– Да-да, конечно, – прошептал Уилл, пожимая ее локоть. – Я провожу тебя до двери.

Когда лифтер задвинул решетку, он шепнул еще тише – прямо в ее теплое ухо:

– Господи, такое ощущение, что я снова за тобой ухаживаю, как когда-то давно.

Она ничего на это не ответила, но кинула на него такой взгляд, что Уилл прямо замер. Когда-то, еще до кофейной невралгии, измученных нервов и злосчастной беременности, она частенько одаривала его такими взглядами. Сердце у него так и заколотилось.

Возможно, он немного и помедлил перед тем, как войти в номер, – ведь заветы доктора, казалось, были вырезаны на деревянных створках, были высечены на медной ручке, написаны на стенах. И все же Уилл не остановился, ибо ее взгляд подбодрил его, подхватил, словно легким ветерком, и внес через порог. Лайтбоди крепко обнял жену, не давая ей опомниться. Прижал к себе, и зеленый шелк ее платья зашептался о чем-то с его смокингом, а ее не затянутое в корсет, окрепшее от физиологической жизни тело, несмотря на все многочисленные юбки и нижнее белье, оказалось совсем рядом. Уилл задрожал, потерял голову и поцеловал Элеонору.

– Но, милый? – голос ее звучал сдавленно, словно Элеоноре не хватало воздуха. – Дорогой, милый, мне нужно… Видишь ли, Фрэнк, то есть доктор Линниман, назначил мне на эту неделю мочегонную диету… Мне нужно… нужно… в туалет…

Извинившись, Уилл отскочил в сторону, словно обжегся о раскаленную печку. Он не знал, что ему делать с руками, ногами и всеми прочими органами своего тела, которое вконец извело его своими недугами, потребностями и желаниями.

– Отличная речь, Эл, – сказал Уилл, обращаясь к двери, просто чтобы услышать звук своего голоса. – Правда, не совсем по теме. Ты почти ничего не сказала про петерскиллское дамское общество «За здоровый образ жизни».

Из-за двери доносилось мистическое, чарующее журчание.

– И потом, мне было так неловко. Перед всеми этими чужими людьми…

С легким чувственным щелканьем дверь распахнулась, и Элеонора легко, бесшумно ступила в комнату. На ней была только ночная рубашка; расчесанные волосы ниспадали на плечи, как у какой-нибудь экзотической колдуньи или гейши. Лайтбоди узнал эту розовую фланелевую рубашку с кружевной оторочкой на груди и рукавах, узнал – и пришел в неописуемое волнение. Моя жена в ночной сорочке, сказал он себе, и мы вдвоем в комнате. Тут в глаза ему бросились ее белоснежные ослепительные щиколотки, и Уилл стрелой выскочил из кресла.

Она обняла его, и они поцеловались. Он ощутил легкий трепет ее язычка, исходящий от ее тела жар, и его руки сами по себе стали поглаживать, массировать, исследовать знакомую территорию.

Элеонора взяла мужа за руку и подвела к кровати.

– Тс-с-с, – прошептала она. – Не брюзжи. Моя речь… Я произнесла ее ради твоего же блага. И ради блага Санатория. А теперь иди ко мне. Сними это.

Он завозился с пуговицами, задергал себя за галстук, в голове у него была полная сумятица.

– Но, но… Твое здоровье, – забормотал он. – Доктор Келлог…

Она смотрела на него ровным, спокойным, немигающим взглядом.

– Дочь, мне нужна дочь, Уилл.

Дочь, мне нужна дочь. Он весь задрожал, словно на сеансе вибротерапии, и повалился на Элеонору сверху – возможно, не слишком ловко, но зато весьма убедительно и с истинной страстью.

К сожалению, именно в этот момент в дверь постучали.

Стук! Ах да, они ведь не дома. Нет, они находятся в Санатории Бэттл-Крик, в дверь номера стучат, а сам великий доктор Джон Харви Келлог запретил им исполнять супружеский долг.

Оба замерли, охваченные чувством вины и паникой.

Уилл хотел спрятаться в шкаф, но Элеонора, проявив недюжинную силу, вдруг отшвырнула его в сторону, словно ворох тряпья. Что будет дальше? Стучащий удалится, или же дверная ручка вдруг повернется, и створки распахнутся?

С той стороны, из коридора донесся суровый медицинский голос, исполненный благоразумия и сознания своей правоты:

– Мистер Лайтбоди? Мистер Лайтбоди, вы здесь?

Сестра Грейвс!

Элеонора, еще совсем недавно изнывавшая от страсти в его объятиях, ответила царственным, ледяным голосом:

– Что такое?

И открыла дверь.

В проеме стояла сестра Грейвс, держа в руках поднос. На подносе – стакан с четырьмя унциями молока.

– Прошу прощения за беспокойство, мадам, – прошептала она, и ее щеки залились краской, – но вашему мужу пора пить порцию молока. А вам, мистер Лайтбоди, – она взглянула через плечо Элеоноры на Уилла, сидевшего на кровати в смокинге, но без штанов, – пора готовиться ко сну. Уже начало одиннадцатого. Если точно, четверть одиннадцатого, сэр.

У Элеоноры на лице не дрогнул ни один мускул. Она молча дослушала сестру Грейвс до конца и, казалось, с каждым сказанным словом делалась все спокойнее. Миссис Лайтбоди была выше ростом, чем Айрин, по крайней мере на пару дюймов стройнее, ну а уж по части самообладания и вовсе могла дать сто очков вперед. Еще бы – ведь Элеонора была взрослой светской женщиной, а сестра Грейвс – девчонкой, крепенькой, здоровенькой, пухленькой, с солнечно-пшеничной улыбкой, но все равно девчонкой.

– Можете оставить молоко мне, милая. Мистер Лайтбоди сейчас занят, вы могли бы и сами это заметить. Благодарю вас за заботу, но мы не дети и в няньках не нуждаемся. – Элеонора не сводила глаз с лица оппонентки. – Можете идти, спасибо.

Но сестра Грейвс преподнесла ей сюрприз. Вместо того чтобы передать поднос с молоком и, смиренно поклонившись, удалиться, она не сдвинулась ни на дюйм.

– Мне очень жаль, мадам, прошу прощения, но доктор приказал, чтобы я поила молоком пациента собственноручно. Я должна быть уверена, что молоко действительно выпито.

Возникла продолжительная пауза. В конце концов Элеонора обреченно вздохнула.

– Ладно, – сказала она. – Поите пациента молоком. Прошу!

Сестра Грейвс с очень официальным видом вошла в комнату, ступая резко и решительно, осанка ее была безупречной. Без единого слова она склонилась над Уиллом, протянула ему поднос и дождалась, пока он осушит шестьдесят первую порцию молока нынешнего дня. Потом, все с тем же деловитым видом, она пересекла комнату в обратном направлении, однако у двери задержалась. Не обращая внимания на Элеонору, сказала Уиллу с нажимом:

– Жду вас в вашем номере, мистер Лайтбоди.

И уже потом удалилась, не удосужившись закрыть за собой дверь.

Элеонора хлопнула створкой так, что у Уилла зазвенело в ушах. Она была разъярена: глаза расширены, губы поджаты.

– Кем она себя воображает? Твоей нянькой? Нет, ты видел, как нагло она стояла тут и распоряжалась в моем номере! Как будто я сама не могу напоить мужа этим дурацким молоком!

– Да ладно тебе, – закудахтал Уилл, поднялся с кровати и обнял жену, чтобы продолжить прерванное. – Она всего лишь выполняла свой долг.

– Свой долг?! – вскричала Элеонора, сердито оттолкнув его. – Это ее долг – делать из твоей жены безответственную дуру? Как будто я сама не знаю, что для тебя хорошо, а что плохо!

Лицо ее вдруг стало маленьким и каким-то сжавшимся; она приподнялась на цыпочки и слегка пригнулась, словно борец, готовый броситься на противника. Лайтбоди на всякий случай попятился.

– Как ее зовут? – внезапно спросила Элеонора, и в ее голосе прозвучали недобрые нотки.

– Сестра Грейвс, – пролепетал Уилл.

– Грейвс? Отлично. Большое спасибо.

Она отвернулась, решительно направилась к письменному столу и, яростно скребя пером, записала имя на листке бумаги.

Уилл приуныл. Если у него отберут сестру Грейвс, он останется без единственного утешения, наедине с бесконечной чередой дней, до самых краев заполненных океанами молока, мистическими предписаниями доктора Келлога и доктора Линнимана, да еще тяжелыми ручищами сестры Блотал.

– Вообще-то она хорошая, – пробормотал Уилл. – Нет, правда, такая внимательная…

Но Элеонора не слушала. Она отправилась в ванную, и Уилл увидел, как его жена наливает в огромный графин воду из крана, а в графине этом плавает какая-то дрянь, подозрительно похожая на треклятую хидзикию. Потом Элеонора наклонилась над раковиной, ночная рубашка натянулась на бедрах, и Уилл снова увидел белоснежные щиколотки. Не в силах сдержаться, он пересек комнату и обнял жену сзади.