Сахалин - Дорошевич Влас Михайлович

 Вырвавшиеся всеми правдами и неправдами в "вольную команду" или снимают где-нибудь койку за полтинник в месяц, или живут по двое в хибарках. В каждом посту есть такая "каторжная слободка".

 Заходишь, - бедность страшная, имущества никакого. А у людей все-таки в глазах светится довольство.

 - Слава Те, Господи, вырвались из "ее", проклятой.

 Сами себе господа! Хибарка - повернуться негде. И Боже, что за людей сводит судьба вместе! Зайдем в одну мазанку. На пространстве в пять шагов длины и ширины живут двое.

 Один - поляк. Ему сорок лет от роду, а на вид - шестьдесят. Он похож на огромный, сгорбившийся скелет. Лицо желтое, обтянутое. Глаза горят мрачным огнем. Он вечно угрюм, необщителен, ни с кем не говорит. Присужден на двадцать лет за то, что нанял убийц убить жену. Он замучен был ревностью, но боялся убить сам. Много, вероятно, бурь пережил этот преждевременно поседевший, сгорбившийся, высохший человек.

 Его "половинщик" - паренек Воронежской губернии. Попал за насилие над девушкой.

 - Пьян был, ваше высокородие. Гурьбой шли. А она навстречу. Может, я, а может, и не я. Ничего не помню!

 И живут эти два полюса вместе.

 Вот другая пара.

 "Сурьезный", старый мужик, сибиряк. Атлет по сложению. Лицо всегда строгое. Глаза светятся холодным, спокойным блеском. В них чуется заледенелая душа. Так же холодно и спокойно, вероятно, смотрели эти глаза и в то время, когда он, хозяин постоялого двора, убивал топором четырех спавших постояльцев: трех захмелевших купцов и ямщика. Натура сильная, могучая. Его "бес попутал". Когда такого человека "бес попутает", он пойдет на все, не остановится ни перед чем. Жалость, сострадание чужды его душе. Он слишком могуч для таких "слабостей". От него веет настоящей трагической фигурой.

 Вместе с ним живет рыжий мужичонка, добродушнейшее в мире существо, который даже о своем преступлении вспоминает так, что нельзя не улыбнуться.

 - На сходе было... Мужика не в число, знать, ударили, а мужик-от осерчал, да и помер, дай Бог ему царствия небесного, вечный покой!

 - И ничего? Уживаетесь? - спрашиваю.

 - Парень не озорник! - отзывается старик о своем "половинщике".

 - Живем! Чаво ж нам?! - улыбается мужичонка.

 Повторяю, в общем, по большей части, стремящиеся жить на вольной квартире, это - лучшее, что есть на каторге. Игроки, моты, пьяницы, ростовщики, - тем не в пример "способнее" жить в тюрьме. И когда подумаешь, что в их обществе должен гнить хороший человек только потому, что у него нет двух-трех рублей для надзирателей и писарей за "аттестацию" и "представление"!

 "Кандальная", "вольная тюрьма" и "вольная команда" - перед нами прошла вся тюремная карьера каторжника. Обычный порядок.

 Но весь этот порядок опрокидывается вверх ногами, если за прибывшим на Сахалин самым тяжким преступником следует семья и, особенно, если, к тому же, он хорошо знает какое-нибудь мастерство.

 Если он, например, хороший слесарь, токарь или резчик по дереву, - он уже не обыкновенный арестант, а persona grata, даже persona gratissima. Уж не он ищет, а в нем ищут. В Александровске, например, есть резчик Кейзер. И вы сразу видите в обращении с ним даже общую почтительность. Еще бы! Это - единственный резчик во всем посту; нужно кому-нибудь из служащих хорошенькую вещицу - бегут к нему. Он тонко и искусно выполняет те вещи, которые посылают в Хабаровск, чтобы показать, как процветают и на какой высокой ступени развития стоят сахалинские мастерские.

 - Ему лафа! - помню, с иронической улыбкой говорил мне про него один кандальник. - А только я вам скажу, он не то что хороший резчик по дереву, а недурно режет и по горлу. Не хуже нас, многогрешных. А живет барином.

 Если за каторжником приходит семья, он выпускается из тюрьмы, на два года совсем освобождается от каких бы то ни было работ, а затем работает поурочно, при чем ему урок должны назначать такой, чтобы это не мешало правильному ведению хозяйства.

 Случается так, что за одно и то же преступление, на один и тот же срок, приходят двое преступников. За одним следует семья, - и он живет "на воле", два года ничего не делает. А другой - холостой и потому сидит в кандальной тюрьме, на лето ему бреют голову, его заковывают.

 Убийца-зверь, убийца по профессии, гуляет на свободе и работает на себя, потому что он семейный. А человек, осужденный на семнадцать с половиной лет за то, что, разговаривая с фельдфебелем, он наговорил дерзостей и сорвал с себя погоны, томится в кандальной тюрьме.

 - Знал бы, наперед женился, - смеются каторжане.

 Все это мало внушает каторге мысль о справедливости наказания, которое они несут.

 Один из кандальных, в беседе глаз на глаз, убеждал меня, что ему необходимо бежать. И как я его ни отговаривал, стоял на своем:

 - Невмоготу мне!

 - Ну, послушай. Будем говорить прямо. Тяжко наказание, это - верно. Но ведь ты же его заслужил. Ведь ты же в полчаса пять человек топором убил. Ведь должна же быть на свете справедливость!

 - Так! А тут есть, которые не по пяти, а по восьми человек резали, и живут на воле, а не в кандальной, потому что за ними жены пришли. И выходит, стало быть, что я не потому в кандалах сижу, что пять душ загубил, а потому, что я холостой. Вон хоть тот же Кейзер, взять, барином живет. А другой, супротив его, половины не сделал, - в кандальной сидит. Потому только, что мастерства не знает. Где же здесь справедливость?

 Что тут станешь говорить?

 Проследим, однако, дальнейшую карьеру каторжника.

 Отсидев свою "испытуемость" в кандальной, докончив свой срок в вольной тюрьме или в вольной команде, каторжанин выходит в поселенцы.

 Строит где-нибудь в глухой тайге "дом", в котором и жить-то нельзя, дом "для правов", потому что каждый поселенец, как я уже упоминал, должен заняться "домоустройством", иначе не получит крестьянства. Промаявшись впроголодь пять лет, поселенец перечисляется в "крестьяне из ссыльных" и получает право выезда "на материк". Мечта сбылась! Он едет с проклятого острова в Сибирь, которая кажется ему раем.

 Там он должен пробыть двенадцать лет и, по истечении их, имеет право вернуться на родину.

 Таким образом даже "вечный каторжник", со скидкою по манифестам, со скидками за тяжкие работы, может надеяться, что хоть через тридцать пять - тридцать семь лет, но он вернется на родину.

 К сожалению, таких счастливцев очень немного.

 Пожизненной каторги у нас нет.

 Пожизненная каторга существует, - и вы это ясно прочтете при входе в любую кандальную тюрьму, в списке содержащихся каторжников:

 - Такой-то. Срок: пятнадцать лет + десять лет + двадцать лет + пятнадцать лет.

 Что за страшные плюсы!

 Есть каторжники, которым, в общей сложности, надо отбыть семьдесят, даже более лет.

 Этими страшными плюсами для всякого, имеющего глаза, написано на дверях кандальной тюрьмы:

 - Lasciate ogni speranza voi che intrate...

 Откуда же получаются эти "плюсы"? Это все - результаты "бегов".

 Страшны не те сроки, на которые присылают каторжан, ужас вселяют те сроки, которые они "наживают" себе здесь.

 Часто человек, присланный на шесть лет, "наживает" себе сорок.

 Бежит, - ловят, набавляют. Надежды еще меньше; снова бежит, - снова ловят, снова надбавка. Надежды уже никакой. Человек бежит, бежит, - "копит" срок. Плюсы растут, растут.

 Бывали случаи, что бежали даже из лазарета чуть не умирающие. Сквозь густо сросшиеся ветви кустарника, через непроходимую тайгу, карабкаясь в валежнике, бежал человек, не человек, а полутруп с ужасом в гаснущем взоре.