Земленыр или каскад приключений - Геннадий Михасенко

— Черти полосатые! Рождаетесь на горе матерям! Проходите, и на вас вареников хватит!

•— Сейчас, мам! Чуть переговорим и зайдём! — заверил Ромка и закрыл, чуть не прищемив матери нос, дверь. — Значит, и вы вернулись! Значит, все же свернули голову птичке! Припёрло! Я же с самого начала говорил!

— Нет, наоборот! Мы добрались до Королевства Берёзовых Рощ, вылечили Ду-ю-ду, и потом нас перенесло домой. А вот ты-то как выжил? Мы же тебя похоронили! Тебя же деревом…

— Помню! Я все помню! И как деревом и как коршун Унш долбанул меня в голову. Вот видите? — И Ромка показал глубокий шрам за ухом. — Кстати, как Унш?

— Остался в Шарнирном Бору — там мяса много.

— Мерзавец! В друзья навязался! — с отвращением

припомнил Ромка, вдруг задрал рубаху — на его боку краснела, смазанная йодом, обширная, от плеча до бедра, ссадина. — Это от дерева. Я мамке сказал, что с обрыва сорвался. Поверила, но все равно отмутузила полотенцем!.. Как коршун добил меня, так потерял сознание и потом очнулся дома, в постели, у мамки под мышкой. Она, оказывается, ждала меня в моей кровати, и начала, и начала!..

— Вот те раз! — удивилась Люба. — Выходит, что в сказке мы не могли умереть! Смерть там означает жизнь тут!

— Возвращение к этой жизни! Ну и молодец, Кошупол Корбероз! Очень мудро придумал! А то разве справедливо было бы погибнуть в сказке?

— Но боязнь смерти была настоящей! И опасности были настоящие! И Пи-эр сгорел по-настоящему!

— Пи-эр сгорел?

— Да! Ой, что с нами было после Шарнирного Бора!

Они бы говорили еще и еще, но их опять, уже сердитее, позвала тётя Вера, и, чтобы не вызывать подозрений и нового гнева, ребята вошли в дом и уселись за стол, тем более что аппетит нагуляли волчий. Ромка ёрзал-ёрзал от какого-то нетерпения, потом не выдержал и, жестом попросив друзей сойтись к миске головами, сказал:

— Я, конечно, подло поступил, что сломал крыло Ду-ю-ду, и прошу за это прощения, но и вы должны сказать мне спасибо за это сломанное крыло, иначе бы вам нечего было делать в сказке и вы бы не совершили такого интересного путешествия.

Это заявление было таким нахально-неожиданным, что ребята не сразу нашлись что ответить, а лишь прошептали «ч-ш-ш!», но в их сердцах уже поселилось лёгкое разочарование. Они надеялись, что сказка проучила Ромку раз и навсегда, что она пошатнула и расставила по надлежащим местам его зыбкие представления о добре и зле и что теперь он стал совершенно другим человеком, однако все, как видно, получилась сложней. Вася вдруг понял, что по-настоящему подл не тот, кто просто поступает подло, но тот, кто, поступая подло, думает, что совершает благодеяние. Семена подлости, неизвестно откуда попавшие в Ромкину натуру, пустили в ней, похоже, такие мощные корни, что даже сам осознавая это, он старается все же в своей подлости отыскать крупицы и зерна порядочности и пользы.

И ребятам подумалось, что им придётся еще много повозиться с другом, прежде чем он станет настоящим другом, и новыми глазами они глянули на него, глазами скульптора на кусок глины.

Ну что ж, они повозятся, тем более что в сказке они получили мощную подзарядку всех своих сил, тех самых, которые учитывает волшебный камень, когда перелетает реку. И если уж этих сил хватило, чтобы разбудить в мёртвом камне живую птицу, то их хватит и для того, чтобы в отпетом разгильдяе и лоботрясе пробудить светлую душу.

Глава двадцать четвертая

КЛУБ СКАЗОЧНИКОВ

Вскоре, через несколько дней после возвращения домой, Любе пришла в голову мысль, что поскольку все, кто совершил сказочное путешествие, остались живы, даже Ромка, вернувшийся в сущности с того света, то почему бы не ожить и не вернуться Пи-эру? Правда, в отличие от Ромки, который просто умер, но тело его осталось целым, Пи-эр лишился тела, оно обратилось в прах, осталось лишь философское понятие, так что нечему, собственно, было возвращаться. Но для сказочных возможностей это не казалось препятствием, дело скорее всего могло сводиться к срокам оживления: Ромка — раньше, Пи-эр — позже. И каждое утро девочка с трепетом высовывалась из окна и смотрела на кадку с дождевой водой — не лежит ли поверх ею милое косоглазое существо. Она даже время от времени щупала пи-эровскую золу, которую сохранила в корзинке и надёжно припрятала в сенях, — не теплеет ли она, предвещая счастливое превращение, но та была бездушно холодна, со свинцово-тяжёлыми бляшками спёкшихся Раскалённых Паутов.

Но время шло, Пи-эр не возрождался. Прошло лето, миновала осень. Дождевую кадушку отец опрокинул, подсушил и укатил в сарай. Вместе с кадушкой укатилась и Любина затаённая надежда, которой она не делилась даже с Васей.

А у Васи в это время роились в голове свои мысли об их путешествии, и мыслил он шире и глубже, как и положено командиру. Брожение ума началось с пистолета. Мальчик накопил уже с полпортфеля патронов, а пистолет все неустанно продолжал «плодоносить». И что поразительно, Вася не сделал ни единого выстрела, хоть и подмывало его сбегать в лес и погрохотать вволю, но ему казалось почти кощунством тратить волшебство на свои прихоти. Да и пистолет он, проявляя железную выдержку, никому не показывал, даже младшим братишкам, хотя отлично понимал, как бы осчастливил их, позволив лишь прикоснуться к оружию. Но внутренний голос словно повелевал: «Нельзя!.. Ни-ни!..» Лишь на одну дерзость решился Вася: он вынул пыж, сотканный из непонятно какого материала, и высыпал на ладонь дробь. Она была мельче самой мелкой, с какой мальчик сталкивался на охоте, — прямо свинцовое просо. Если бы дать ей номер, то он был бы, наверно, одиннадцатый или двенадцатый. И дробовинок было несчётно; значит, не случайно они отбились от полчищ Раскалённых Паутов. Так же бережно Вася запечатал патрон.

И Люба маялась с волшебным кувшином, как жулик с украденной вещью, то и дело перепрятывая его, чтобы мать ненароком не наткнулась и не вышло бы из этого какого-либо конфуза или неприятности. Бедная девочка не посмела даже угостить волшебным чаем своих домочадцев из опасения, что тогда придётся рассказать, откуда взялся кувшин, а значит, и рассказать все, а это, считала она, было недопустимым. Лишь однажды вечером, сойдясь у огородной межи и затаившись в пышной картофельной ботве, Люба с Васей попили чудесного чая, да и то не ради самого чая, а просто хотели узнать, не утратил ли сосуд своей волшебной способности. Не утратил. Надо сказать, что кувшин знал толк в заварке, в ней чувствовалась мята, зверобой и еще что-то несусветно вкусное, так что остатки чая Вася слил в ковш и отнёс своим «козлятам», которые разодрались из-за лишнего глотка. И все, опять секрет и подполье. А почему, собственно, они хранят про себя, делают тайну из своего путешествии? Кто велел им молчать? Никто! Может быть, именно для того они и оказались избранными, чтобы поделиться переживаниями с другими? Ведь всех враз не впустишь, наверно, в сказку! Так почему бы не собрать круг сверстников, не поведать им о приключениях, не попить чайку из диковинного кувшина и не жахнуть разок-другой из пистолета?

Да нипочему! Так и надо сделать!

Вася, сам чувствуя себя счастливейшим человеком, вдруг уверенно подумал, что и всякий, кто так или иначе соприкоснётся с живой сказкой, через которую они с Любой прошли, неизбежно станет счастливым тоже.

Эта уверенность подхлестнула мальчика. Надо организовать «Клуб-сказку»! Такое название вспыхнуло сразу, и других вариантов не возникло. Кружок мыслителей, созданный Пи-эром, продолжал действовать! Кто хоть раз вкусил блаженство от рождения свежей мысли, тот обречён на мыслетворчество, тому дух поиска и открытий нового уже не даст покоя.

Вася поделился своими соображениями с Любой, и та охотно приняла их. Потом мальчик нашёл тех двух пацанов, которые в прошлом году ходили в сказку, поговорил с ними, и они, чуть покривлявшись для солидности, дали согласие, тут же наперебой начав рассказывать, как им было велено среди ночи спуститься в заброшенный колодец за селом, в котором была вода и из которого их выловили огромным ведром дети великанов. Хоть ему было интересно, но Вася прервал их, сказав, что обо всем этом у них еще будет время рассказать на заседании «Клуба-сказки».

Дальше встал вопрос: где собираться?

Самый очевидный ответ, что собираться можно поочерёдно в домах членов кружка, пришлось отмести из-за неизбежных осложнений с родными, которые, конечно же, затерзают вопросами и не дадут сосредоточиться. Школы своей в Чаре не было, детей возили за десять километров в районный центр, но был клуб с кинозалом и библиотекой. К библиотекарю-то, Ларисе Ивановне, рыжей молодой девице в очках с тонкой золотистой оправой, и явился одним сентябрьским вечером Вася, явился с пистолетом, для большей убедительности своих слов. Нелишне отметить, что Вася был на хорошем счёту у Ларисы Ивановны, и она внимательно выслушала его, тем более что в помещении не было ни души, а мальчик, развивая идею клуба, поигрывал пистолетом и даже показал созревающий патрон и заставил пощупать его, чтобы увериться, что он тёплый. Следует пояснить, что у библиотекаря был обширный план работы с читателями, с детьми в том числе, и план этот горел из года в год по всем пунктам, за что самой Ларисе Ивановне нагорало от начальства, поэтому она очень обрадовалась Васиному предложению, воскликнув: «На ловца и зверь бежит!». Её, сказать по правде, несколько смущало сомнительно-странное содержание будущей работы клуба. Если бы ребята взялись изучать жизнь и творчество мировых писателей-сказочников, то это было бы понятно, хотя и не совсем обычно для глубинки, а то они собирались рассказывать друг другу свои сказки и похождения. От этого веяло сумасбродством, но кто знает, на что способны дети. Во всяком случае, лиха беда начало, а дальше она, взрослая и умная воспитательница, подправит ребячьи заскоки и свернёт их на накатанный путь. Поэтому Лариса Ивановна с радостью разрешила ребятам собираться раз в неделю в служебной комнате библиотеки и тотчас включила эту затею в свой план, рассчитывая одним этим пунктом перекрыть весь десяток прочих, замшелых и опостылевших до тошноты пунктов, а может быть, наоборот, загремит она в тартарары с этим пунктом и — прощай, библиотекарство! — если оценят ею жест как антипедагогический или, что еще хуже, идейно ущербный.