Галера для рабов - Кирилл Казанцев

– Вот кретины, все еще не могут развязаться, – презрительно фыркнул полковник и побрел на свежий воздух.

Он чувствовал себя заново рожденным, и, невзирая на чугунную усталость, был в приподнятом настроении. Теперь он один на судне, а те, что внизу – в трюме и в машинном отделении, – не помеха. Им не выбраться. Теперь он может спокойно вздохнуть и расслабиться. Скорость ветра нарастала, но сгустившаяся на востоке мгла еще не накрыла пляшущий по волнам «Ковчег». Он выбрался из кают-компании с бутылкой недопитого рома, доковылял до носа судна, развалился в шезлонге, подставив лицо суровому морскому ветру.

– Ну, разве я не молодец? – пробормотал Федор Иванович, делая щедрый глоток. Ядреная жидкость потекла по сосудам, возвращая организм к жизни. Он расслабился, лениво смотрел на море, на медленно приближающуюся тучу. Ничего, у него еще будет время убраться в каюту, где он и переждет это маленькое ненастье…

Он сделал еще один глоток, обмяк, закрыл глаза. Он имеет право отдохнуть после трудной работы. Федор Иванович не слышал, как сзади к нему кто-то подкрался. Порывы ветра заглушали посторонние звуки. Что-то жесткое, шершавое обвилось вокруг горла, сдавило кадык. Полковник даже пикнуть не успел, как от резкой боли помутилось сознание, стало нечем дышать, он задергался – и тут же обмяк, лишившись чувств от нехватки кислорода. Он уже не ощущал, как его стащили с кресла, разлучив с бутылкой рома, подволокли к люку, ведущему в трюм, проход в который он недавно запер. Мужчина не помнил, как его протаскивали внутрь, как бренчали ступени, как разверзались бездонные глубины дремучего Тартара…

Пробуждение было хуже самого страшного похмелья. Люди стонали, царапали ногтями пол, на котором лежали. Постепенно доходило, что они уже не связаны, лежат не в трюме, а в одной из кают, а дверь, расположенная в трех шагах, приоткрыта. Чем не намек, что они могут делать все, что угодно?

– Вышинский, вашу мать… – хрипела блондинка, хватаясь за чужой ботинок, – ваши ноги у меня поперек горла… – она стряхнула с себя посторонние конечности, привстала, надрывно закашлялась. – Господи, спаси меня, я чувствую, как у меня во рту размножаются бактерии…

– У вас и вид такой, словно вас недавно срыгнули, – вяло подметил Вышинский, поднимаясь на локоть.

– На себя бы посмотрели, – фыркнула Маргарита Юрьевна и схватилась за голову – громко фыркать в таком состоянии было противопоказано.

Страшным призраком вырастала из тлена прокурорская работница Евгения Дмитриевна – блузка разорвана, волосы в разные стороны, в глазах первородный ужас.

– Кто спал на мне? – сипела она. – Я вся чешусь… – и стала судорожно, до розовых нарывов, расчесывать себе плечи.

– Как дела, Евгения Дмитриевна? – страшным голосом выдавил Зуев, буквально руками раздирая себе веки.

– Пока не родила, – проворчала женщина.

– Евгения Дмитриевна, как вам не стыдно… – гаденько заблеял Зуев, обретая способность видеть. – Прикройте вашу наглядную агитацию, ненаглядная вы наша…

– А что такого, мне нравится, – сказал Вышинский. – Грудь наголо, враг бежит.

– Вот черт… – опомнилась Евгения Дмитриевна и стала судорожно запахивать полы блузки и жакета. – Черт, черт… Это не я, все вопросы к нашему дьявольскому полковнику…

– Чего это на него нашло? – стонала блондинка. – Ворвался, как дикий зверь… просто жуть рогатая…

– Да уж, почудил наш Федор Иванович… – Зуев безуспешно пытался приподняться, – решил не ждать, как говорится, от жизни чуда.

– Выходит, полковник затеял все это непотребство? – недоверчиво вопросила Маргарита Юрьевна, вставая на колени.

– Не думаю… – Вышинский схватился за край кровати, подтянулся, рухнул на койку, испустив мучительный вздох облегчения. – Я сейчас очень плохо соображаю, господа, прошу меня простить… но сдается мне, что объяснение напрашивается другое. Этот кретин был уверен, что один из злодеев – среди нас. Он-то все и вытворяет. А выявить его мозгов не хватало. Вот и решил прихлопнуть всех оптом, а заодно и того, кого нужно, – лишь бы самому уцелеть…

– А почему вы решили, что он кретин? – простонала Евгения Дмитриевна. – Я, конечно, не исключаю временные галлюцинации, но местами помню, что этот жуткий человек связывал меня, оставил в каюте, потом вернулся, я болталась у него на плече… Он сбросил меня в трюме, там уже кто-то валялся – кажется, Маргарита Юрьевна, она тоже была связана… Потом он ударил меня, я снова потеряла сознание… Я так полагаю, господа, что мы все были связаны, валялись в запертом трюме… Но сейчас, когда мы очнулись… Где мы, боже? Это одна из кают на яхте, нас развязали, перед нами приоткрытая дверь, мы явно пришли сюда не своим ходом, но я не помню, как это было… Я повторяю свой вопрос, Роман Сергеевич, с чего вы взяли, что полковник кретин?

– Но где он? – пролепетал Зуев. – Моя голова уже отказывается в чем-то разбираться.

– А хрен его знает, товарищ майор, – пробубнил в подушку Вышинский. – Давайте поспорим на тысячу долларов, что когда мы окончательно очнемся и решим в десятый раз обследовать яхту, мы не найдем на ней никакого полковника. Я, конечно, не уверен, но что-то мне подсказывает…

– Да что вы там бубните? – разозлился Зуев. – Говорите внятно, Роман Сергеевич.

– Не могу внятно, Павел Гаврилович… Вам никогда копье в голову не приходило?

Люди привставали, с ужасом разглядывали друг друга. У всех были разбитые лбы, рассеченные переносицы – те, кто вытащил их из трюма, освободил от пут и доставил в каюту под номером двенадцать (не такой уж дальний путь от трюма), не удосужился смыть с них засохшую кровь.

– Меня сейчас вырвет… – пожаловалась Маргарита Юрьевна. – На кого вы похожи…

– Вы еще себя не видели, – тускло оскалился Зуев. Статская сморщилась, потянулась к сумочке, но сумочки не было, оставалось лишь догадываться, где она.

– Лучше не смотреть, – уверил Вышинский. – Но ничего фатального, Маргарита Юрьевна, время и пластическая хирургия еще и не такие уродства лечили.

– Моя голова отказывается это переваривать… – тянула тоскливую песнь Евгения Дмитриевна. – Мы помним, как на нас напал полковник Костровой, как он нас бил, связывал, кантовал в трюм, но почему никто не помнит, как нас доставили обратно? Кто это сделал? Нам поставили укол, и мы отключились? Если команда до сих пор заперта в машинном отделении… Получается, что один из нас притворяется? Не настолько уж ему плохо? Он в курсе событий и сам принимал участие в этом «великом переселении» в качестве тягловой силы?

– Ну, на меня-то вы так не смотрите, – поежилась блондинка. – Ничего себе притворство – как хватил меня лобешником о зеркало, я чуть стену не пробила. Клянусь, если этот груздь мне еще попадется…

– Внесу поправку, Евгения Дмитриевна, – сказал Вышинский. – Если в нашей теплой компании присутствует засланный казачок, то ему сейчас тоже плохо. Во всяком случае, мы можем радоваться, что мы еще не арестованы и не убиты.

– Но за что? – воскликнул, делая страдальческую мину, Зуев. – Я всегда добросовестно работал, я честный чиновник!

– Открою вам секрет, Павел Гаврилович, – со злостью сказала Евгения Дмитриевна. – Чиновники делятся на две категории – честные и те, кого уже посадили.

– Да на себя бы лучше смотрели, – отмахнулся Зуев. – Оборзели совсем в своей прокуратуре. Такой же рассадник, как и везде.

– Будем выяснять, кто из нас честнее? – удивился Вышинский. – А время, между прочим, файв-о-клок, – посмотрел он на часы. – Сидим тут трезвые, как свиньи, давно пора чего-нибудь выпить, только не чаю, и разнюхать обстановку. Я понимаю, что выходить не хочется, мне тоже страшно не хочется. Но признайтесь, господа, вас совсем не разбирает спортивная злость? Если по судну бродит злой и страшный полковник Костровой, думаю, вчетвером мы с ним справимся.

– Полагаете, мы свободны? – опасливо покосился на дверь Зуев.

– Полагаю, относительно, – допустил Вышинский. – Все в этом мире относительно, господа. Кроме зарплаты в десять тысяч рублей.

– Ну, вы загнули, – поморщился Зуев. – Не бывает в нашей стране таких зарплат.

– Я слышал, что бывает, – позволил себе не согласиться Вышинский. – Где-то на заводах, в школах, детских садах…

– Точно, бывает, – подумав, поддержала Маргарита Юрьевна. – С таких зарплат еще и налоги платят, голодранцы хреновы… Как они живут на такие зарплаты? Им не стыдно?

– Я вам даже больше скажу, – проворчала Евгения Дмитриевна. – Я знаю людей, которые знают людей, которые живут и на меньшую зарплату…

Это был не самый удачный день для совершения прогулок. Похоже, судно угодило в средоточие циклона. Качка была терпимой, волны не зверствовали, но низко висели тучи, и моросил плотный дождик. Видимость была неважной. «Ковчег» дрейфовал по каким-то вычурным морским течениям. Четверо измученных людей выбрались на палубу. Женщин вырвало, мужчины держались. Первым делом горстка людей проникла на камбуз – там они начали торопливо вооружаться тем, что не растащили ранее. Зуев выудил из холодного жарочного шкафа жесткий шмат баранины – и женщин снова вырвало… Двигались гуськом, по надоевшему маршруту. Кокпит, кают-компания, каюты, трюм. Полковника Кострового как корова языком слизала! Никто не хотел идти последним, каждый норовил оказаться в середине, и маленькая колонна по мере перетекания с места на место напоминала постоянно движущуюся карусель. Несколько минут они стояли у входа в трюм, с тревогой вслушиваясь. Судя по звукам, доносящимся из-за запертой двери, члены команды уже развязались и в данный момент изыскивали возможности выбраться на свободу. Они колотили чем-то тяжелым по двери – но для массивной конструкции это было что слону дробина. Потом вспотевших «ударников» позвал Панов, и вновь воцарилась возня. Экипаж совместными усилиями выламывал из крепежа очередное стенобитное орудие, и эта штука обещала стать серьезным аргументом. С дружным ревом несколько разъяренных мужчин вывернули агрегат и подтащили его на «передовую». «Раз, два – взяли!» – прогремел капитан, и дверь вздрогнула от сокрушительного удара! «Еще раз – взяли!» – и последовал второй удар, от которого дверь деформировалась и скукожилась.