Глубокие раны - Неле Нойхаус

— Вы что-то помните об этом?

— Очень смутно. Это не какие-то образные воспоминания. Для этого я был тогда слишком мал. Иногда мне кажется, что то, что я считаю воспоминанием, с течением лет возникло в моей голове посредством фильмов и телевизионных передач.

— Сколько вам тогда было лет, если я могу вас об этом спросить?

— Можете. — Кальтензее вертел пустой бокал в руках. — Я родился 23 августа 1943 года.

— Тогда вы вряд ли можете о чем-то помнить, — возразил Боденштайн. — Вам не было и двух лет.

— Странно, не правда ли? Правда, я после этого много раз бывал на моей Родине. Может быть, это все просто самовнушение?

Боденштайн размышлял, была ли известна Кальтензее тайна Гольдберга. Он с трудом мог составить мнение об этом человеке. Вдруг ему кое-что пришло в голову.

— Вы знали вашего родного отца? — спросил он, и от него не ускользнуло удивление, которое на мгновенье вспыхнуло в глазах Кальтензее.

— Откуда вам это известно?

— Вы ведь не являетесь сыном Ойгена Кальтензее?

— Нет. Моя мать никогда не считала нужным открывать мне личность моего отца. Я был усыновлен моим приемным отцом, когда мне было пять лет.

— Какую фамилию вы носили до этого?

— Цойдлитц-Лауенбург. Как и моя мать. Она не была замужем.

Где-то в доме раздался мелодичный бой часов, пробивших семь раз.

— Не мог ли Гольдберг быть вашим отцом? — спросил Боденштайн.

На лице Кальтензее появилась вымученная улыбка.

— Я вас умоляю! Лишь представить это было бы для меня ужасным.

— Почему?

Элард повернулся к столику и налил себе новую порцию коньяка.

— Гольдберг терпеть меня не мог, — пояснил он затем. — И я его тоже.

Боденштайн подождал, пока он продолжит, но Кальтензее молчал.

— Откуда ваша мать знала его? — спросил он.

— Он из тех же мест и заканчивал школу вместе с братом моей матери, в честь которого я был назван.

— Интересно, — сказал Боденштайн. — Тогда ваша мать, собственно говоря, должна была знать это.

— Что вы имеете в виду?

— То, что Гольдберг в действительности не был евреем.

— Как это? — Изумление Кальтензее казалось неподдельным.

— При вскрытии на его левом плече была обнаружена татуировка в виде группы крови, какую наносили только членам СС.

Кальтензее пристально смотрел на Боденштайна, на его виске пульсировала вена.

— Тем хуже, если он действительно был моим отцом, — сказал он совершенно серьезно.

— Мы предполагаем, что указание о прекращении дальнейших расследований по делу Гольдберга было дано нам именно по этой причине, — продолжал Боденштайн. — Кто-то заинтересован в том, чтобы истинная личность Гольдберга оставалась тайной. Но кто?

Элард ничего не ответил. Тени под его покрасневшими глазами, казалось, стали еще глубже, он выглядел действительно плохо. Тяжело опустился в одно из кресел и провел рукой по лицу.

— Как вы думаете, ваша мать знала тайну Гольдберга?

На какое-то время Элард задумался над такой возможностью.

— Кто знает, — сказал он наконец с горечью. — Женщина, которая не признается своему сыну, кто является его родным отцом, вполне может в течение шестидесяти лет разыгрывать спектакль перед всем миром.

Элард Кальтензее не любил свою мать. Но почему тогда он жил вместе с ней под одной крышей? Может быть, питал надежду, что она однажды раскроет ему его истинное происхождение? Или за этим крылось нечто большее? И если да, то что?

— Шнайдер тоже был раньше членом СС, — сказал Боденштайн. — Подвал его дома — это настоящий нацистский музей. И у него была такая же татуировка.

Элард молча смотрел перед собой, и Оливер многое отдал бы за то, чтобы прочесть его мысли.

Пия разложила на кухонном столе клубок изрезанной бумаги из уничтожителя документов и принялась за работу. Скрупулезно, одну за другой, разглаживала она узкие полоски, укладывая их рядом друг с другом, но проклятая бумага извивалась кольцами между ее пальцами и настойчиво отказывалась выдать ей тайну. Пия почувствовала, как у нее выступил пот. Терпение никогда не было ее сильной стороной, и через некоторое время она поняла, что это не имеет никакого смысла. Кирххоф задумчиво поскребла голову и стала размышлять, как она могла бы облегчить себе работу. Ее взгляд упал на ее четырех собак, затем на часы. Лучше она займется животными, пока ее не накрыл приступ ярости и она не выбросила всю гору бумаги в мусорное ведро. Собственно говоря, Пия хотела сегодня вечером разобраться в прихожей и убрать весь этот беспорядок из грязной обуви, курток, ведер и лошадиных уздечек, но это может подождать.

Кирххоф пошла в конюшню, вычистила боксы и постелила свежую солому Потом забрала лошадей из огороженного загона и ввела их в боксы. Через некоторое время нужно будет скосить траву, если погода не внесет свои коррективы в ее планы. Уже давно нужно было бы выкосить зеленую полосу слева и справа от въезда.

Когда Пия открыла дверь в фуражник, тут как тут оказались две кошки, которые пару месяцев тому назад решили впредь жить здесь, в Биркенхофе. Черный кот прыгнул на полку над рабочим столом, на котором Пия смешивала корм. Прежде чем она успела помешать ему, он смахнул несколько бутылок и банок и одним прыжком оказался в укрытии.

— Ты настоящий идиот! — крикнула Пия вслед коту.

Она нагнулась, поднимая аэрозольный флакон со спреем для ухода за лошадиным хвостом. И тут ее осенило. Кирххоф быстро накормила собак, кошек, домашнюю птицу и лошадей и побежала в дом. Вылила остатки спрея в раковину и заполнила флакон чистой водой. Потом разложила полоски бумаги на кухонном полотенце, распрямила их пальцами и распылила на них воду, затем закрыла их сверху другим полотенцем. Может быть, ее труд был напрасным, а может быть, и нет. Во всяком случае, напускная таинственность секретарши из «Таунусблик» пробудила в ней недоверие. Интересно, заметила ли она, что кто-то очистил ее уничтожитель бумаги? Пия хихикнула при этой мысли и стала искать утюг с отпаривателем.

Раньше, при Хеннинге, каждый прибор в доме имел свое привычное место, шкафы были всегда аккуратно убраны. В Биркенхофе же царил принцип случайности. Некоторые коробки, которые Пия использовала еще при переезде более двух лет назад, до сих пор не были разобраны. Все время что-то мешало это сделать. Наконец она нашла утюг в шкафу спальни и начала проглаживать влажные бумажные полоски; между делом съела овощную лазанью, разогрев ее в микроволновой печи, и готовый салат. И то и другое было, правда, только иллюзией богатого витаминами, здорового питания, но все же это было лучше, чем фастфуд.

Составление полосок вместе потребовало от Пии максимальной степени терпения и тонкой моторики, на какую она только была способна. Кирххоф постоянно проклинала свою неловкость и дрожащие пальцы, но в конце концов справилась.

— Спасибо тебе, жирный черный котяра! — пробормотала она и усмехнулась.

На листке были указаны конфиденциальные медицинские данные Аниты Марии Фрингс, урожденной Виллумат, и ее последний адрес в Потсдаме перед переездом в «Таунусблик». Сначала Пия не могла понять, почему секретарша просто не отдала им этот листок, но потом ей вдруг бросилось в глаза одно имя. Она посмотрела на кухонные часы. Начало десятого. Еще не поздно, можно позвонить шефу.

Во внутреннем кармане пиджака Боденштайна завибрировал телефон, у которого был отключен звук. Вынув его, он увидел на дисплее имя своей коллеги. Элард Кальтензее все еще молча сидел рядом с пустым бокалом из-под коньяка и пристально смотрел перед собой.

— Да, — отозвался Оливер приглушенным голосом.

— Шеф, мне удалось кое-что узнать, — Пия Кирххоф, казалось, была взволнована. — Вы уже были у Веры Кальтензее?

— Я сейчас как раз здесь.

— Спросите у нее, от кого она узнала о смерти Аниты Фрингс и когда? Мне интересно, что она вам ответит. Вера Кальтензее занесена в компьютер пансионата «Таунусблик» как лицо, которое должно быть оповещено в экстренном случае. Она являлась опекуншей Аниты Фрингс и также оплачивала пребывание в пансионате. Вы помните, как удивилась женщина-комендант, что нас еще не проинформировали? Определенно директриса позвонила только Вере Кальтензее, чтобы получить инструкции.

Боденштайн напряженно слушал и спрашивал себя, откуда его коллега вдруг все это узнала.

— Возможно, она не захотела информировать нас раньше, так как семейство Кальтензее по причинам безопасности хотело сначала произвести соответствующие действия в квартире!

Мимо окон проехал автомобиль, затем второй. Шины прошуршали по гравию.

— Я не могу больше говорить, — прервал Боденштайн словесный поток своей коллеги. — Скоро перезвоню.

Через несколько секунд дверь в гостиную открылась и в нее вошла высокая темноволосая женщина, сопровождаемая Зигбертом Кальтензее. Элард остался сидеть в кресле, даже не подняв взгляда.