Пампа блюз - Рольф Лапперт

— А раньше? — спрашиваю я потом. — Я имею в виду, до всего…?

— Когда я была маленькой, я несколько раз спрашивала ее об отце, но она отвечала, что не знает. И я перестала задавать вопросы.

— А когда ты повзрослела?

— В восемнадцать я ушла из дома. Мама никогда не жила на одном месте дольше года. Постоянно меняла работу, квартиры. И я не выдержала. Уехала в Берлин и посылала ей открытки ко дню рождения, Дню матери и на Рождество и иногда звонила. Она не сказала мне, что больна. Я узнала, когда она уже три недели находилась в больнице. Она так ослабла, что не могла говорить. Я сидела у ее кровати до самой ее смерти. Ровно двадцать три дня.

Я не знаю, что сказать или сделать. Лена смотрит на меня. Ее губы стали узкими, словно она старается выдавить из себя улыбку. Мы одновременно протягиваем руки и хватаемся друг за друга. В этот момент происходит нечто невероятное и очень важное. Карл перестает рвать бумагу и кладет свои ладони поверх наших. Одну ладонь — на мою руку, другую — на Ленину. И мы еще долго так сидим и крепко держимся друг за друга. Снаружи ездят автомобили, время от времени какие-нибудь журналисты стучатся в дверь.

Мы не обращаем на них внимания.

Даже когда звонит телефон, мы не двигаемся с места. Хотя Карл вздрагивает, он не убирает руки.

— Наверное, это Хорст, — говорит Лена после пятого звонка. — Или Вилли.

Я медлю, но потом встаю, иду к стойке и снимаю трубку телефона, висящего на стене.

— Да?

— «Норд-Ост курьер», Граф говорит, — сообщает мужской голос. — С кем я разговариваю?

Я жму на вилку, пока в трубке не раздается длинный гудок, оставляю трубку висеть на шнуре и возвращаюсь за стол. Карл отпивает сока и снова принимается за журналы. Лена смотрит на меня, улыбается, и я улыбаюсь ей в ответ. Музыкальный автомат тихонько светится.

— А как ты вышла на Масловецки? — спрашиваю я. — И на остальных кандидатов.

— Отняла от дня рождения девять месяцев. Ну, и письма с фотографиями, конечно. Когда родители Масловецки уехали отсюда, они поселились в Люнебурге. Где тогда жила мама. Она работала там секретаршей в страховой компании. Масловецки приехал навестить родителей. И моя мама врезалась на велосипеде в его машину. По своей вине. Она не пострадала, зато Масловецки пригласил ее на ужин.

— Откуда ты все это знаешь?

— Последним маминым пристанищем стал Киль. После ее смерти я разбирала вещи в ее квартире и нашла письма и фотографии. И ее дневники.

— Почему твоя мама не общалась с твоим отцом? По поводу алиментов и тому подобного.

— Может, она и сама не знала, кто именно мой отец. Или больше не хотела иметь с ним дела.

— Есть фотографии, где они с Масловецки вместе?

Лена смеется.

— Да. Играют в гольф. Он стоит позади нее и ставит ей удар. Но я думаю, на самом деле он просто ее обнимает.

Я смотрю на Лену. Она все еще смеется. Но потом становится серьезной.

— Что? — спрашивает она и морщит лоб.

— Ничего.

— Ты смотришь, его ли у меня глаза? И нос?

— Нет… Да. Может быть.

Мысль о том, что Лена может оказаться дочерью Масловецки, кажется мне абсурдной. Я опускаю глаза и упираюсь взглядом в столешницу. Кто-то вырезал на дереве слово ВЕЧНОСТЬ.

— У тебя остались еще вопросы?

— Когда ты точно будешь знать, он или нет?

— Я отправила волосы в лабораторию. Через две-три недели придет ответ.

— А два остальных кандидата?

— Первый точно не он. К счастью. Он банкир и жуткий урод. Масловецки по очереди второй.

— Пятьдесят на пятьдесят, — бормочу я.

Лена кивает.

Я провожу кончиком пальца по извилистой канавке, которая напоминает русло реки и ведет от края столешницы к ее середине, впадая в большое озеро-пятно, оставшееся после пожара. А потом собираю все свое мужество и смотрю Лене в глаза, совсем не такие, как у Масловецки.

— Почему ты написала мне это письмо?

— Я уже решила, что ты никогда больше о нем не спросишь. Письмо было проверкой, Бен.

— Проверкой? Чего?

— Проверкой на зрелость, — отвечает Лена. — Знаю, что поступила подло. Но тебе всего шестнадцать…

— Через пять месяцев будет семнадцать, — перебиваю я.

Лена улыбается.

— Ладно, тебе почти семнадцать. Я просто хотела посмотреть, как ты отреагируешь. Сможешь ли ты все бросить: учебу, твою жизнь здесь. Сможешь ли избавиться от Карла и оставить его в беде. Или нет… Или ты взрослый.

— Ну и как — я провалился?

— Почему? Нет. Ты молодец. Ты вернулся. Или нет?

— Но я сдал Карла.

— Всего на день. Но потом передумал. Хотя в Мерано тебя ждала я.

— Ничего ты не ждала.

— Но ты же не знал.

Некоторое время мы молчим. Карл нашел в журнале страницу, на которой изображен большой кусок неба.

— Как ты узнала, где Карл? — спрашиваю я Лену.

Лена встает.

— Ну, здесь поблизости не так-то много домов престарелых.

Она идет к музыкальному автомату, бросает в него монетку и нажимает две кнопки. Механизм жужжит, и звучат первые такты песни «Songbird» группы «Fleetwood Mac». Масловецки утверждает, что играл с их менеджером в гольф, когда еще был профессионалом, но никто не знает, правда это или нет.

Лена делает мне знак подойти. Я встаю и иду к ней.

— Я должна тебе кое-что сказать.

Лена берет мою руку.

— Мне не девятнадцать. А двадцать. И четыре месяца.

Потом она целует меня.

И мы танцуем.

Год спустя

Я все еще здесь. В Вингродене, у черта на куличках. Моя мать так и мотается с гастролями по Европе, а я сижу с дедом. Но кое-что все же изменилось. Например, я перестал ненавидеть свою жизнь. Не буду утверждать, что я абсолютно счастлив, мне кажется, таких людей вообще мало. Мне сейчас семнадцать лет и семь месяцев. То есть я на три года и девять месяцев младше Лены. Через пять месяцев мне исполнится восемнадцать, и я стану взрослым по закону. Я с большим трудом сдал выпускной экзамен и теперь могу называться садовником. Самое смешное, что я работаю по специальности. Развожу розы. То есть мы разводим розы — Карл и я. Но обо всем по порядку.

Как только закончилась песня «Songbird» группы «Fleetwood Мае», Лена, Карл и я отправились в Кремберг в больницу к Масловецки. Репортер, женщина и оператор с телевиденья куда-то испарились, зато по главной дороге мимо нас проехала машина с крупной надписью «RADIO OSTWELLE» на борту. Масловецки действительно сломал при аварии обе ноги, но все остальное у него было цело. В его палате стоял телевизор, постоянно работавший без звука, потому что Масловецки караулил репортаж об НЛО и Йо-Йо. Он был сильно огорчен из-за случившегося и чувствовал угрызения совести, но стоило нам рассказать ему о журналисте и телевизионщиках, он сразу оживился, несмотря на действие обезболивающего, и начал строить новые планы.

Масловецки скоро поправился и вернулся к привычной жизни. Правда, после аварии он ходит с палочкой, но я думаю, что это он для создания романтического образа. Его «Вольво» серьезно пострадал, даже я не смог ничего сделать. Поэтому теперь Масловецки ездит на «Мерседесе 250 CЕ» шестьдесят шестого года выпуска, который я для него отремонтировал. Корпус автомобиля покрыт темно-синим лаком и усеян серебряными звездами. Передние дверцы и крышку багажника украшают изображения НЛО, а на капоте золотыми буквами выведено: «ВИНГРОДЕН СВЯЗЫВАЕТ НАВСЕГДА». Та же надпись повторяется на всех окрестных дорожных указателях. Кроме того, существуют футболки, чашки, открытки, наклейки в машину и брелоки для ключей с такой же надписью, и все это — затея Масловецки, первая из всех его затей, которая сработала.

А началось все с Анны и Йо-Йо. После смерти Георгия и приземления Йо-Йо во дворе тюрьмы они оба некоторое время провели под следствием. Вскоре эксперты подтвердили, что Георгий страдал психическим расстройством и, с большой степенью вероятности, сам нанес себе смертельные ножевые ранения. Окончательные доказательства были найдены в ящике в сарае в саду. Там наряду с фотографиями, открытками, рисунками, птичьими перьями, старыми картами и книгами на русском языке хранилась целая стопка прощальных писем. В них неразборчивым почерком, по-русски Георгий писал, что он просит прощения за все, что совершил на войне, и что он больше не хочет жить, хотя и любит Анну. Анну освободили из тюрьмы, она вернулась в Вингроден, снова открыла магазин и продолжает подстригать жителей деревни.

Йо-Йо выпустили через неделю. Масловецки удалось убедить адвоката, что его приземление в тюрьме не являлось попыткой освобождения заключенной, а стало следствием технической неисправности и невероятного совпадения.

Но Йо-Йо все равно стал героем. В каждом интервью после освобождения он рассказывал, как сильно любит Анну. СМИ использовали его историю и превратили ее в сказку, полную переживаний, тоски и романтики. Чтобы увеличить тиражи и повысить рейтинг, они преподносят приземление во дворе женской тюрьмы не как случайность, а как знак судьбы. И утверждают, что направление полета определяли не ветер и погода, а стремление Йо-Йо оказаться рядом с возлюбленной. Значительный процент читателей и зрителей был готов поверить в такую абсолютно безумную и невероятную, трогательную до слез версию. Из Анны и Йо-Йо сделали идеальную пару быстрее, чем они успели стать парой сами. Когда они поняли, что больше не выдержат всей этой шумихи, они приняли приглашение одной строительной компании, отправившей их в свадебное путешествие и поселившей их в номер для новобрачных в своем отеле на Тенерифе.