Зеленая брама - Евгений Долматовский

Фашисты надеялись, что им легко будет склонить его к измене. Они говорили: «Вам нечего опасаться обвине­ний в измене Родине, господин генерал, вы уже ей изме­нили и названы изменником, и это объявлено по всей Красной Армии». И совали ему в лицо текст постанов­ления Комитета Обороны от 16 августа 1941 года, где сказано, что генерал Понеделин имел возможность выйти из окружения, но предпочел сдачу в плен.

Понеделин спокойно возражал: «Имел ли я возмож­ность выйти из окружения, ответ буду держать не перед вами!»

Да, был такой документ, его зачитывали в войсках. Происходило это в тяжелейшие времена, через несколько дней после завершения трагедии у Подвысокого. Разно­речивая, отрывочная и сбивчивая информация послужила основой для поспешного заочного осуждения.

В лагере к Понеделину подсылали изменников, чтобы завербовать его в части Власова, но он оставался неко­лебим и спокоен, а уговоров и слушать не пожелал.

И в плену можно стоять насмерть. Это доказали ге­нералы Снегов, Абрамидзе, Тонконогов, Ткаченко. Гово­рю о тех, что из 6-й и 12-й армий... Весь мир знает о нашем старейшине — Дмитрии Карбышеве. Иногда каза­лось: силы иссякли, конец, а посмотришь на него и вновь воспрянешь духом.

Михаил Иванович разволновался, видимо задетый за живое. Я не прерывал его. Несколько раз из комнаты в двери веранды заглядывала его жена Марианна Федоров­на, видимо встревоженная тем, что я навел Потапова на запретную тему, что он может слишком разволноваться. Но задний ход давать было поздно, я понимал: всеми своими рассказами генерал-полковник отводит разговор от собственной персоны. Меня ж предупреждали, чтоб о его пребывании в плену я разговора не затевал — бесполезно.

И все-таки я решил пойти напрямую и спросил:

   —  Как вы, Михаил Иванович, разговаривали с Гит­лером?

Потапов ответил резко и коротко:

   —  Так же, как другие мои сотоварищи-генералы. Мы не разговоры с фашистами вели, а продолжали воевать!

Хлебом кормили крестьянки меня

В современном разговорном лексиконе слово «окруженец» употребляется редко, из повседневного обихода оно вроде бы выветрилось, а если где его и можно встретить, то лишь на страницах книг некоторых моих товарищей, пи­шущих, как они считают, «в новом ракурсе».

Не буду вовлекать читателя в наши литературные спо­ры, но должен сказать, что я по-прежнему считаю зада­чей и долгом людей, владеющих пером, славить подвиг, доблесть, геройство, именно эти качества искать и находить в прошлом и настоящем.

Время, давность все равно не подведут к одному зна­менателю труса и храбреца, патриота и предателя, без­вольного и мужественного. Правда сурова и амнистии не подлежит.

Потому я не признаю «нового ракурса» как всеобщего уравнивания и всепрощения, но мне важно высветлить то, что пребывало в тени, найти новые факты и дать им верное истолкование, снять подозрение с явлений, кото­рые получили разноречивые оценки, связанные с чрезвы­чайными обстоятельствами.

Мне бы не хотелось, чтобы рассказ о Зеленой браме и обо всем, что происходило сразу после этого сражения, возродил горестное, да еще и с недобрым оттенком, пре­зрительным, что ли, бытовавшее тогда слово «окруженец».

Оказывается — издалека виднее. Что ж, давайте раз­беремся.

Попробуем взглянуть из сегодняшнего дня на события сорок первого года и привести необходимое разъяснение, а слово «окруженец» будем употреблять условно.

Поначалу, когда преимущество напавших было оче­видным, тысячи и тысячи воинов, хотя и сражались без­заветно, попадали в окружение, обернувшееся для многих пленом. Но напрасно трезвонили завоеватели, будто за­хватили в плен целиком несколько армий. Они порой сами чувствовали себя в окружении и, находясь далеко от фронта, на ночь занимали круговую оборону у своих комендатур.

Украина была вся в движении и напряжении...

Воины, потерявшие свои части, пробивались по окку­пированной территории к фронту небольшими группами, а иные и в одиночку. Другие присоединялись к местным партизанским отрядам или создавали свои отряды, впо­следствии переросшие в могучие соединения.

Бегство из плена было не только мечтой. Бежали под огнем пулеметов, недострелянные выбирались из братских могил, штурмовали заграждения из многорядной колючей проволоки, зная, что погибнут многие, а осуществить по­бег удастся лишь нескольким... Разбегались на марше из колонн, пробивали доски пола увозивших их на запад вагонов и прыгали на ходу.

Смертельная опасность, неслыханная жестокость вра­га, раны, болезни — ничто не могло служить преградой.

Воспитанные в государстве свободы и воевавшие за его жизнь и независимость на фронте, оказавшись в нево­ле, советские люди оставались солдатами свободы.

В западной печати в послевоенные времена приводи­лись цифры, сколько человек бежало из лагерей. Разговор идет о сотнях тысяч. Не берусь уточнять: не думаю, что­бы учет велся; трудно сказать, сколько бежавших погиб­ло; были люди, за плечами которых по нескольку побегов.

Но то, что в селах на Украине скрывалось много вои­нов, что таились они в лесах и оврагах, я видел своими глазами, и мне ссылаться на зарубежные источники нет нужды.

Здесь возникает уже не легенда, а прекрасная песнь об украинском колхозном крестьянстве, взявшем на себя опасную и тяжкую роль укрывателей и спасителей попав­ших в беду воинов родной армии. Их прятали, кормили, лечили...

В окруженных армиях служили сыновья всех народов Советского Союза. (Состав вооруженных сил отражал многонациональное братство, одно из главнейших завое­ваний Октября.)

Всех их Украина приняла, как родных.

Языка украинского они не знали, выдать себя за мест­ных жителей им было почти невозможно.

Расовая политика фашистов строилась на насаждении национальной розни. Столкнуть украинцев с русскими, армян с азербайджанцами, всех других перессорить, чтоб легче было согнуть и покорить. Старый и, казалось бы, проверенный в веках способ!

Но в 24-летней стране социализма он не возымел успеха.

Район Зеленой брамы, соседние с Подвысоким села хорошо знакомы мне по тем временам. Но выбираясь из окружения, после побега из колонны, которую гнали в направлении Винницы, я пешком прошел и по Киевской, Полтавской, Харьковской областям и могу утверждать, что Подвысокое — не исключение и то, что происходило здесь, типично для всей Украины.

Не хочу ничего приукрашивать и гримировать под идиллию: и предатели лютовали, и неопытность наша в конспирации сказывалась, и смертельная опасность таи­лась на каждом шагу.

А все же братство народов, советское единство остава­лось залогом победы, встало над горем и страхом.

Что делали в деревнях красноармейцы и командиры — как бежавшие из плена, так и сумевшие увернуться от этой опасности, но оставшиеся вне строя?

Выздоравливали, залечивали раны.

Готовились к тяжелому переходу — линия фронта сильно отдалилась...

Начинали создавать подполье.

И опять не будем идеализировать: встречались и пав­шие духом, и слабохарактерные, занявшие выжидатель­ную позицию (чья возьмет?), и отвратительные себялюб­цы, воспользовавшиеся добротой колхозников, их святым отношением к Красной Армии вообще. Они получили на­именование примаков и жили в свое удовольствие, правда, недолго: потеряли доверие соотечественников, да и у оккупантов его не заработали, даже те, что усердно при­служивали и выслуживались.

Есть страшная и бесповоротная логика в измене, ка­кой бы она ни была — громадной или мелкой. Для суда совести это однозначно.

Приходилось мне встречать бывших русских, разбро­санных по белу свету — и в Африке, и в Америке, и на островах Тихого океана.

Разная попадалась публика.

В Сьюдад Гуаяне, городе, широко раскинувшемся в дельте реки Ориноко (меня привел туда маршрут, предло­женный венесуэльскими писателями своим гостям), на ве­чер дружбы явился серый сутулый старик. Протиснулся поближе, но сел сбоку, в сторонке.

По облику, по некоторым непроизвольным движениям его морщинистого лица легко было заметить, что русскую речь он понимает и без перевода.

Когда отзвучали речи и завязалась беседа, подошел вплотную; ощущение было такое, что он хочет погово­рить, но никак не решается.

Я был занят разговором с венесуэльцами, но когда он все-таки встретился со мной глазами, задал вопрос:

   —  После войны здесь оказались?

Он невесело кивнул. Заговорил медленно, с трудом выкатывая каждое слово:

   —  Сперва немцев испугался, потом наших...

   —  Есть родственники в Советском Союзе?

   —  Не знаю... Были...

Сказал и, не оглядываясь, сутулясь, направился к вы­ходу. Говорить нам не о чем. Вдруг он был в Зеленой браме? Но все равно — мы не однополчане...

Колхозники Подвысокого, Копенковатого, Каменечья, Терновки приняли под свой кров и взяли под свою за­щиту тысячи раненых и больных красноармейцев и ко­мандиров.