Мерцающие - Марьяна Куприянова

можно их винить в этом? Нормальная человеческая реакция отторжения неизвестного, и потому пугающего, иррационального, чужого.

Мысли немного угомонились, поток стих и пока не бурлил. Слишком многое вокруг отвлекало меня теперь – люди, стены, смена пейзажа, гомон института. На паре же, когда вокруг все молчат, лектор говорит медленно и скучно, и я предоставлен сам себе, вообще невозможно отделаться от навязчивых идей и воспоминаний, порой пугающих и меня самого. Я отправился в курилку, чтобы всласть натравиться никотином. Впереди был большой перерыв, и я мог успеть уничтожить половину пачки. Я спустился по лестнице, глядя только себе под ноги. Две девушки, курящие сбоку от парапета, завидев меня, стали без стеснения меня обсуждать. После слова «педик» я перестал слушать. Я вообще решил на этот перерыв от реальности отключиться.

Да, есть мнение, что я голубой. Неудивительно. Я никак не реагирую на девушек, значит, я гей. Логично? Логично. Вот пусть так и думают. Я бы на их месте решил, что я, скорее, наркоман, чем гей. Главное, чтобы никто не знал моих настоящих мыслей, властно заявляющих о себе и принуждающих спешно покидать аудиторию и долго мыть руки в туалете… Пусть лучше думают так, чем знают правду.

Я прошел за лестницу и встал поодаль от основной группы курящих. Закурил, затянулся, выдохнул, поглядел на них. Они без смущения на меня глазели. Бестактные люди. Злые, глупые и невоспитанные. Моральные уроды без права на это уродство, без морали, без воспитания. Ну, ничего, рано или поздно моя болезнь отступит, и мне удастся закончить институт, разорвав кольцо бесконечных прогулов, пересдач, академов. И я прекращу, наконец, свое вечное скитание по мучительным парам год за годом, словно в аду.

Конечно, я не верил в то, что это мне удастся. Я ведь не наивный мальчик пятнадцати лет, чтобы в это верить. Такие болезни, как у меня, не проходят, не излечиваются. Это генетическая предрасположенность. Замкнутый круг. Колесо Сансары. Стресс рождает обострение, обострение рождает новый стресс.

Ветерок обдувал меня и нежно трепал клубки седого дыма, неспешно покидающие мое горло. Одна сигарета, вторая, третья. На меня уже давно не смотрят, я уже предмет интерьера, не человек. Они привыкли к моему присутствию поодаль, поэтому не обращают внимания, как рыбы не реагируют на ныряльщика, если тот долго не шевелится. Я ненадолго включился в реальность, чтобы послушать их, хотя знал наверняка, что именно услышу. Я пожалел о своем намерении. Это было ошибкой. Они говорили обо мне, причем такие обидные вещи и таким обыденным тоном, что будь я хоть каплю почувствительнее, я бы забрал документы из института, чтобы больше никогда не встречаться с этими людьми. Но из-за болезни я натуральный утюг – непробиваемая толстая броня обволакивает меня. На их счастье. Мне нет дела. Я ведь и так не собираюсь ни с кем из них контактировать. Да и мнения о них я не лучшего, чем они обо мне. Отличие одно. Мое мнение хотя бы не беспочвенно.

Докурив пятую, я понял, что остался в курилке один. Я даже не заметил, когда все ушли. Часы прокричали мне, что пара идет уже пятнадцать минут. А я даже не знаю, где и какая. Я нервно раскурил шестую и прислушался к внутренним ощущениям. Как обычно все. Пустынно, тихо, но словно тень крадется, готовая прыгнуть и хищным ударом сбить с ног, откусить голову и раскрошить череп мощными челюстями. Безумно захотелось вымыть руки. Я поборол себя и пошел на пару.

Аудиторию я нашел через десять минут. У меня снова падал термос, двоилось в глазах, а в тетради вновь появлялись нечетко выведенные дрожащей рукой непонятные рисунки, в которых нельзя было разобрать ни одного образа, ни одной фигуры, ни одной детали; они не вызывали ни одной ассоциации. Рисунки эти появлялись на бумаге в те мгновения, когда мой разум был в высшей мере затуманен, а в голове бесновались дьяволы, имя которым – легион. Я стоически боролся с собой. Через сорок минут я выходил в туалет. После занятия я понял, что оно было последним. Не сказать, что я вздохнул с облегчением. То, что происходило в институте, было лишь первой частью моего ежедневного кошмара.

Общественный транспорт ужасен. Не из-за пробок или давки. А из-за поручней. Поручни. Везде: грязные, залапанные, замызганные. При одном взгляде на них меня начинает тошнить. Как люди могут спокойно за них держаться? Десятки, сотни людей. Ежедневно. Самое отвратительное, что есть в мире – это поручни в общественном транспорте. Теплые и липкие, кислотно-зеленые, желтые или ненатурально-голубые. Яркие цвета еще больше давят на психику. Если подержаться за поручень, а потом понюхать ладонь, в нос ударит ужасающая смесь из запахов пота, грязи и ржавчины. Я лучше умру, чем прикоснусь к ним. В то же время я прекрасно понимаю, что эта фобия у меня отнюдь не от чистоплотности или педантичности. Даже это отвращение проистекает из того же самого мощного источника, из-за которого я каждый день потихоньку лишаюсь разума, из-за которого мое будущее пропадает, превращаясь в бесконечное статично-цикличное настоящее.

Я вернулся домой к четырем. Вечер только начинался, а мне уже не давали покоя параноидальные мысли о том, как я переживу эту ночь. Я уже не мог ничего делать спокойно, сосредоточенно, не растекаясь мыслями по мирозданию. Я уже дергался и внутренне дрожал. Я знал, что надвигается ночь, еще одна ночь, темная, беспросветная, которой не будет конца… Угнетающая, бессонная, тяжелая, как гидравлический пресс. Ночь моего очередного болезненного перерождения.

Я вспомнил, что должен был после каждой пары звонить лечащему врачу и отчитываться о своем состоянии. Почему-то сегодня я забыл об этом. Видимо, тяжелее обычного было, и многое отвлекало от обязанностей. Меня немного мутило – в голове роились тысячи, миллионы идей и мыслей, не позволяющих сосредоточиться на чем-то более двух секунд. Я кое-как нашел сотовый, сжал губы, прищурился, съежился, набрал номер и сбивчиво, тихо пробормотал в двух словах о сегодняшнем дне. Я так мало разговариваю, что, пожалуй, речевой аппарат у меня скоро совсем атрофируется за ненадобностью.

Врач спросил, пью ли я все таблетки, и в нужное ли время, и в той ли дозе… Я не стал ему говорить, что пью их только тогда, когда кожей чувствую приближение тяжелой горячки, причем не глядя на то, сколько я их пью, какие они, в каком количестве, и вообще я их не пью, точнее не запиваю, а просто глотаю. Таблетки у меня для самовнушения скорее, чем для лечения. В отличие от врача, я не тешу себя беспечными надеждами на