Судьба штрафника. «Война всё спишет»? - Александр Уразов

Я ловлю себя на том, что во мне растут возмущение и злость не от вида поверженного врага, а от поведения своего собрата по оружию, боевого товарища. Мне стало стыдно за него. «Ну, какой же он герой, — думал я о Тамарине, — избивая пленных? Это нечестно, подло. Да он просто трус! — вдруг сделал я для себя вывод. — Храбрый, сильный воин после боя руками не машет, он милостив».

Теперь мы двигались на запад. Закончились пески Приднепровья и пошел чернозем Украины, тот самый чернозем, который оккупанты увозили вагонами в Германию. Начались осенние холодные дожди. Чернозем разбух, насытился влагой, дороги превратились в черное месиво, цепляющееся за ноги, за колеса, за все, что движется. Солдаты, с трудом вытаскивая из грязи ботинки с обмотками и сапоги, несли на себе снаряды, мины, тащили, помогая лошадям, орудия. Лошади, надрываясь, бились в грязи. Усталость, тяжесть, холодный непрекращающийся дождь вызывали равнодушие ко всему, к своей жизни.

Вечером остановились за огородами села. В селе разместился какой-то штаб, и нам не разрешили в него войти. Повозки поставили у высоких тополей с облетевшей листвой. Кухня выдала ужин, и я сел поесть прямо под дождем, прислонившись спиной к тополю. От усталости мы дальше идти не могли, выбились из сил и лошади. Решили здесь заночевать.

Ложиться на землю, по которой течет вода, хотя и сам промок до нитки, было опасно — закоченеешь. Я стал ломать бурьян, чтобы сделать ложе. Возчики, привязав лошадей, устроились под повозками, а командиры ушли в село. Наломав бурьяну я снял с себя шинель, постелил поверх, лег и полами прикрыл себя сверху, натянув пилотку на уши. Дождь идет и идет, вода стекает с шинели — все-таки защита. Но проклятый разрез в шинели! Он расходился и оголял поясницу, которая намокла и мерзла. Если бы не потеря сил, вряд ли удалось бы сомкнуть глаза. Но и сон, — лучше бы его не было, — не давал возможность контролировать себя, вовремя повернуться, прикрыть переохлаждающиеся части тела. С тех пор я всегда, даже в жару, когда сплю раздетый, прикрываю поясницу, — без этого не могу уснуть, мне кажется, что она мерзнет. Так и сплю: все тело открыто, а поясница накрыта скомканной в жгут простыней или пододеяльником…

Все же хозяйственники нашли в селе пустую конюшню, которую мы и превратили в свой «штаб». Здесь мы с Кучинским оформили всю документацию на погибших и раненых, документы на реабилитацию оставшихся в живых, привели в порядок отчетность, составили заявки в штаб 4-й гвардейской армии на продовольствие, боеприпасы, оружие и снаряжение.

После тяжелой осени наступила снежная зима 1943–1944 годов, донимавшая морозами, но бойцам было легче — холод сухой, да и снег — не грязь.

Во вьюжную декабрьскую ночь наша рота, тихо подойдя к околице, сняла передовые дозоры и начала выбивать фашистов из села. Я вслед за командирами взводов вошел в один дом. Хозяин и хозяйка лет по сорок, две девочки 12–14 лет были рады своему освобождению, смотрели с любопытством и тревогой.

Командиры взводов ушли, когда связной сообщил, что рота заняла половину села и стала продвигаться дальше, но встретила сильное сопротивление. Немцы опомнились и теперь организовали оборону, подтянули резервы, и в центре села в направлении улиц встали самоходные орудия. Я остался один в доме и слушал близкий бой. Фашисты хотели охватить село с флангов и взять нашу роту в кольцо.

Хозяин и хозяйка уединились в спаленке, девочки лежали на печи, я, не раздеваясь, дремал на кровати. Резко взорвался рядом с домом снаряд, заставив вздрогнуть и тревожно прислушаться. Девочки слезли с печи и, прижавшись, прилегли рядом со мной. Я только теперь подумал: а почему они не с родителями, ведь в минуты опасности родители всегда, как наседка цыплят, прикрывают собой детей? А эти одни и пошли не к родителям, а ко мне. Чудно! Может, все и выяснилось бы, если бы в дверь резко не забарабанили. Хозяева опять не вышли, девочки ушли на печь, а я, взяв автомат на изготовку, подошел к гремящей двери и спросил:

— Кто?

— Открывай быстро! Открывай, тебе говорят! — дальше посыпались крепкие слова.

Я открыл засов, и в дверь ворвались наши солдаты, чиркнула зажигалка, и требовательный голос произнес:

— Лампу! Быстро набивайте ленты патронами, давай, давай!

Вскрыли с треском ящик с патронами и начали набивать диски и ленты. Я стал помогать. Близко слышалась автоматная трескотня, бухали гранаты. Бросив ящики, бойцы с дисками и уложенными в коробки лентами стремительно ушли в ночь. Стрельба отдалилась.

В незапертую дверь вошел Быков и, увидев меня, спросил:

— А где наши?

— Ведут бой.

— Мне связной сказал, чтобы обоз разместили в этом дворе.

Вошло еще несколько ездовых, занеся в дом холод, пар и снег. Хозяева не показывались, а девчонки таращили глаза с печи. Странность поведения хозяев я потом, значительно позже, объяснил себе так: либо хозяин был дезертиром, либо вовсе чужим человеком, переодетым немцем или полицаем, и держал под оружием хозяйку дома в спальне, боясь, что она может его выдать. Я и командиры взводов и видели-то его мельком, в нижнем белье. Он ничего не говорил и ушел с хозяйкой в спальню, а может быть, и увел ее насильно. Может быть, поэтому и девочки не шли к родителям, а со страха искали защиту у меня. Кто ж его знает?!

Бой удалялся все дальше и дальше — село было большое, протянулось на несколько километров, соединяясь с другими.

Утром пришел связной и принес приказ Сорокина: обозу приехать в центр села к сельсовету. Занималась заря, буря улеглась, синий снег, скрипел под ногами и колесами обоза. Изредка в разных местах рвались снаряды — противник держал нас в напряжении и напоминал о себе, демонстрируя силу. У нас, конечно же, артиллерии и минометов не было.

Когда над сиреневыми тучами у горизонта поднялось багрово-красное солнце, мы выехали на большую площадь — стык трех сел. На площади, леденя своим видом душу, стояла высокая виселица, а на ней висели четверо, склонив набок непокрытые головы то ли с поседевшими, то ли с припорошенными снегом волосами. Это немцы уже давно повесили коммунистов-партизан и не разрешали снимать в назидание другим. Наш политрук тоже распорядился пока не снимать повешенных, чтобы солдаты воочию убедились в зверстве фашистов.

Обоз занял большой двор с просторным домом, крытым соломой. Задымила кухня, повара возились у стола, оттеснив хозяйку. Малыш годиков трех с любопытством таращил глазки на незнакомых людей, оружие, вскрываемые банки консервов, а когда близко рвался снаряд, он каждый раз говорил:

— Хлицы стиляют! — И серьезно смотрел на наши смеющиеся лица.

Передовая проходила по пригорку совсем близко от села и от нас, и мы слышали короткие очереди вражеских и своих автоматов, а на улице, огородах и на домах рвались мины. Врага изгнали из села, но он сидел в снежных окопах за селом на пригорке. Идти на него в открытую у нас не было сил.

После обеда командир взвода Васильев стал готовить отделение для разведки. Необходимо было выяснить, есть ли противник в соседнем селе за бугром. Снежная буря не позволяла нам и немцам держать сплошной фронт — были отдельные укрепленные очаги сопротивления да редкая цепочка боевого охранения.

В боевом охранении враг устраивал окопы в снегу, обкладывал их подушками и перинами, отбирая их у населения. Украинки перышко к перышку, пушинка к пушинке собирали многие годы свое приданое, а теперь на нем восседали в окопах вшивые фрицы. Перины и подушки сохраняли тепло и были непробиваемы для пуль и осколков.

Но вот меня вызвал к командиру роты уполномоченный контрразведки СМЕРШ лейтенант Хазиев. Он всегда был при Сорокине и настоял на том, чтобы даже питаться из его котла. Сорокин хотел было его отшить, но не смог — тот чем-то пригрозил.

Хазиев сказал мне, что готовится группа для ночной вылазки в соседнее село и я должен проконтролировать ее действия. Еще не было случаев засылки штрафников в тыл врага, и неизвестно, что может случиться. Он объяснил мою задачу и сказал, как я должен поступить в том или ином случае.

— А вообще, принимайте решение в зависимости от того, как сложится ситуация. Действуйте через помкомвзвода.

Я набил два автоматных диска патронами, взял в сумку три гранаты, плотно поужинал. Группа отдыхала в доме рядом с хозвзводом. Я пошел к ним, прилег на солому рядом с помкомвзводом. Тот не спал.

— Возьмете с собой? — шепотом спросил я.

— Я знаю! — ответил он. — Мне сказали. Будем действовать вдвоем.

Поздним вечером мы в маскхалатах гуськом двинулись к линии обороны противника. Вновь выла снежная метель, и мы ориентировались по компасу. Впереди шел помкомвзвода, я был замыкающим. Бойцы группы днем наблюдали с разных точек за обороной врага. В соломенной крыше последнего дома, наиболее близкого к врагу, сделали дыру для наблюдения с чердака. Установив, где размещается боевое охранение немцев, мы теперь шли, надеясь, что не наскочим на их пулеметное гнездо. Подойдя к линии обороны, мы прислушались к стрельбе и по-пластунски направились в промежуток между окопами. Нам это удалось, и мы, бороздя носом снег и утыкаясь лбом в сапоги впереди ползущего, ушли во вражеский тыл и направились к невидимому селу, ориентируясь на чутье и компас.