Судьба штрафника. «Война всё спишет»? - Александр Уразов

Когда цепи приблизились, но еще не совсем сравнялись с нами, помкомвзвода истошно заорал:

— В атаку, вашу мать! Ура-а-а!!!

Я вымахнул из траншеи, поднялся и стремительно помчался по склону гребня, успев услышать сзади: «Уразов, не отрывайся!» Я не мог остановиться — убьют, ведь неподвижную мишень легче расстрелять, а когда увидел, как бегут в тыл три немца, вообще перестал о чем-то думать и со всех ног пустился за ними. Чувствуя, что они могут скрыться за песчаными буграми, я упал, отполз в сторону, как это требовал БУП — боевой устав пехоты (когда я бежал, в голове у меня четко всплыли все его параграфы), — раскинул ноги, прицелился в среднего немца и выстрелил. Тот начал падать, его подхватили двое других и потащили. Цель стала большой — только стреляй! Но… затвор самой неприхотливой винтовки мира заклинило от попавшего в него песка. Я бил ладонью по затвору изо всех сил (после в госпитале у меня посинела ладонь), но он не поддавался. Тогда я вытащил из-за пояса гранату и ударил ей по затвору, перезарядил винтовку, прицелился по убегающим и выстрелил, но смотреть, попал или нет, не стал. Я вдруг увидел, как совсем близко от меня по ходу сообщения убегают другие два немца, бросив крупнокалиберный пулемет, ствол которого задрался в небо. Далеко сзади меня слышалось «ура», и непрерывный раскат взрывов, который волной катился ко мне. Оказывается, я углубился далеко в передний край немцев.

Немцы-пулеметчики не выдержали и дали стрекача в свой тыл, но навстречу им выскочил офицер, что-то угрожающе крича пулеметчикам и размахивая пистолетом. Те остановились и повернули назад к своему пулемету. Сейчас они ударят разрывными пулями по нашим бойцам!!!

Я прицелился в переднего пулеметчика и выстрелил, и тот упал в траншею. Второй немец и офицер остановились, пригнувшись, и уставились на меня: откуда я в их боевых порядках? Быстро опомнившись, они начали прицеливаться. Лежать? Но тогда я буду неподвижной мишенью, как в тире! Я развернулся головой к своим, намереваясь бежать навстречу атакующим, вскочил, но не успел сделать и несколько шагов, как по мне резанула автоматная очередь. Тяжелым камнем пуля ударила в левое бедро, и я, не устояв, упал в продавленную самоходным орудием колею и там затих, осмысливая, что произошло.

Теплая кровь струйками стекала по ноге. Ранен… Кровь… Раздробило ли кость? Останусь ли калекой? Мысли были на удивление четкими. Стрелять в пулеметчика и офицера? Но они в траншее, укрыты, а я распластался у них на виду как на ладони, да еще неподвижен — вторая очередь сразу прикончит меня. Нет, надо притвориться убитым! Хитрость удалась — больше по мне не стреляли, да им скоро стало не до меня: на них двигались большой массой наши бойцы.

Непосредственная угроза миновала, и я снова вспомнил про ногу. Цела ли кость? Сделал легкий упор на раненую ногу — движется, цела! Надо перевязать, чтобы меньше терять крови, но как? Я, стараясь глубже втиснуться в колею, пополз навстречу своим. Надо перевязать рану, надо перевязать… Увидев под горкой, на которой я убил пулеметчика, окоп, я влез в него и уже достал бинты, как вдруг мелькнула мысль — а ведь меня могут убить свои же!!! Зная, что впереди только враг, они, увидев в окопе человека, просто резанут по мне из автомата. Я вылез из окопа и снова пополз. Скоро на меня налетели наши бойцы, кто-то крикнул:

— Ранен? Давай в тыл! Ура-а-а!!! — И все бросились на холм, на котором торчал немецкий пулемет. Он молчал, и наши парни, конечно же, не знали, что это я, быть может, спас им жизни, убив пулеметчика…

Я полз, а навстречу мне катился вал огня. Враг густо бил по нашим бойцам, но те продвигались стремительно, и немцы не успевали переносить артиллерийский огонь. Казалось, что они огневым валом сами гонят наших бойцов на свои позиции. Я пополз в котловину, по склонам которой взметались фонтаны огня, дыма и песка, и на ее дне сел, спустил брюки и кальсоны, разорвал индивидуальный пакет и начал обматывать бинтом ногу. Рану я толком не мог видеть — пуля навылет пробила мягкие ткани верхней трети бедра, место ранения залило кровью. Мне было не до любопытства, надо было как можно быстрее выбраться из зоны обстрела. Ползком? Медленно. Я попробовал встать — получилось. Используя винтовку, как костыль, я пошел вдоль лощины. Возле меня рвались мины, и вновь, как и тогда, когда я был связным, осколки меня миновали, я шел как заговоренный.

За сопкой, к которой я шел, сгрудились бойцы. Они что-то кричали мне, махали руками, показывали на вершину соседней сопки. Видимо, оттуда немцы вели пулеметный огонь, не давая подняться и двигаться дальше. Нет, скорее из этого ада! И я, сильно прихрамывая, шел, не имея возможности даже пригибаться.

Я вышел в отвоеванную у врага полосу, стал пробираться к гряде, с которой мы начали атаку. За грядой стояли наши подводы, кухня, командиры взводов, старшины, военфельдшер. Посыпались вопросы: при каких обстоятельствах ранен, далеко ли ушли наши, кто остался жив… Я счастливо улыбался и не мог ничего сказать:

— Воды… Пить…

Мне дали большую кружку крепкого чая с медом, но он был очень сладкий и не утолял жажду. Выпив, я снова просительно смотрел на старшину:

— Воды!..

Васильев подал свою флягу, я не мог от нее оторваться. Меня усадили на ящики с патронами, и вновь посыпались вопросы.

— Погнали! Еще как удирают! — хвастливо с восторгом говорил я. — А ранен я в ногу… — и начал расстегивать ремень и брюки.

Иван Живайкин, ставший мне лучшим другом на все оставшиеся дни войны, удалил сползший с раны jöhht, смазал рану йодом, наложил аккуратную тугую повязку.

— Ничего, — сказал он, — тебе повезло: рана сквозная, пулевая, кость не задета, быстро заживет. Я сейчас заполню карточку на ранение. Старшина, прими винтовку!

Комвзвода Васильев сказал:

— Командир роты представил вас к награде — медали «За отвагу». Вы действовали в бою храбро, да и связным были отважным.

Эта похвала вновь подняла во мне волну радости. Значит, я признан невиновным в нелепой гибели Бугаева, мне не будут мстить!

Старшина принес котелок с борщом и большим куском мяса, хлеб. Я вяло ел, а все стояли вокруг и смотрели на меня, точно я вернулся с того света. Живайкин объяснил, как найти медсанбат, и сказал, что я могу дождаться ночи, тогда меня отвезут, но лучше, если есть силы, идти самому. Я понимал, что надо убираться подальше от передовой, и похромал, опираясь на палку, по дороге, идущей в деревеньку, за которой и размещался медсанбат. И дорога, и деревенька методично обстреливались артиллерией, и я шел в стороне от дороги, по которой, кроме того, идти было тяжело из-за песка.

Вскоре в низине с высокими деревьями я увидел три больших палатки, весь склон на подходе к которым был усыпан лежавшими людьми. Это был пункт первичной обработки раненых, миновать который было нельзя — здесь надо было получить карточку о ранении, без которой могли принять за дезертира. Раненые ждали своей очереди не по одному часу. Между ними сновали санитары и врачи, которые вне очереди забирали тяжелораненых, истекающих кровью, требующих срочных мер для поддержания жизни. До бойцов с легкими ранениями, к которым относился и я, очередь могла не дойти и в течение суток.

Я лег в конце очереди. Противник продолжал вести обстрел наших тылов, один снаряд угодил в верхушку дерева и взорвался. Раненые стонали, вскакивали с мест, проклинали врачей медсанбата — после боя и ранения жизнь была как никогда дорога. Меня тоже не спасали прежние рассуждения, что я не первый и не последний. Каждый пролетающий снаряд, казалось, сейчас попадет в меня, и я, сжав зубы, лежал и смотрел в глубокое чистое небо…

Нервничал и медперсонал — снаряды рвались рядом, раненых прибывало все больше и больше. Наконец, уже ближе к вечеру, вынесли на лужайку столик, за который сел врач, а санитары стали обходить лежащих, сообщая, что те, кто может передвигаться, могут сами подходить к столику. Я поковылял туда, но уже и у столика образовалась порядочная очередь. Однако дело пошло быстрее — ранение не осматривали, а заполняли карту и показывали направление к переправе.

Получив карточку, я пошел, опираясь на палку, в указанном направлении и увидел под обрывом палатку, повозки, ездовых. Оказывается, здесь разместились командование нашей роты и хозвзвод. Я напился у своих чаю и пошел к жердевой кладке через старицу, по которой мы переходили сюда несколько дней назад.

Солнце устремилось к розовому горизонту, заливая светом переправу и лысую песчаную равнину. Раненые переходили по кладке, некоторые падали в воду и, кляня все на свете, выбирались на берег, замочив бинты и одежду.

Я часто употребляю в своем повествовании оборот «но вот…», и это оправданно — на фронте, а тем более на переднем крае, события происходили зачастую непредсказуемо и внезапно. Так произошло и сейчас — у кладки, по которой можно было переходить только по одному, скопилась толпа солдат, и немцы начали бить по ним из минометов. Я, как мог быстро, отошел от переправы и забрался в маленький полузасыпанный окоп. На этом берегу мы кое-как были прикрыты прибрежным пригорком, восточный же берег старицы был пологим, с полем сыпучего песка. Переходить на него теперь никто не решался, ждали темноты.