Судьба штрафника. «Война всё спишет»? - Александр Уразов

— Почему ты не выполнил приказ?

Круман молчал, повесив голову.

— Бери сумку, немедленно окажи помощь раненому и вынеси его, не дожидаясь темноты!

Круман ответил, что одному из окопа Вуймина ему не вытащить — он очень тяжелый.

— Вам поможет связной!

Круман взял сумку, и не побежал перебежками, а пополз на передовую. Садыков вырвал у меня из рук винтовку, дослал патрон и, прицелившись, выстрелил в голову Круману. Затем он приказал связному Васильева забрать у застреленного Крумана сумку, взять санитара Козбекова и пойти на передовую, вынести Вуймина, оказать ему помощь в нашей зоне в укрытии и отправить в тыл.

Вскоре я увидел, как двое тащат на шинели третьего, и бросился им помочь. Поднялась сильная стрельба, начали рваться мины, и мы осторожно опустили Вуймина в окоп. Сгибать его было нельзя из-за сквозного ранения в живот, но всех нас могли убить, если бы мы продолжили двигаться на виду у врага. Опустив Вуймина в окоп, мы рассыпались в ближайшие окопы и под сопки. С четверть часа продолжался плотный огонь, но после стих.

Мы вернулись к окопу, в котором стонал Вуймин. Как теперь его вытащить? Если взять за плечи и ноги, то мы можем согнуть его в поясе и не только причинить невыносимую боль, но и повредить его разорванные пулей внутренности. Тогда я лег на песок, опустил руки в окоп, подсунул ладони под поясницу Вуймина. Она была обильно мокра от крови. Вуймин увидел мое лицо близко к своему, узнал и слабо пожаловался:

— Вот видишь, Саша, и меня ранило, как Бугаева, скоро и я умру…

У меня перехватило горло, и я не мог найти слова утешения. Проглотив комок, я сказал ребятам:

— Поднимайте одновременно и на одном уровне со мной!

Мы снова хотели взяться за концы палатки, один в ногах и двое в голове, но поняли, что для раненого это равносильно смерти. Тогда я сказал:

— Давайте тащить по песку, обходя неровности.

Так и сделали. Чего только не может вынести человек, какие мучения, какие нагрузки! Потом Вуймина на КП перевязал Живайкин.

— Пить, пить! — просил раненый, но Живайкин запретил — это смерть. Вода вынесет в брюшину содержимое кишечника, и тогда конец. После я узнал, что Вуймин попал в медсанбат, а затем в госпиталь, остался жив. Спасло его то, что перед ранением он голодал.

Вечером я еще был жив и передал командиру взвода, что в его взводе осталось 18 бойцов.

— Вы будете девятнадцатым, — сказал он. — Вы теперь мне не нужны, а оборону надо держать. Идите к помкомвзвода в его распоряжение.

Ночью я нашел помкомвзвода.

— Ну что же, — сказал он, — нас осталось 16, еще двух ранило. Идите по траншее до конца, а потом немного поднимитесь влево, и там будет окоп. Это наш последний окоп на стыке с соседом. Смотрите в оба, такие стыки любит противник!

В темноте меня окликнул солдат, лежавший не в окопе, а в воронке. Мы поздоровались, и я сказал, что прислан к нему, чтобы он не скучал.

— Ладно! — сказал он. — Я немного отдохну, а ты посматривай.

Смотреть в кромешной темноте было не на что, только иногда немецкие осветительные ракеты озаряли все мертвенным, голубоватым светом. Я увидел, что перед моим окопом в сторону противника росли редкие лозы краснотала, и это меня несколько озадачило. Как мы отсюда увидим идущего в атаку врага? Надо бы передвинуться на вершину гряды, но мне сказали быть здесь…

Спустя некоторое время ракеты начали хлопать чаще, освещая наш передний край, а затем на флангах длинными очередями открыли огонь пулеметы. Создавалось впечатление, что немцы начали ночную атаку.

Я смотрел во все глаза, стараясь на фоне неба заметить немцев, хотелось вылезти из окопа и подняться на вершину гряды — хуже нет, когда не знаешь, что происходит, и не можешь принять ответные меры, обезопасить себя и других. Мой напарник вел себя вяло, — видимо, такая кутерьма была ему привычна.

Ракетницы начали хлопать прямо возле нас — значит, немцы уже рядом с нами, за вершиной гряды?! Стрельба велась куда-то в наш тыл, противник был выше нас, близко, но нас не видел. Я положил перед собой гранаты и метался по окопу, стараясь увидеть врага. Вновь прозвучал выстрел ракетницы, и ракета взлетела над самой моей головой. Ага, вот он откуда стреляет! Я схватил гранату, намереваясь бросить ее, но вдруг почувствовал, как острая боль резанула по низу живота. Ранен? Но ведь я в окопе?! Боль волной начала подниматься вверх, ниже ее я не чувствовал своего тела — оно онемело. Вот волна поднялась к желудку, груди. Я не мог вдохнуть и выдохнуть. Хватая воздух раскрытым ртом, я начал хрипеть и согнулся в три погибели. Мой напарник подхватил меня, тревожно спрашивая:

— Что с тобой? В живот ранило?

Я не мог ответить, хватал ртом воздух, хрипел, сжимая руками живот. Я понимал, что могу обнаружить себя этим хрипом, но ничего не мог поделать. Стрельба над нами прекратилась — значит, ползут к нам! Мой напарник вытащил меня из окопа и, пригнувшись и обхватив за талию, увел в тыл. Как он ориентировался — не знаю, но мы шли на КП, и по мере приближения к нему я начал свободнее дышать, волна онемения и боли начала опускаться ниже и скоро совсем исчезла.

Я сказал напарнику, что мне уже хорошо, но он все же довел меня до КП. Нас окликнули, мы отозвались, подошли. Откинулась палатка, прикрывающая вход в землянку. Там, сильно коптя, горел каганец из гильзы — видимо, в бензин не добавили соли. У сопровождающего спросили:

— В чем дело? Почему вы здесь? Что за стрельба?

— Да вот с ним что-то, в живот ранило, что ли?

— А, это вы Уразов? Что с вами?

— У меня страшно заболел живот, я не мог дышать.

— Ну, напейтесь, отдохните, — предложили нам.

Вода всегда была желанной, жажда мучила больше, чем голод. По-моему, с тех пор и до настоящего времени я стал пить много воды и много есть. Командир взвода Васильев сказал:

— Ну а теперь идите к помкомвзвода, он где-то в ходах сообщения на вершине гряды. Передайте, что завтра, а, вернее, уже сегодня, на рассвете мы пойдем в атаку. Он знает, но напомните. Сообщите санитару Козбекову, что он представлен к ордену Красной Звезды за вынос с поля боя 18 раненых. Я вспомнил, как вчера помогал санитару выносить Вуймина. Это был уже пожилой узбек, флегматичный, плохо понимающий русский язык и вовсе не говорящий на нем, но какой храбрый!

Начинался мутный рассвет, и мы поспешили на передовую. Помкомвзвода выслушал нас и направил меня на правый фланг, а моего товарища — на левый, приказав поднимать бойцов в атаку по его команде, не раньше и не позже. Мне подумалось: о какой атаке можно говорить при таком количестве бойцов, ведь нас осталось всего 16 человек! Нас что, просто хотят поставить под огонь врага и уничтожить?!

По ходам сообщения, отбитым у немцев, я прошел на правый фланг, увидел санитара Козбекова и остался с ним. Я сказал ему, что скоро пойдем в атаку, что надо очистить карабин от песка, иначе его разорвет при выстреле, не забыл упомянуть и о том, что его представили к награждению орденом Красной Звезды. Он слушал меня безучастно и как-то отрешенно, словно предчувствуя недоброе. Тогда я сам взял его карабин, вынул и очистил от песка затвор, оторвал кусок от носового платка и шомполом прочистил ствол.

По траншее прошел помкомвзвода и переставил нас ближе к середине обороны, на острие будущей атаки, вновь напомнил, чтобы без команды не поднимались из окопов, будто боялся, что мы слишком сильно рвемся в бой.

Заря разгоралась багряная, словно уже окрасилась нашей кровью. Подул ветерок, сыпанул нам на головы мелким песком, и вдруг сзади нас, справа и слева, взвились сигнальные ракеты, затрещали выстрелы, и мы услышали мощное «Ура-а-а!». Что за чудо, откуда столько пехоты? Значит, не одни мы идем в атаку, значит, нас не посылают на истребление, мы идем в наступление со всеми вместе??? Сердце было готово выскочить из груди от радости, хотелось выпрыгнуть из траншеи и броситься в атаку, но помкомвзвода орал что есть сил:

— Сидеть на месте! Сидеть! Пока не сравняются с нами на флангах, пока я не подам команду!!!

Но просто сидеть я уже не мог, меня колотило радостное возбуждение. Я выглянул из траншеи и увидел, откуда неслось «ура» — далеко позади нас, стреляя, шла стена людей. На вражеской стороне незаметные до этого окопы тоже ожили, из них высовывались немцы, старались рассмотреть, откуда и где атакуют. Им еще не видно было наших, они лишь слышали страшное «ура» и стрельбу. Эх, пальнуть бы по ним, но помкомвзвода продолжал кричать: «Сидеть! Не высовываться!» Только я пригнулся, как на бровке траншеи разорвалась ротная мина, обрызгав нас песком. Тогда, не сдержав возбуждения, я крикнул бойцам:

— Да хоть «ура» кричите, помогайте атакующим!

Мой крик подхватили другие — мы сидели в траншее и кричали «ура». От нетерпения я вновь высунулся из траншеи и увидел, как на меня идет плотная цепь, но кто это?! Шли еще не переодетые в военную форму солдаты, в смушковых папахах, какие любят носить украинцы, в полупальто с каракулевыми воротниками, с «сидорами» за спинами, некоторые без винтовок — все это было похоже на партизан или крестьянское восстание.