Я - Мышиный король - Андрей Столяров

Ивонна даже отпрянула в тот момент. Настолько это было невероятно.

Словно подскочила температура.

- Я не могу, - после некоторого молчания сказала она. Ты себе не представляешь... Я никогда в жизни не занималась такими вещами...

Ее передернуло.

А Дуремар, покраснев вдруг ушами, похожими на свекольные листья, неожиданно выпрямился - так, что плеснулась стоявшая перед ним чашечка кофе.

- Ну ты - как хочешь. А только я его знаю: он не отвяжется...

И, как зачарованный посмотрел на расползающуюся по столу густую темную лужицу.

Пальцы его дрожали...

Вот, чем обернулось для нее серое и голубое.

И все равно - то, что без колебаний предлагал Дуремар, было ужасно.

Ивонна, наверное, ни за что не осмелилась бы это сделать: подступала боязнь, не хотелось, да и, если начистоту, то просто-напросто не хватало решимости, но когда в пятницу, вечером, в конце рабочего дня ее снова выдернула к себе кадровичка и, сверля все тем же презрительным, негодующим взглядом, без каких-либо объяснений предложила ей расписаться на выговоре за нарушение внутреннего распорядка (дескать, несвоевременный приход на работу, последнее предупреждение), то ей стало вдруг совершенно понятно, что никакого другого выхода у нее нет.

Хочет она или не хочет, но - это единственный.

И потому в тот же день, возвратившись довольно поздно из Департамента, торопливо поев и кое-как накормив торопящегося на улицу Клауса, отложив все дела, которые в невероятном количестве скопились к этому времени, она достала из письменного стола чистый листок бумаги и, не задерживаясь ни на секунду, боясь передумать, неразборчивым быстрым почерком написала: "Начальнику районного отделения Охраны порядка. Заявление"...

Сочинять какой-либо текст ей было не нужно, текст уже сочинил за нее многоопытный Дуремар, и она лишь механически, словно приготовишка, перевела его на бумагу, только в самом конце изменив слишком резкое, на ее взгляд, выражение, а затем подписалась, как он ей советовал, просто "Гражданка", после чего легла на диван и лежала, опустошенная, - до тех пор, пока в половине первого ночи не появился нагулявшийся Клаус.

Она думала, что заявление это как-то на ней отразится: будут мучить угрызения совести, возникнет желание уничтожить, пока не поздно, испачканную ложью бумагу, однако ничего такого не ощущала - чувствовала только усталость и изматывающие пустоты желания: заснуть поскорее.

Тем день и кончился.

А когда она поднялась поздним утром, к удивлению своему свежая и даже выспавшаяся, чего с ней давно не бывало, то едва посмотрев на отмытое от тумана небо, раскинувшееся над трубами, на зеленую опушь деревьев, оказывается, уже проклюнувшихся и выпустивших листву, на целебный пронзительный воздух, трепещущий воробьиными криками, она тут же, в первую же секунду решила, что ни на какую работу она в свой выходной не пойдет, хватит, все равно это ничего не изменит, и такое решение породило в ней острое, неправдоподобное чувство блаженства.

Точно все уже завершилось, и больше не надо ни о чем беспокоиться.

И даже Клаус, с утра заявивший, что у него куча дел и что он немедленно убегает неизвестно насколько, неприязненным тоном своим не сумел поколебать это радостное, чудесное настроение.

Ивонна лишь сдержанно кивнула ему, давая понять, что слышит, и, не выясняя куда он собирается и зачем, посоветовала только держаться подальше от сарацинов.

Потому что они, по слухам, опять кого-то вчера зарубили.

Примитивные, жестокие существа, совершенно не цивилизованные.

Так что, пожалуйста, не лезь ни в какие истории.

Она сказала об этом исключительно для порядка.

Клаус так и отреагировал.

- Ну мам, - ответил он снисходительно, что-то там пережевывая и прихлебывая обжигающий крепкий чай. - Ну ты, как маленькая! Ну с какой стати я буду завязываться с сарацинами. Что я, чокнутый, что ли? У меня совсем другие проблемы, - и добавил, потянув на себя кусок хлеба, намазанный маслом. - Сарацинов вообще скоро всех перебьют. Не волнуйся. Уже недолго осталось...

Ивонна вздрогнула.

- Откуда ты знаешь?

- Ну мам, - объяснил Клаус еще снисходительнее. - Сама подумай. Были уроды - их перебило "народное ополчение". Так? Июльская катавасия? Только Покровитель остался... "Ополченцев" потом перебили гвардейцы вместе с солдатами. И месяц назад - Покровителя. Тоже неплохо... А теперь сарацины вырезали почти всех гвардейцев. Ну, может, не всех, а тех, которые оказывали сопротивление... Что тут особенно думать? Ясно, что и сарацины недолго продержатся.

- Ну ты - политик...

- А как же!

- Только никому не говори об этом, - предупредила Ивонна.

- Конечно, мама, я понимаю... - и он быстренько запихал в себя последний кусочек хлеба. - Все! До свидания! Я - помчался!..

После чего хлопнула дверь, и в квартире наступила звенящая невыносимая тишина.

Ивонна вздохнула.

Она почему-то вспомнила, как полгода назад, когда выхлестнулось на улицы "Движение за новый порядок" и когда гвардейцы, вышедшие из казарм, наводили его, опустошая, казалось, целые городские кварталы, Клаус вдруг в самый разгар событий исчез из дома, и она почти четыре часа металась по страшным, замусоренным, безлюдным улицам, где раскатывалась стрельба и валялись раздетые окровавленные "ополченцы", чуть с ума не сошла, а когда обнаружила его в каком-то дворе невредимого, с диким восторгом взирающего на чье-то неподвижное тело - то, не разбираясь, не слушая никаких объяснений, отлупила его тут же, на месте - так, что стали высовываться из окон встревоженные обыватели.

Жуткую она тогда ему устроила трепку - визгливую, истерическую.

И между прочим, он же потом ее успокаивал, потому что Ивонна неожиданно разрыдалась.

Разрыдалась, и никак не могла взять себя в руки.

Теперь, разумеется, такую трепку ему на задашь.

Было уже - начало одиннадцатого.

Ивонна неторопливо прибиралась в квартире и, пока прибиралась, размышляла о том, что, наверное, сарацины и в самом деле не продержатся долго. Клаус здесь при всех его крайностях, наверное, прав. Нынешняя ситуация в городе должна измениться. Ведь менялась же она до сих пор. А поскольку изменится ситуация, то и заявление ее, может быть, не понадобится, - потому что при катаклизмах происходят обычно перестановки во всех Департаментах: кто-то уходит на повышение, а кто-то вообще исчезает бесследно, так уже несколько раз на ее памяти было, - может быть, тогда и Дирдеп растворится, как дурное воспоминание, - что бы ему, например, не пойти на повышение в мэрию, или что бы, например, не откатиться в ряды обслуживающего персонала.

Вот было бы здорово: Дирдеп - вахтером, а она по-прежнему - советник второго класса.