Искатель. 2009. Выпуск №07 - Станислав Родионов

— Машенька! Пойми, все это существует только внутри тебя. Ты даже не знаешь, жива или нет твоя сестра. 

— Ты хочешь сказать, что я просто схожу с ума?

— Нет, вовсе нет. Но что-то с тобой точно происходит. Ты должна вспомнить, что случилось в Москве. И подробно мне рассказать. Все, что помнишь.

Глава шестая

В Москву!

Она приехала в Москву ранним утром, на вокзальной площади разворачивались, разбрызгивая радуги, поливальные машины. В приглашении, присланном по почте, был указан адрес гостиницы — метро «Партизанская». Номер был забронирован и оплачен.

Огромная сумеречная станция с высоким потолком: каким-то образом сюда, под землю, залетели голуби и, наверное, давно уже живут здесь. Бронзовая статуя — Зоя Космодемьянская; и здесь тот же Манизер, что отлил Чапаева, и место встречи изменить нельзя… Четыре недоразвитых небоскреба — гостиничный комплекс…

— А что, другие девушки уже приехали? — глупо спросила она женщину-администратора.

— Какие девушки?

Впрочем, ничего странного. Ей казалось, что всех претенденток поместят в каком-нибудь подмосковном пансионате, они будут знакомиться, общаться. Ну, допустим, их просто расселили по разным гостиницам, такое ведь тоже может быть?

Около полудня раздался звонок, низкий женский голос приветствовал ее. Машина уже ждала внизу. За рулем сидел крепкий молодой бородач. Низкий голос оказался у стильной рыжеволосой женщины, которую звали Лиля.

До вечера Лиля возила ее по городу, они зашли в художественный музей, посмотрели картины импрессионистов, любимых живописцев Родиона, пообедали в кафе. Маша плохо знала Москву, попросила отвезти ее на Красную площадь.

Ближе к вечеру должна была состояться встреча с организаторами конкурса. Машина выехала из города, с полчаса двигалась по шоссе, лавируя в пробках, затем съехала на боковую дорогу, в лес, остановилась перед вычурным, похожим на старинный замок особняком.

Первое, что поразило Машу внутри, была высокая, плоская, выше человеческого роста мраморная плита. Маша почему-то испытывала страх. Ей вдруг совершенно ясно представилось, что внутри этой плиты стоит статуя, красивая и страшная, и плита только притворяется сплошным камнем.

— Это не та комната! — услышала она зычный мужской голос. — Здесь мастерская моего сына, он скульптор. А вам наверх.

Крупный мужчина в синем домашнем костюме оказался хозяином дома, представился:

— Антон Петрович. Специалист по нетрадиционной медицине, академик, если угодно.

На его безымянном пальце Маша отметила увесистый перстень с печатью в виде какой-то замысловатой свастики. Маша недоумевала:

— А при чем тут нетрадиционная медицина?

— Совершенно ни при чем. Человек, который вам нужен, ждет вас наверху.

Он проводил ее по деревянной лестнице наверх, в просторный кабинет. Из-за стола встал, протягивая ей навстречу обе руки, маленький тщедушный мужчина. На столе блеснула, поймав солнечный луч из окна, хрустальная пепельница.

— Меня зовут Виктор Викторович Буров, — сказал он, и Маше показалось, что он сильно волнуется. — Я генеральный директор фирмы «Афро», которая и организовала конкурс красоты.

Дальнейшее Маша помнила смутно. Буров расспрашивал ее

о жизни, о работе. Одна деталь сильно не понравилась Маше: он задавал вопросы о здоровье — как бы невзначай, — но было ясно, что это интересует его больше всего.

Дальше был провал: Маша не помнила, как опять оказалась в машине… Лиля, сидевшая вполоборота на переднем сиденье, снова рассказывала о выдающихся достижениях городской архитектуры последних лет, а бородатый шофер, по дурной привычке, почесывал свой затылок. Скорее всего, это и был самый первый приступ отсутствия, положивший начало другим…

— Странно, — добавила Маша, — кажется, я помню, что эта женщина плакала, когда заканчивала свою экскурсию…

Родион, внимательно слушавший ее рассказ, встревожился:

— Они угощали тебя чем-нибудь? Кофе, вино…

— Не помню.

— В спиртное могут подсыпать клофелин, тогда человек теряет сознание.

— Зачем?

— А зачем вообще был этот конкурс имени Афродиты?

И в самом деле, было ли это конкурсом красоты или чем-то совершенно другим? И еще одно: Маша заметила, что в середине ее рассказа Родион вдруг весь напрягся, будто что-то поразило его. Теперь он колебался, словно собираясь задать щекотливый вопрос.

— Послушай, — наконец решился он, — этот перстень на пальце Антона Петровича, специалиста, — как его там? Опиши его подробнее, если помнишь.

Маша помнила. Ее жизнь теперь представляла собой прерывистую линию из точек и тире, разделенных пробелами, словно запись морзянки. Воспоминание о руках Антона Петровича как раз приходилось на одну из точек.

— Массивная печатка из светлого металла. Скорее всего — платина. Треугольная свастика.

— Такая?

На кухонном столе лежали бумаги, черновики световой партитуры к очередному спектаклю. Родион взял карандаш и нарисовал на полях фигуру.

— Да, точно такая! — с удивлением подтвердила Маша.

— Это называется трискель, древняя треугольная свастика. Я специально смотрел на днях в библиотеке. Дело в том, что… Только не смейся. Да и не до смеха вообще. Мне этот перстень снится, уже не в первый раз. Только на пальце статуи. Той самой Афродиты, которая померещилась тебе внутри камня в мастерской скульптора. Чертовщина какая-то.

В голове будто что-то щелкнуло, словно выключатель, и внезапно осветилась еще одна область, прежде недоступная. Только теперь Маша соединила два своих воспоминания: мраморную плиту в особняке Антона Петровича и дым над магической чашей колдуньи с Засамарской слободки.

— С нами происходит что-то, чего не может быть… — задумчиво проговорила она.

И добавила к своему рассказу описание визита к женщине-медиуму, о чем сначала не решалась поведать, опасаясь, что Родион действительно сочтет ее сумасшедшей.

— Больше ты ничего от меня не скрываешь? — нахмурившись, спросил он.

— Нет, кажется. Это все, что я сейчас помню.

Маша сыграла убедительно — метод Михаила Чехова предполагает распространение актерских навыков не только на работу, но и на саму жизнь, превращая актера в постоянно работающую фабрику мастерства. Конечно, все, что касалось вчерашнего ночного приключения, этой бессознательной, чужой, спровоцированной какими-то неведомыми силами измены, она тщательно отсеивала, как актер на сцене отсеивает самого себя от рабочего образа.