Утросклон - Сэмюэль Гей

Отзвенел ручьями апрель. Склянки капели отбили начало весны. Потеплело. Вернулись на Побережье птицы с зимовки и стали устраивать гнезда. С крыш домов испарилась последняя влага, обсохла земля, появилась первая пыль.

В один из таких дней Бильбо вышел на палубу "Глобуса" и будто новыми глазами увидел корабль. Постаревший и потускневший за зиму, он просил свежей краски. Машина совсем заржавела без масла. Можно бы привести шхуну в порядок, но ничего нет - ни краски, ни масла... Осталась лишь бутылка керосина, да и то чтобы сварить кофе или жидкий овсяный суп, У Монка денег тоже не было. Бильбо спросил его както насчет того, чтобы подновить "Глобус", но Монк только плечами пожал - зачем? Пусть будет, как есть.

"Действительно, зачем?" - думал Бильбо, глядя в веленую воду. Вон и корпус зарос космами водорослей, а их ничем не сгонишь. Нужен быстрый ход на морской волне. Безысходность...

Над мачтами кружили и галдели без умолку чайки. "Богатые, бестии, думал Бильбо. - У них небо и море, а я как хорек в клетке..." Всякий новый день повторял предыдущий, и они, как костяшки на счетах, неумолимо скользили по стержню времени: щелк, щелк, щелк... Каждое утро встречал Бильбо неведением и тоской. Что еще оставила ему жизнь, какие радости? Этого не знал старый моторист. Но у него была маленькая надежда, что ждет его чудо, которое спасет, и это спасение носила с собой молчаливая оборванная старуха Синявка.

Тревога в душе, бессонница вконец измотали старого моряка. С каждым днем все больше верил он, что старуха - неприкаянная Судьба - ищет его, старого моториста со шхуны "Глобус".

И вот однажды...

Ранним утром, когда Бильбо делал приборку палубы, он увидел неподалеку от заброшенной пристани старуху с ее неизменным спутником. Ведро так и грохнулось ему под ноги. Кругом не было ни одной живой души, и, не теряя времени, Бильбо застучал сапогами но трапу. Застегивая куртку, он ухитрился почистить на ходу рукавом лаковый козырек морской фуражки, чтобы не выглядеть перед Судьбой неряхой. Бильбо спешил обменять сомнения на надежду.

Едва Синявка заметила бегущего к ней моряка, она остановилась. Трудно было понять, что это - любопытство или что другое, но она терпеливо ждала. Запыхавшийся Бильбо приблизился к ней вплотную. Он стоял, забыв сразу все слова, и вдруг увидел, что из синих, глубоко запавших глазниц на него смотрят добрые, поматерински ласковые глаза. Про страшного зеленого зверя моторист вспомнил только тогда, когда вдруг почувствовал возле ног его горячее дыхание.

- Я хотел спросить... - начал Бильбо, но тут с ужасом ощутил, как огромные челюсти медленно и сильно смыкаются на голенище сапога. Бильбо замолк и осторожно попытался высвободить ногу из опасного плена. Он с мольбой посмотрел на Синявку, но та неотрывно смотрела на него и будто ничего не замечала.

Бильбо вздохнул и растерянно огляделся по сторонам.

У него уже пропала всякая охота пытать Судьбу на свой счет. Ему было больно. Он стоял, боясь пошевелиться, и чувствовал, как сапог наполняется кровью.

- Ты хотел о чем-то узнать? - заговорила старуха загробным голосом, от которого бедного моториста сразу бросило в пот. - Может, ты хотел узнать, чья я судьба?

Бильбо только кивнул, а сам чувствовал, как смыкаются все сильнее на его лодыжке стальные зубы.

- Может, я как раз тот, кого ты ищешь? - в отчаянии произнес он. - Я старый моряк и живу так, будто меня покинула судьба. Вот я и подумал... Ах, да что же это... Нельзя ли убрать зверя...

Опять никакого внимания. Старый моторист бормотал как в бреду: - Жизнь, как пенька: безвкусная... Солнце остыло для меня... Но почему он грызет ногу!

- Твоя судьба, добрый человек, осталась на берегу, - сурово ответила старуха. - Только ее тень живет с тобою. А много ли проку от тени?

- И все-таки, нельзя ли убрать зверя? - морщась от боли, застонал Бильбо.

Судьба не вняла и на этот раз. Она рассматривала старого моряка с сожалением, и взгляд ее уже не был ласковым, как в первый миг. Синявка равнодушно выдавила из себя: - Это мой брат по духу. Его зовут Сын Пойманного Вожака. Он помогает мне искать хозяина. С ним проще - лишние люди не толпятся.

- Так зачем он, стервец, этот Сын, так больно кусает! - завопил вышедший из себя старик. - Я, кажется, ничего плохого вам не делал, подошел спросить...

- Ты решительный человек, - согласилась старуха. - Но мой хозяин тот, кто не только не испугается подойти к нам, но и захочет пойти с нами хоть на край света...

Тиски на ноге Бильбо разжались, и старуха, пере; ложив посох из одной руки в другую, молча повернулась к нему спиной.

Бильбо утер пот со лба и в изнеможении сел прямо на землю. Он стянул сапог, чтобы растереть занемевШую ногу, но странное дело - ни крови, ни следов от ужасных клыков не было. Хоть бы маленький синячок остался! Бильбо обнаружил, что нога-то больше не болит. Ну и чудеса!

"Xa! Мой хозяин тот, кто отважится пойти с нами на край света, передразнил Бильбо Синявку. - Да ни в жисть!" Несмотря на свое странное приключение, Бильбо все же был доволен: он решился на отчаянный шаг и поговорил, считай, с самим Господом Богом - старуха-то не от мира сего. И в то же время моторист понимал, что отныне у него уже нет никаких надежд на перемены в жизни. А это тоже важно знать.

"Я не тот, кого ищет Синявка-Судьба", - признался самому себе старик, и острое одиночество вновь проснулось в нем. Он понял, что с нынешнего дня для него безвозвратно угас огонек Надежды. Душа его начала медленно остывать.

Ш

После гнусного сотрудничества с Аллисом Монк ожидал увидеть презрение и молчаливую ненависть к себе со стороны Бильбо, Чивариса или тетушки Mapталезы, но, к счастью, отношения его с близкими людьми остались прежними. Старый моторист, как всегда, угощал его в своей каюте кофе с поджаренным хлебом. Они вместе ругали полицию, тайную и нетайную, тосковали о море и жалели, что не довелось им, горемыкам, отыскать заветный Утросклон. Монк честно признался Бильбо, что и на него он заполнял бумагу для Аллиса, но Бильбо это никак не насторожило и тем более не напугало. "Мне сам черт брат", - беззаботно отмахнулся старик, и Монку стало намного легче. Бильбо утешал сына своего покойного друга, и всякий раз Монк замечал, что старый моторист терзается какими-то своими муками, но лезть в душу старика не хотел - это напоминало ему старое - опять выпытывать...

Тетушка Марталеза и Чиварис не винили Монка ни словом, ни взглядом. Все меж ними осталось постарому, только разве что улыбок и веселья не было теперь ни с той, ни е другой стороны. Сначала Монк думал, что Чиварис жалеет его, а потом увидел, что тому просто стало все безразлично. После смерти Икинеки он как-то нахохлился, стал угрюмее и большей частью находился в мастерской, где безостановочно крутилось и шипело его наждачное колесо. Тетушка Марталеза заметно постарела за эти дни, голова ее стала совершенно седой, она целыми днями лежала в постели, и ни один лекарь не мог найти у нее какойлибо недуг. Когда приходил Монк, она выходила к йену, наливала в чашки остывший жидкий чай - кухонные дела она совсем забросила, - и они понемногу говорили об Икинеке. Не вспоминали, а говорили, так, будто она жива и просто на время куда-то ушла из дому...