Фанат Казановы - Дарья Калинина

   Муж Мары – Степан, которого сама Мара ласково-пренебрежительно звала Пупсик, уже сидел в комнате. Подруги помнили, каким он прилетал в Египет, чтобы забрать тело своей супруги. Тогда мужчина еще не верил в смерть жены. Все происходящее казалось ему глупым розыгрышем, жестокой шуткой, страшным сном. Достаточно проснуться, как все встанет на свои места. Мара снова окажется живой. И они вместе посмеются над происходящим и полетят домой.

   Теперь же перед девушками сидел совершенно сломленный человек в помятом костюме, несвежей рубашке и в съехавшем набок галстуке. Пухлые некогда щечки у него сдулись. Из розовых они сделались серыми. Он все еще напоминал Пупса, но только старого, очень потрепанного, заброшенного и несчастного. Выброшенная на помойку игрушка. Однако ботинки у Пупсика были отлично начищены. И этот факт почему-то неприятно царапнул Киру. Очень уж не соответствовали эти ботинки всему облику Пупсика.

   После взаимных приветствий наступило время для беседы на тему, которая естественно волновала всех присутствующих. Кто же этот таинственный убийца? И второе – как же его наконец поймать?

   Так как у Риты в гостях собрались люди, которых эта история больно задела, то все очень быстро достигли взаимопонимания. Через час подвыпивший Пупсик вовсю рыдал на плече у Риточкиной мамы.

   – Если бы вы только знали, как я любил покойницу! Она была чудесная женщина! Красавица! Умница! А какая хорошая хозяйка! На кухне просто чудеса творила!

   – Хм:

   Кира невольно припомнила длиннющие ногти Мары, которые она неустанно полировала. С такими ноготками творить чудеса на кухне? Впрочем, может быть, Мара сделала ногти специально для поездки на юг? А дома обходилась своими собственными, с которыми лихо кухарила, кашеварила и мыла полы.

   Однако тут же Кира вспомнила разговор, в котором Мара заявила:

   – Чтобы я стала драить полы?! Фи! Для этого имеется домработница! Зачем я вышла замуж? Для того, чтобы муж меня холил и лелеял. А не для того, чтобы на кухне надрываться!

   Оказалось, домработница у Пупсика и Мары в доме действительно имелась. Она же и вела хозяйство. Участие Мары заключалось в том, что она регулярно проходилась с ревизией по квартире, иной раз в самом деле находя недостатки. Но и только. Как в таком случае можно было назвать Мару хорошей хозяйкой, Кира откровенно не понимала.

   – Красавица!

   Тоже спорный вопрос. Мара была женщиной эффектной, но слишком уж всего в ней было много.

   – И характер у нее был ангельский!

   Вот это уже полная чушь! Ангельским характер Мары никак не назовешь. Напротив, он был у нее сварливым, злобным и завистливым!

   – Я ее обожал!

   Оставалось только пожалеть Пупсика, который то ли от природы был слеп, то ли действительно потерял голову от Мары и не замечал ее недостатков. Интересно, а он догадывался, что Мара отнюдь не отвечает ему взаимностью? Наверное, нет. Иначе бы он так по ней не убивался.

   И все-таки Кире не давали покоя начищенные ботинки Степана. Кто ему их начистил? Домработница? Но почему она тогда не проследила, чтобы мужик надел чистую рубашку и не погладила ему брюки? Нет, оказалось, что домработницу Степан уволил сразу же после похорон.

   – Хотел побыть один.

   Домработницы нет, а чистые ботинки имеются. Кто же их почистил? Сам Степан? Нет, этот точно дома пальцем о палец не ударит. Другая женщина? Откуда она взялась? И почему не проследила за остальным гардеробом Степана? Кира прямо извелась с этими ботинками. Никогда в жизни она столько не думала о мужской обуви. И чего они ей дались, эти ботинки?

   Время шло, а Степан напивался все больше и больше. Домой он явно не торопился. Да и что его там ждет? Унылая пустая и безлюдная квартира? Мужик плакал и уже открыто говорил о том, как ему одиноко. И как бы он хотел, чтобы рядом с ним оказался любящий и понимающий его человек.

   При этих словах мать Риты кинула на дочь такой пронизывающий взгляд, что Рита, которая как раз в этот момент внесла в комнату поднос с чаем, даже пошатнулась. После этого мать Риты перевела взгляд на подруг и вдруг произнесла:

   – Степан, останьтесь у нас.

   – Нет, нет.

   – Останьтесь. Я вижу, как вы нуждаетесь в тепле и участии дружественных вам людей. Останьтесь.

   – Право мне неловко.

   – Мы с мужем и дочерью будем только рады.

   – Но у вас гости, – вяло сопротивлялся Степан.

   – Девочки уже уходят.

   Повинуясь ее пронизывающему взгляду, три подруги в самом деле поднялись с дивана и кресел.

   – Да. Мы уходим. Всего доброго, Степан. Всего доброго, Рита.

   Рита догнала подруг в прихожей.

   – Простите мою маму!

   – Мы понимаем, она стремится устроить твое личное счастье.

   – Я не хочу! Мне этот Степан совсем не нравится. Какой-то он противный!

   – Зато богатый!

   – Мне чужие деньги не нужны. На жизнь и хлеб с маслом и икрой я себе всегда заработаю. А жить с мужчиной только потому, что он богат, я не хочу! Жизнь слишком коротка, чтобы потратить ее на общение с неприятным тебе человеком. Столь близкое общение.

   – И спать в одной постели, – напомнила Кира.

   – Б-р-р! – передернуло Риту. – Только представлю, а уже противно. Пусть моя мама разводится с папой и выходит замуж за этого Степана, раз уж он ей так нравится. А мне и так неплохо!

 //-- * * * --//

   Этим же днем подруги нанесли визит в дом Седышевой и Кошкиной. У Седышевой они побывали еще утром. В ее квартире оказался целый выводок малолеток, которые не дали женщине тосковать по погибшей старшей дочери.

   – Видите, что делается, – вздыхала мать. – Три дочери у меня было. Старшая замужем не была и внуков мне не родила. Средняя одного только внучонка и сподобилась принести. Зато младшая сразу тройню мне подарила.

   Ни у Седышевой, ни у ее сестер мужей не было отродясь. Отцы их ребятишек по какой-то неведомой причине исчезали, едва только узнавали о беременности подруг. Так что четверых детей тянули на себе четыре женщины.

   – А теперь нас только трое осталось. Трудненько нам придется, но ничего, как-нибудь выкарабкаемся.

   Нет, дома Седышевой никто смерти не желал. Она была старшей дочерью – опорой и поддержкой всей семьи. Ее кошелек, равно как и сердце, были всегда открыты для близких. И без ее поддержки матери и сестрам с детьми придется туго.

   – Может быть, ревнивый любовник?

   – Не было у моей дочери никого. Целыми днями или на работе, или с племянниками крутилась. Какие уж тут амуры!

   Тем не менее подруги подробным образом записали, куда ходила Седышева, с кем общалась и чем увлекалась.

   – Будь он неладен центр этот оздоровительный! – в сердцах воскликнула мама Седышевой. – Дочка ведь туда пошла, потому что головные боли ее беспокоили. А доктор сказал, что это от лишнего веса. И посоветовал сбросить.

   – Доктор Вонь?

   – Он самый. Я еще дочке говорю, фамилия какая у человека неблагозвучная. А она мне – молчи, мама! Много ты понимаешь. Доктор Вонь – человек великого ума и потрясающей эрудиции. Если сказал, что мне худеть надо, буду худеть!

   – И что?

   – И поехала в Египет этот проклятущий! Дескать, специальная программа и все такое. А уж сколько денег этот тур стоит! Вокруг мира объехать, наверное, на эти деньги можно было!

   Мама Седышевой слегка преувеличивала. Но ее тоже можно было понять. Что хорошего вышло из этой поездки дочери? Ровным счетом ничего.

   – Вот я помню, еще в советское время я маленькой девочкой тоже в санаторий поехала. И как раз он был для детей, страдающих избыточным весом. Тоже там диеты всякие были, бассейны, спортивные занятия.

   – Вы были полной? – изумилась Леся, так как сейчас мама Седышевой напоминала очень хорошо тренированную скаковую кобылку – тощую и поджарую.

   – Нет, – покачала головой женщина. – По ошибке туда попала. Но я к тому говорю, что результат у других детей был. Все худели! Все! Но никаких особых денег это не стоило! Вот я и спрашиваю: за что моя дочка так дорого заплатила? За что?

   Утерев глаза, женщина продолжала:

   – А еще я ей сама сказала: езжай, доченька. Нигде не бываешь, так хоть развеешься. Вот и развеялась. Вот и развлеклась. Прямым ходом с курорта и на кладбище.

 //-- * * * --//

   Родственники мадам Кошкиной, получившей неблагозвучное прозвище – Колода, были далеко не такими милыми, как родные Седышевой. Начать с того, что родня у Кошкиной была самая дальняя. Про таких обычно говорят – седьмая вода на киселе. Так тут была даже не седьмая, а тридцать или даже триста тридцать седьмая.

   Родня была представлена широко. Четвероюродная сестра Колоды, двое ее великовозрастных отпрысков – парень с опухшим от вечного пьянства лицом и заторможенная девушка с легкой стадией дебильности. Жить не мешает, но все же заметно. Кроме детей тут имелся еще их родной папаша, его брат и еще какие-то люди.