Боги ушли, твари остались - Михаил Владимирович Рогожин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Роберт Лей светился гордостью за жену. Портрет, который будет украшать спальню фюрера.
— А кто художник? — завистливо спросил Бенко.
— Секрет, — отозвался Лей. — Ну как?
— Давай сфотографирую тебя на его фоне, — предложил Гофман и принялся щелкать фотоаппаратом.
Ольга с еле скрываемой досадой обратилась к Инге:
— Надеюсь, фюрер будет доволен.
— Это была его идея, — призналась счастливая Инга.
— А мне нравится! — определился гауляйтер. — Предлагаю тост за здоровье фюрера!
Все зашлись в нацистском приветствии. Альфред подошел к Аделии.
— Может, мы уже поедем.
— Нет-нет, — возразила Инга, — пока она не покажет нам что-нибудь особенное, не отпустим.
Альфред озабоченно посмотрел на Аделию. Та вспомнила шутку, которую проделывала Лида Померанец. Правда, в лагере вместо бокалов были стаканы, но какая разница.
— Прошу наполнить бокалы! — предложила она. Подождала, пока исполнили. — Поднимем их за красоту Инги Лей!
Как только все выпили, бокалы со звоном лопнули и мелкими осколками посыпались на ковер. Наступила пауза.
Слуги бросились убирать осколки. Лей подошел к Аделии.
— Потрясающе…
— Да… я сразу почувствовала в вас силу, — согласилась Ольга Чехова.
— Хенни, держи меня, иначе я влюблюсь в эту женщину, — Бальдур как бык повел головой в её сторону.
— Ах, оставь… — не вынимая сигареты изо рта, откликнулась Хенни, тоже завороженная происшедшим.
И только Гофман, увлеченный съёмкой, крикнул:
— Кто еще хочет сфотографироваться с картиной?!
— Я! — откликнулась Инга и сорвала аплодисменты.
Вечер вошел в привычную колею и скатился к тяжелому пьянству.
Глава двадцать седьмая
Аделия проснулась в объятиях Альфреда.
— Какие ужасные люди, — грустно произнесла она.
— Ты о чём?
— О вчерашнем. Всю ночь снились. Этот толстый сальный Бальдур. Все время пытался схватить меня за бедро. И это при жене!
Альфред рассмеялся:
— Гауляйтер безопасен. Его волнуют розовощёкие венские юноши. Несколько раз давал клятву исправиться. Фюрер пока закрывает на это глаза.
— Ужас… А Лёй, он что, алкоголик?
— Законченный.
— А Инга — любовница Гитлера?
— Фюрер выше этого. К тому же Гофман познакомил его с Евой Браун.
— А как же обнаженный портрет?
— Пусть это заботит Лея. Но он, по-моему, только рад.
— Какая гадость.
Альфред встал с постели, накинул халат и серьезно предупредил:
— Очень прошу тебя не обсуждать этих людей. Они служат фюреру. Он им доверяет, а значит, каждый из них достоин уважения.
— Ты это серьезно? — с беспокойством спросила Аделия.
— Более чем. В нашем обществе не принято обсуждать товарищей. Каждый всего лишь деталь огромного механизма, созданного фюрером.
— И ты?
— И я. Придется с этим смириться. А лучше всего попытаться понять великую миссию Третьего рейха и забыть о своих коммунистических привязанностях.
— Я не смогу, — честно призналась Аделия. — Идет война, гибнут тысячи людей. Ваши солдаты распинают мою страну. Разве можно? Любовь к тебе — моё личное дело, но я ненавижу всё, что вокруг тебя.
Альфред был явно озадачен. В его черно-белом восприятии мира чувство долга превалировало надо всем остальным. Он мог простить Аделии её согласие шпионить за ним, но терпеть идеологического врага в своей постели не собирался.
— Так, давай поговорим, — запахнул полы халата и сел в кресло. — Через два, максимум три месяца война закончится. Россия станет колонией. С коммунизмом будет покончено. На всей территории восстановится новый порядок. Мы с тобой даже сможем съездить в Москву и постараться найти твоих родителей. Поэтому рассуждать о том, что лучше — национал-социализм или коммунизм — бессмысленно. Просто выбрось из головы. Той прошлой жизни ни у тебя, ни у вашей страны больше не будет.
— Почему считаешь, что война так быстро закончится? — с недоверием спросила Аделия.
— Потому что знаю, о чем говорю. Лично я для этого приложил все свои силы. Но это тебя не касается. Мои дела — табу. Мы встретились благодаря нашей любви, и ни о чем больше тебе думать не следует.
— Ты можешь хотя бы избавить меня от общения с этим сбродом.
Нельзя сказать, что самому Альфреду Лей, Бальдур, князь Орланский были симпатичны. Он знал, что они приспособленцы и тупые исполнители, погрязшие во всех пороках. Но ведь у власти других не бывает. Обсуждать их с Аделией он не собирался.
— Пойми, у Германии есть один великий человек — фюрер. Вера в него позволяет не реагировать на всякую ерунду. Поэтому не думай о них и держи язык за зубами. Дружбу с Ингой и Хенни придется поддерживать. Они от тебя не отстанут. Но пока идет война, так будет лучше. Не хочу, чтобы кто-то усомнился в твоем происхождении. Гестапо набило руку на выявлении шпионов. Когда человек на виду, вокруг рождаются сплетни. А когда он прячется ото всех, возникают подозрения.
Альфред встал с кресла, подсел на край кровати, взял Аделию за руку.
— И вот еще что. Надеюсь, ты не будешь применять свои ненормальные способности ко мне?
— Нет у меня никаких способностей. Сама толком не знаю, что могу и что из этого получится. Вчера бокалы взорвались от охватившей меня ненависти. Я и не собиралась их разбивать.
— Получилось эффектно. Я не боюсь твоих психоделических наклонностей. Моя воля в порядке…
Аделия прижалась к нему.
— Ни за что, любимый. Я действительно ничего не хочу вспоминать, буду жить только ради нашей любви. Большего мне не надо.
Их разговор прервал телефонный звонок. На проводе был Франц.
— Сегодня вечером, — сказал он.
— Где?
— На схеме место указано до сантиметра. Можете съездить и предварительно осмотреться.
— А вы?
— Я и так готов. Пусть Аделия возвращается в «Эден». Движение начнём в восемь вечера. Возьмите с собой свидетелей.
— Хорошо.
Франц, не прощаясь, повесил трубку.
Альфред посмотрел на Аделию. Представил её в разбитой машине и испугался.
— Вдруг что-то пойдет не так?
— Успокойся, я бы почувствовала.
— Почему должен верить?
— Будет очень глупо умереть в самом начале нашей любви.
Глава двадцать восьмая
Позвонил портье и сообщил, что к Францу пришел посетитель.
— Проводите его, — сказал он и на всякий случай достал из чемодана пистолет. Положил его на стол под газету.
В номер вошел тот самый оценщик.
— Гюнтер Краузе, — напомнил он о себе.
— Помню, помню, — Франц встал навстречу гостю, — что привело вас ко мне? Как нашли?
— Позвонил в вашу контору, там назвали адрес этой гостиницы.
— Прекрасно, чем могу служить? — Франц старался не замечать болезненной бледности лица оценщика, от которой даже его нос казался загорелым.
Герр Краузе достал из портфеля коробку и положил на стол.
