Боги ушли, твари остались - Михаил Владимирович Рогожин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Франц в задумчивости налил себе рюмку обстлера. Выпил. Закурил сигару. Как-то ему нужно было снова стать нужным Аделии. Очевидно, Центр после его гибели подберет для неё другого куратора. Если Франц с ней не договорится, она легко его сможет сдать. Значит, нужно её чем-то заинтересовать. Лучше бы отказаться от этой опасной игры, но уж больно жалко было терять мыловаренный заводик. Поэтому нужно сидеть в Берлине и поджидать удобный момент. То, что будут искать пропавшего оценщика, Франца не беспокоило. Деньги, которые тот выдал за побрякушки, наверняка его личные. Просчитать его действия несложно. На следующий день он собирался заложить их в ломбард совершенно за другую сумму. Жена, конечно, напишет заявление в полицию о его исчезновении, но кто сейчас будет искать какого-то старого оценщика?
Деньги на жизнь у Франца были. Можно продолжать жить в «Эдене» и подобно пауку прясть тонкую паутину вокруг Аделии.
Сама Аделия решила больше не вспоминать о Франце. Когда-то Лида Померанец научила её одному нехитрому приёму. Чтобы забыть какой-то кошмар или неприятность в твоей жизни, научись засыпать с воспоминаниями об этом. Причем следовало до самых мелких подробностей прокручивать самое неприятное. Тогда всю ночь оно будет являться во сне. Утром об этом точно не захочешь больше думать. Но каждый вечер необходимо снова вспоминать. И так постоянно. Память будет постепенно умирать во сне. Медленно, но неизбежно. И в какой-то момент эта гадость перестанет сниться. Однажды просыпаешься без ночных мучений. Как только эти воспоминая покинут сон, душа и мозг от них совершенно освободятся.
Так Аделия и поступила. Прежде чем заснуть под охраной тишайшей сиделки, постаралась вспомнить о Франце все самые неприятные моменты общения с ним. И потом всю ночь во сне переживала их снова. Причем Франц пытался её задушить. Она все время чувствовала, как его руки тянутся к её шее. Это было невыносимо. Приходилось постоянно ускользать из его объятий. Он прикидывался, что хочет просто овладеть ею. Но Аделия ясно ощущала желание её задушить.
Когда проснулась, первым делом схватилась за горло. Сиделка заботливо склонилась над ней.
— Нет… нет… ничего… это во сне, — не столько её, сколько себя уверила Аделия.
Но как только в палате появился Альфред, первым делом рассказала ему об этом сне.
— Ерунда, надеюсь, он уже далеко.
— Наверное, даже кричала во сне от страха.
— В этом-то и ценность глухонемых сиделок. Их специально завели, потому что здесь лечатся только высокопоставленные персоны. А они во сне или в бреду могут выдать государственные тайны. А так никакой утечки информации.
Больше Аделия о Франце не вспоминала. Альфред рассказал ей о вчерашнем приёме у Геринга. О том, какое впечатление на рейхсмаршала произвели её фотографии. И что сообщил об их женитьбе.
— Ты женишься на мне? — вырвалось из груди Аделии.
— Да. И готовлю почву, чтобы все к этому отнеслись благосклонно.
— Для тебя это важно?
— Это важно для тебя. Чтобы никто не задавал ненужных вопросов о твоей прошлой жизни.
— Неужели мы будем мужем и женой? — впервые об этом Аделия подумала серьезно. — Это же невозможно…
— Почему?
— Потому что я об этом даже не мечтала.
— И не надо. Первое время нужно будет соблюсти приличия. Ты теперь вдова. Я снял для тебя квартиру. Так для проформы. Сейчас у меня все равно очень много работы. Но через пару месяцев всё закончится, и мы поженимся.
— Что закончится?
— Война.
— Неужели такое возможно! — Аделия от счастья закрыла глаза. В эту минуту она действительно забыла не только о Франце, а и о войне, страданиях, и даже родителях.
Альфред сел рядом, приподнял её, прижал к себе и поцеловал в губы.
— И мы никогда, никогда не расстанемся? — шептала она, заплетающимся от счастья языком.
— Никогда. Мы и так пережили слишком много.
— Все пережили… Как думаешь, — спохватилась Аделия, — они от меня отстанут?
— Кто? — не понял Альфред.
— Ну те, в Москве… наши… кто послал меня сюда.
— Не было этого. Франц исчез, значит, связь с тобой прервалась. Ты больше никому не служишь. Только мне. А я сумею тебя защитить.
— Но ведь для всех я — предатель?
— Еще чего. Ты никого не предала. Просто изменилась ситуация. В Москве о тебе уже забыли. Тоже мне ценный агент, — рассмеялся Альфред. — Собирайся, врач позволил забрать тебя.
— Ура! — закричала Аделия и вскинула вверх руки.
Альфред ошибался, когда предположил, что об Аделии забыли. В кабинете на Лубянке было собрано специальное совещание по деятельности агента «Литораль». Смерть Франца, то есть майора Василия Полотнова вызвала противоречивые мнения. Одни считали, что это провал операции, другие, что именно он затягивал процесс внедрения агента.
Руководитель операции полковник Комов был человеком осторожным. Поэтому именно ему поручались деликатные задания. С женским персоналом вообще мало кто любил работать. Никто не сомневался в верности и преданности агентов-женщин, но боялись их нервных и психологических срывов. Агент «Литораль» — считалась тёмной лошадкой. Легенда, замешанная на любви, казалась слишком авантюрной. Но с фактом не поспоришь — Альфред фон Трабен попал на крючок. Насколько этот персонаж ценен, сказать никто не мог. Но по проверенным донесениям он входил в близкий круг Германа Геринга. Это значило многое. Тем более сейчас, когда враг рвался к Волге и авиационные налёты люфтваффе оставались большой проблемой для обороны.
— Я считаю, что нам нужно активизировать работу агента «Литораль», — выслушав разные мнения, заключил Комов, привычно барабаня пальцами одной руки по пальцам другой, лежавшей на зеленом сукне стола.
— Но как наладить с ней связь? — спросил явно недовольный таким решением руководитель берлинского направления полковник Беркович. Он отвечал за работу особо ценных агентов и очень не любил, когда в сеть внедрялись дилетанты.
— Будем задействовать более серьезные силы.
— Значит?
— Значит, вы товарищ Беркович, этим займётесь.
Полковник Беркович не просто встал со стула, а распрямился как циркуль, во весь свой рост.
— Юрий Александрович, у нас каждый человек на счету. Где гарантии, что она их не сдаст? Мы понятия не имеем о её психологическом состоянии. Женщина в объятиях мужчины может поменять не только идеологию. Но забыть и про родину, и про родителей.
— Кстати, о них? — Комов вопросительно посмотрел на майора Зайцева, мирно наблюдавшего в окно за полетом аэростата.
— Они на свободе, — получив сзади тычок в бок, проинформировал Зайцев.
— Завтра же вызовите и пусть под вашу диктовку напишут письмо дочери. И что б такое, отчего на любой дзот грудью ляжет!
— Будет сделано, товарищ полковник.
— У меня
