По земле ходить не просто - Вениамин Лебедев

— Ты не понял меня, — сказала она с легкой досадой.

— Очень хорошо понял! За меня не бойся. Я не из тех, кто сломя голову, без причины шарахается из стороны в сторону. Вот есть у меня друг Сережа Заякин. Возомнил о себе, что после института должен ехать в деревню и совершать там героические дела. Поехал — держался орлом. Как же, директор средней школы. А на новом месте повел себя так, что его возненавидели районные работники. Не так давно я видел инспектора облоно. Говорит, провалился Сережка, и теперь его снимают с работы. С треском снимают. А за что? За дурной характер. В жизни вовсе не так, как пишут. В газетах, конечно, критика и самокритика… Мой профессор правильно говорит: «Будь сам хороший, тогда и сосед твой будет добрый». Вот и Коля мотался. Не каждому дается возможность сразу после окончания института попасть в аспирантуру. Так нет же, не оценил этого. Захотел быть новым Корчагиным!.. Я тоже не трус. Если понадобится, пойду на фронт. Но пока в этом не вижу Особой нужды.

— Зачем ты осуждаешь людей? — нахмурилась Нина.

— Не думай, что я красуюсь. Просто сравниваю себя и их. Без твердой и определенной линии в жизни далеко не уйдешь.

— А если бы я уехала на фронт?

— Ты? На фронт? — спросил Федор, громко захохотал и тотчас же оглянулся: не слышно ли тем, кто сидит за барьером. — Ай да вояка!

Федор смеялся нехорошо, взахлеб, откидывая голову на спинку стула.

— Моя специальность — хирургия, — сказала Нина, когда он, тяжело дыша, стал вытирать вспотевший лоб.

— Я верю в твои способности, но… не думаю, что такие, как ты, там понадобятся. Откуда ты взяла, что тебе надо быть на фронте? Зачем это нужно? Наконец, понимаешь, какие девицы туда просятся?

Этот тон покоробил Нину.

— Я подала заявление в военкомат…

Федор перестал смеяться. Лицо его вдруг стало испуганным, глаза сузились, и Нина, кажется, в первый раз увидела, что веки у Федора тяжелые, мясистые.

— Милая! — тихо воскликнул он. — Ты понимаешь, что ты наделала? Почему не посоветовалась со мной? Что ты натворила!

— Думала, что ты одобришь.

Федор ответил не сразу. Он нервно вытащил из портсигара папиросу, но, вспомнив, что курить здесь нельзя, с раздражением бросил ее себе под ноги.

— Ладно! — сказал он почти весело. — В мире нет ничего непоправимого. Это тоже уладим. Только впредь очень прошу без совета со мной не пускаться в такие авантюры. У меня в военкомате есть знакомые командиры, наши заочники…

— Что ты хочешь делать? — спросила Нина, кусая губы.

— Что? — засмеялся Федор, поняв ее вопрос как согласие. — Попрошу, чтобы отдали мне твою бумажку. Они для меня сделают. Все и все. Ты согласна?

В зале погас свет. Дирижер постучал палочкой, требуя тишины. Разноцветные лучи забегали по бархатному занавесу.

Палочка дирижера взлетела вверх, вырвала откуда-то из глубины нежные звуки, и возник бескрайний цветущий мир, где ветер колышет головки цветов, а высоко, высоко в синем небе, как гимн всему чистому, прекрасному, звенит серебром песня. И слышится в этой песне вера в правое дело, чистота порывов и призыв к подвигу ради счастья людей.

Но вот осторожно, воровато вкрались в прекрасную мелодию тревожные ноты, вызывая в Нине неосознанную тоску. Она волновалась за тот прекрасный мир, который только что видела перед собой. А тревожные звуки росли и росли, предвещая боль и страшную утрату.

Не дослушав увертюру, Нина резко рванулась с места, вышла из ложи и побежала в гардеробную.

В вагон ворвался грохот металла: поезд шел по железнодорожному мосту. Быстрой тенью промелькнула перед глазами первая ферма, заставившая Николая вздрогнуть. Он усмехнулся. Смешное дело: лежать на верхней полке вагона, ждать, что скоро замелькают первые фермы, а когда грохочущая масса металла стала приближаться к окну с угрожающей быстротой, отпрянуть от окна.

Приближался город.

За окном мелькали поля и перелески. Гуще стали нити телеграфных проводов, оживленнее на дорогах: юрко сновали автомашины, медленно двигались нагруженные подводы. Скоро внизу, под насыпью, показались отдельные дома. С каждой минутой их становилось больше. Обозначились первые улицы.

Николай спустился с полки. Завязывая вещевой мешок, он заметил, что руки его дрожат,

— Сам-то ты едешь, а мысли у тебя далеко впереди, — сказала пожилая женщина, которой он на станции приносил кипяток.

— Что было — известно, а что будет — интересно, — отшутился Николай.

Тут в разговор сразу вмешались несколько человек.

— Доехал, говоришь, товарищ?

— Дай бог тебе встретить свое счастье.

— Бог-то бог, но и сам не будь плох.

Ему сочувствовали, улыбались, желали добра. Николай закинул за спину вещевой мешок, приложил руку к козырьку и громко, чтобы слышали все, сказал:

— До свидания, товарищи!

— Счастливо тебе. — Доброго пути!

Николай вышел в тамбур. В открытое окно дул холодный ветер. Поезд, не замедляя хода, прошел семафор. Ухватившись обеими руками за металлическую решетку, Николай смотрел вперед. Вдали показался утопающий в туманной мгле город. Кое-где в домах уже светились огни. Сколько раз он видел все это в мечтах в Монголии!

Движение вагонов замедлилось. Скоро, совсем скоро… Когда проводник открыл двери, он вышел на площадку и, держась за поручни, посмотрел туда, где толпились люди, встречающие поезд.

«Интересно, заметила меня Нина или нет?» — подумал он. Ему хотелось, чтобы она заметила, крикнула, побежала навстречу.

Показалась асфальтированная платформа, и Николай, неожиданно для себя, не дожидаясь остановки, спрыгнул на перрон и побежал. Вагоны катились медленно, и он легко обгонял их. Теперь хотелось подойти к Нине незаметно, когда она будет искать его среди выходящих из вагонов, и тихо позвать: «Нина!»

Она, конечно, будет не одна. Зина и Клава придут обязательно.

Николай бежал легко и быстро, словно разрезая грудью встречный ветер. Эх, припустить бы так, как в атаке, да нельзя, неприлично. Ну, ничего, успеет. Легче найти человека, пока не началась сутолока при встрече поезда.

Он пробежал уже всю платформу. Асфальт кончился.

«Неужели не узнал ее в зимней одежде и пробежал мимо?» — мелькнула мысль.

Николай повернулся и еще раз прошел вдоль остановившихся вагонов. Нины не было.

Платформа пустела. Стало темно.

Не напрасно ли он сюда спешил? Не сам ли себе внушил, что его должны ожидать? Разве имел он право на такую надежду? Разве обязаны встречать? Никто не обязан…

Чтобы не упрекать себя потом, что плохо искал, Николай не спеша зашел в зал ожидания, выпил стакан газированной воды, хотя пить не хотелось, обошел помещение билетных касс и снова вышел на перрон…

Снегопад усилился. Вдали холодными огнями сверкал родной город.

Теперь Николай не торопился. Подходя к трамвайной остановке, он вынужден был с грустью признаться, что даже не знает, где ему провести время до подхода своего эшелона. Адресов Феди и Геннадия Ивановича он не знал. Не лучше ли вернуться назад на вокзал?

Ветер, как бы торопя его, теребил полы шинели и хлопал ими по голенищам сапог.

«Ну, что же? — спросил он себя. — Попробуем выяснить до конца. Это даже лучше, чем неизвестность».

В общежитии мединститута старый одноглазый швейцар ровным бесстрастным голосом сказал:

— Никитина здесь не живет.

— А где, не знаете?

— Там, где старшекурсники. — Давно?

— Почитай с самой осени. Вы, товарищ военный, случайно не собираетесь к ней?

— Я не знаю ее адреса.

— Адрес я дам. Тут ей телеграмма есть. Поди, важная.

— Там и вторая должна быть и письмо.

Старик порылся в ящике стола.

— Верно. Этих я не видал, — сказал он. — Телефон у нас испортился. Не могли сообщить.

— Дайте мне и скажите адрес.

Открывая тяжелую дубовую дверь, Николай услышал звуки музыки. В глубине большого вестибюля среди высоких колонн танцевали студенты.

— Вам кого? — спросила пожилая женщина, косясь на его вещевой мешок.

— Мне надо видеть Нину Никитину.

— Никитина в седьмой комнате. Только дома ли она? А вы узнайте. Сами-то вы кто ей будете? Я к тому говорю, что у нас посещение посторонними после девяти часов вечера не разрешается.

— Как хотите, но мне надо видеть сегодня. Если можно, вызовите ее сюда. Вы понимаете, нужно, — горячо заговорил Николай. — Я из Монголии. Еду на фронт…

— Что вы, что вы! Проходите во второй этаж, раз такое дело. Скажите, комендант разрешил. — Женщина указала рукой на каменную широкую лестницу.

Николай почувствовал сильные толчки своего сердца. Ему хотелось в два-три прыжка одолеть это небольшое расстояние, но надо было сдержать себя. На лестнице началось головокружение, на лице выступили капельки пота. Вот когда сказались раны!