Портрет кавалера в голубом камзоле - Наталья Солнцева

«Пора! – сказала себе Глория, выходя из тени. – Только бы великан не испортил мне затею! Только бы не вмешался!»

Санта на лету схватил ситуацию и остался сидеть на месте. Зато водитель «лексуса», – высокий презентабельный господин, – завидев Глорию, вскрикнул и отшатнулся. Она и впрямь походила на призрак, – вся в белом на фоне темного забора, в шляпе с полями, которые закрывали ее лицо…

Из-за этих полей Глория не видела ни крайней растерянности господина Зубова, ни его безумных глаз. Впрочем, он быстро взял себя в руки. Тому немало поспособствовала машина С анты. Проявлять страх или малодушие в чьем-либо присутствии для Зубова было смерти подобно. Такие позорные эмоции мужчина должен подавлять.

Он усилием воли принудил себя шагнуть навстречу призраку. Тот, вопреки ожиданию, не исчез, а продолжал стоять…

– Господи! – вырвалось у Зубова. – Поля… ты? Пришла за мной?

Она безмолвно застыла, пугая его своим чрезмерно живым обликом. Он нащупал в кармане пульт и нажал, желая поскорее скрыться за воротами своего «поместья». Он забыл о машине, о том, что охранник может видеть его на экране наблюдения… и даже о чужом автомобиле, припаркованном у его забора. Вряд ли он был способен рассуждать здраво…

На столбе зажглась лампочка, и ворота бесшумно поехали в сторону.

– Идем… – обронил Зубов, не сводя глаз с призрака.

Он пропустил Глорию вперед, сам пошел следом, пошатываясь, словно пьяный. Быстро наклонившись, он взял пригоршню снега и прижал к пылающему лбу. Призрак не растворился в ночи, не провалился сквозь землю…

Так они подошли к двери в дом. Зубов достал из кармана ключ и вставил в замок. Глория молча стояла рядом, сдерживая дыхание. Призрак, который пыхтит, как паровоз, не произведет должного впечатления.

Зубов все еще пребывал в шоке. Он не сразу сумел открыть, судорожно вздрагивая всем телом…

Глория вошла первой, не оглядываясь и не поднимая полей шляпы. На полу прихожей оставались мокрые следы от ее сапожек. Вероятно, растаявший снег с ее подошв отрезвил Зубова.

– Ты… кто? – прохрипел он, хватаясь за сердце и оседая…

Глава 22

Обедневший дворянин Николай Сашин на свой страх и риск пробрался в разоренную, занятую французами Москву. Город являл собой жалкое зрелище. Всюду пепел, черные печные трубы, уцелевшие после пожаров, серое небо и осенняя слякоть.

Солдаты Наполеона рыскали по дворам в поисках сокровищ. Перед тем как сжечь свои дома, жители прятали в погребах и подземельях накопленное добро. Кремлевские палаты и галереи Чудова монастыря были битком набиты драгоценной утварью, склады ломились от провианта. Мародерство приобрело невиданный размах.

Прямо посреди улиц горели костры, освещая косой моросящий дождь. Повозки с награбленным увязали в грязи. Воздух пропитался сажей и порохом.

В святых соборах наполеоновская гвардия устроила казармы. Под сводами древних храмов пахло не свечами и ладаном, а навозом и конским потом.

Мародеры выволакивали из подвалов не успевших убежать горожан и, угрожая смертью, требовали показать, где зарыто их золото. Бумажные ассигнации не имели цены. Маркитанты бойко торговали добытыми из-под пепла вещами, обменивая их на желтый металл.

Ужасаясь бесчинству и варварству «просвещенной европейской армии», Сатин под видом француза-гувернера, который остался в Москве поджидать императорское войско, беспрепятственно отыскал большой дом князя Гагарина на Тверской.

Здесь, по его сведениям, проживала труппа французских артистов под началом мадам Бюрсей.

Сперва Сатин решил, что ошибся адресом. Никого из артистов не было видно. Во дворе дома стояла повозка, нагруженная добротными сундуками. Несколько солдат под руководством коренастого капрала перетаскивали сундуки в дом. Сатин, поколебавшись, пошел за ними. Он заметно прихрамывал.

– Ты кто? – бесцеремонно дернул его за локоть капрал.

Сатин представился. Капрал окинул его цепким взглядом, – «гувернер» не вызывал у него подозрений. На поджигателя не похож, на лазутчика тоже. Тонкое лицо и нос с горбинкой, а главное, безукоризненный французский, произвели на капрала хорошее впечатление.

Неусыпными стараниями матушки, которая на последние деньги нанимала Николеньке учителей, он в совершенстве овладел французским, и теперь это ему пригодилось.

– Я ищу мадемуазель Арне, – объяснил Сатин. – Жюли Арне. Она модистка.

– Модистка? – сдвинул густые брови капрал.

– Да. Сооружает шляпы и костюмы для артистов.

– Иди, – коротко бросил капрал, отпуская его локоть.

Сатин неторопливо поднялся по лестнице. В холле уцелело большое зеркало, и он не преминул полюбоваться на свой маскарад. Ни дать ни взять, городской оборванец, который влачит нищенское существование в занятой неприятелем Москве. Широченная фризовая[25] шинель, надетая прямо на рубаху, растоптанные башмаки, мужицкая шапка и отросшая за неделю щетина делали его неузнаваемым.

– Забавно… – хмыкнул Сатин.

В огромных пустых комнатах гуляли сквозняки и раздавались гулкие шаги солдат, таскающих сундуки на второй этаж. Все двери были распахнуты. Сатин услышал быструю французскую речь, женские голоса и стук железа. Он прибавил шагу.

Представшая перед ним картина огорчила и одновременно не могла не рассмешить. Артисты выглядели ничем не лучше мнимого «гувернера», – на улице их легко можно было бы принять за шайку бродяг. Мужчины – в потертых сюртуках с дырявыми рукавами, коротких плащах, треуголках и лаптях. Некоторые были без панталон и босы. Женщины и того хуже.

Высокий худой артист в грязных обносках остервенело вскрывал один из сундуков, солдат помогал ему прикладом ружья. Дамы кучкой жались в углу, настороженно следя за их действиями. Поглощенные нетерпеливым ожиданием, они не обратили внимания на вошедшего. Солдаты же посчитали оборванца членом труппы.

– Его сиятельство граф Дюма прислал вам одежду, – объяснял второй солдат, сняв кивер[26] и отирая выступивший пот. – Эти сундуки хранились в подземельях Кремля. В них – придворные платья московских бояр.

Из угла выступила женщина в красной душегрейке и чалме с облезлым пером. По-видимому, сама мадам Бюрсей.

– Граф надеется, что вскорости вы порадуете императора увлекательным представлением, достойным победителей! – с фальшивым пафосом воскликнула она, обращаясь к труппе. – Да здравствует Наполеон!

Солдаты одобрительно заулыбались.

Сатин не поверил своим ушам. Придворные одежды бояр раздают лицедеям? Иноземцам без роду, без племени?

Между тем крышку сундука наконец открыли, и артисты, галдя и толкаясь, кинулись разбирать шитые серебром и золотом кафтаны и старинные роброны[27] боярских жен…

Завязалась драка. «Трагик» сцепился с «первым любовником», отнимая у того блестящий наряд. «Благородный отец» без сапог пытался их разнимать. Полуголые дамы визжали от жадности и восторга.

Солдаты хохотали с возгласами:

– Всем хватит! Всем хватит!

Внесли следующий сундук, и артисты бросились делить добычу.

Сатин, несмотря на двухлетнюю разлуку, сразу узнал госпожу Арне. Она держалась в стороне, так как не являлась артисткой и, следовательно, не имела прав на роскошные вещи.

Во всеобщем шуме и суете он подошел к ней, наклонился и прошептал:

– Жюли! Я по-прежнему твой! Выйдем в другую комнату…

Она испуганно уставилась на него. Помнила ли она ту холодную весну 1810 года, когда Сатин служил в Москве и у них с Жюли завязался бурный, страстный роман? Смерть маменьки и полное разорение имения вынудили его оставить службу и срочно вернуться домой. Жениться на модистке, лишившись места и возможности прилично содержать жену, Сатин не мог. Он пытался выбросить из головы черноволосую бестию, с которой они провели множество сладких ночей, но миловидное личико Жюли снилось ему едва ли не каждую ночь, вызывая дрожь плоти и неизбывную сердечную тоску. Он совсем было решился ехать к ней, упасть на колени, признаться в своем бедственном положении и отдать на ее суд судьбу свою… как тут же с ним приключилась неприятная оказия…

Отличный наездник, он свалился с лошади и повредил ногу. Доктор определил у него сложный перелом и предписал лежать. Кость срасталась медленно, и Сатин смирился с неизбежным, – видно, нет на то воли Божьей, чтобы им с Жюли соединиться.

Поднявшись с постели, он понемногу пробовал ходить и обнаружил у себя сильную хромоту. Минул год, потом другой… а летом 1812 войска Наполеона перешли Неман, и началась война.