Портрет кавалера в голубом камзоле - Наталья Солнцева

Поднявшись с постели, он понемногу пробовал ходить и обнаружил у себя сильную хромоту. Минул год, потом другой… а летом 1812 войска Наполеона перешли Неман, и началась война.

О том, чтобы воевать, не могло быть и речи. Сатин научился обходиться без трости, но хромал, а поврежденная нога постоянно ныла.

– Николя? – сдавленно пискнула француженка и повисла у него на шее. – Я думала, ты умер!

– Слава Богу, мы оба живы…

– Но… каким образом ты здесь? Это опасно…

– Я «гувернер», такой же француз, как и ты! – усмехнулся он. – Остался в Москве, потому что мне нечего бояться. Мои соотечественники не могут причинить мне вреда.

Мадемуазель Арне закусила пухлую губку, старательно соображая. До нее дошло, о чем он говорит.

– Ах, да, да! – обрадовалась она. – Ты француз, Николя!

– Пойдем, подберем для тебя какую-нибудь одежду, – сказал он, разглядывая ее лохмотья. – Не то господа артисты все расхватают.

Они вернулись в комнату, где трагики, комики, певцы, любовницы и любовники, не стесняясь друг друга, примеряли богатые платья из кремлевских сундуков.

Мадам Бюрсей позаботилась о модистке, поделившись с ней частью завоеванного гардероба. Она отдала Жюли свою старую душегрейку на заячьем меху и атласный роброн, который никому не подошел.

Артисты косо поглядывали на Сатина, и мадемуазель Арне пришлось представить его.

– Это мой друг Николя, – сказала она. – Мы вместе выросли в предместье Парижа…

Молодым людям повезло, – их уберег от дальнейших расспросов капрал, который поднялся на второй этаж и объявил, что труппу приказано перевезти в театр Позднякова и что через три дня должен состояться первый спектакль. Сообщение было встречено всеобщим ликованием…

Домашний театр Позднякова на Большой Никитской до войны давал лучшие в Москве представления. Хозяин устроил свое дело с барским размахом. Здание чудом уцелело после пожара, и французы выставили вокруг него охрану. Кроме того, сюда притащили бочки и ведра с водой на случай поджога. Казни поджигателей не успокоили Наполеона, и тот приказал соблюдать строгие меры предосторожности. По всей улице, куда ни ткнись, стояли пикеты и кордоны.

Отчасти Сатину послужили на руку страхи французов перед огнем. Ведь его главное сокровище, которое он принес с собой в Москву под мятой шинелью, могло сгореть. Грабежи и огонь были врагами Сатина, заставляя его всюду носить драгоценную добычу с собой. Теперь же, поселившись с Жюли в дальнем закутке поздняковского дома, он чуточку успокоился. Сокровище, никем не замеченное, хранилось в специальном чехле, прикрепленном сбоку изнутри шинели. Этот чехол Николай в жуткой спешке прихватил там же, где и полотно, написанное крепостным художником Лопатиным: в останкинском дворце графа Шереметева. Сам хозяин поместья, «Крез меньшой», скончался в 1809 году, не дожив трех лет до вражеского нашествия. И, к счастью, если сие слово уместно будет употребить в связи со смертью, не увидел разорения своего любимого детища, – усадьбы Останкино.

По иронии судьбы либо по прихоти капризного провидения, крохотное имение Сатиных находилось неподалеку. Отец часто возил маленького Николеньку в окрестности шереметевской вотчины, рассказывал ему местные предания и напоминал, что во времена Ивана Грозного Останкино было пожаловано предку Сатиных – боярину Алексею, по навету зверски убитого опричной сворой царя-душегуба. Несправедливое злополучие на корню подкосило их боярский род, и с тех пор Сатины потеряли былое влияние, не смогли подняться и вернуться к достойному их происхождения существованию.

От отца же Николенька узнал о гибели царского обоза и похищенном волшебном перстне, который везли Ивану Васильевичу из-за моря служилые люди и след которого теряется где-то на останкинских землях.

Ложась вечерами в постель, мальчик уносился мечтами в будущее, когда он вырастет, отыщет чудесный перстень и обретет, благодаря его колдовской силе, утерянное богатство и положение семьи Сатиных. Эта мысль крепко засела в его голове и с годами не поблекла, как прочие детские фантазии, а наоборот, получила развитие…

Став отроком, затем юношей, Николай придумывал способы добраться до заветного сокровища, и среди скудных сведений и передающихся из уст в уста домыслов пытался нащупать нить, которая привела бы ело к вожделенной цели.

После смерти графа Николая Петровича, знаменитого тезки молодого Сатина, Останкино перешло в руки опекунов малолетнего наследника Дмитрия, – сына, рожденного Прасковьей Ивановной Жемчуговой, в замужестве графиней Шереметевой. Произведя на свет долгожданного младенца, графиня, прометавшись в бреду, прожила всего двадцать дней. Она унесла с собой не только свой незабвенный талант и редкостное обаяние, но и душу вельможного супруга.

Приживалки шептались, что перед отъездом из Останкина в Петербург Прасковья Ивановна прощалась с дворцом, где их с графом возвышенная и трагическая любовь достигла апогея, чтобы, вспыхнув неугасимым светом, истаять в холодных туманах северной столицы. Якобы в одном из залов останкинского дома актриса встретилась со своей смертью. То ли горбатая вещунья беду напророчила, то ли еще кто… однако ужасное предсказание сбылось.

Графиню похоронили в Александро-Невской лавре, в фамильной усыпальнице Шереметевых. Через шесть лет безутешный супруг последовал за нею.

Узнав о кончине графа, Сатин, влекомый странным и неодолимым любопытством, отправился в Петербург и долго бродил вокруг Фонтанного дома, где провели последние годы Николай Петрович и его прелестная жена. В саду он нашел мраморную тумбу, на которой была прикреплена бронзовая доска с надписью:

«Мне чудится блуждающая здесь

Ее легкая тень.

Я приближаюсь – и тотчас этот милый образ

Исчезает, возвращая меня моей скорби…»

Не трудно догадаться, о ком напоминали эти печальные поэтические строки. Сатин пришел в смятение, ело сердце взволнованно забилось. Должно быть, в тот пронзительный миг и зародилась в нем неистовая жажда любви…

Существуют вещи и явления, одна лишь тень которых производит в душе чувствительного человека переворот.

Вернувшись в Москву, Сатин встретил хрупкую темноглазую мадемуазель Арне и был очарован ею. То, что его возлюбленная – простая модистка, только разжигало его страсть. Он видел в этом некое мистические сходство с судьбой Шереметева и Прасковьи… самонадеянно полагая себя способным испытывать ту же силу чувств. Молодости свойственна склонность к опасным заблуждениям…

История любви Сатина и Жюли оказалась куда прозаичнее и тривиальнее. Всякая копия уступает оригиналу. Однако Николаю не суждено было осознать этого.

В том факте, что они с покойным графом Шереметевым носят одно имя, Сатин усматривал некий знак, – намек на свое право приобщиться к тайне этого человека и принадлежащих ему владений. Пылкий роман с француженкой отвлек его от поисков перстня. Но вскоре смерть маменьки, разорение и, наконец, падение с лошади внесли свои поправки в ход событий.

Дни и ночи, проведенные в постели из-за сломанной ноги, поневоле способствовали возвращению прежних мыслей. Теперь у Сатина появилось время подумать над тем, как проникнуть в останкинский дворец, побродить по анфиладам комнат и, возможно, увидеть то, что даст ему ответ на главный вопрос.

Кто бы мог предположить, что вторжение наполеоновской армии окажется тем самым ключиком, который откроет запретную дверь? Такого поворота Сатин не ожидал и едва не опоздал. Промедли он еще немного, и успел бы к шапочному разбору.

Тренируя больную ногу, Николай имел обыкновение совершать длительные прогулки. Он научился превозмогать страдания и порой уходил далеко, подолгу отдыхая, усевшись на поваленное бревно или прямо на землю. Вражеское нашествие отчего-то не пугало Сатина. Но когда он увидел на пыльной дороге угрюмую французскую кавалерию, то ощутил внутренний холодок. Неужели его могут убить?

Не то чтобы он слишком дорожил жизнью… однако смерть нарушила бы ело планы. Сей аргумент и еще, пожалуй, мысль о Жюли подвигли Сатина на безрассудный поступок. Вместо того чтобы бежать, спрятаться и переждать где-нибудь надвигающуюся опасность, он решил пробраться в Останкино.

Богатые помещики окрест спешно бросали свои дома, грузили на телеги и повозки скарб и уезжали подальше от свиста ядер, стрельбы и топота наполеоновской конницы. Подмосковные усадьбы стремительно пустели. Только вой ветра да зловещие крики галок раздавались там, где еще вчера гремела музыка, и рассыпались в воздухе праздничные фейерверки.