Дорога на Мачу-Пикчу - Николай Дежнев

— А понимать тут нечего, — вздохнул инквизитор и продолжал скрипучим и каким-то механическим голосом: — С начала времен людьми владеет зуд заглянуть в потусторонний мир и манит их туда не столько любопытство, сколько страх смерти. Один богатый мавр как-то спросил: «Скажи, святой отец, что там, за гробом?» «Иди, сын мой, ты узнаешь это первым, — ответил я ему, — только не забудь сообщить, что видел!» И подал знак палачу зажигать факел. Но мавр не сообщил, хотя я готов был ему за это хорошо заплатить. Его же деньгами. Впрочем, так вышло даже лучше, они пришлись святой инквизиции очень кстати…

Торквемада достал из глубин рясы платок и вытер им серого цвета лицо и лысину:

— Человек изначально отравлен ядом желания приобщиться к загадке мироздания, только те, кто обретается в высших мирах, — возвел он глаза к потолку, — допустить такое не могут. Это знание — великая тайна! Представляешь, какая была бы на небесах толчея, если бы толпы страждущих ломанулись туда со всей дури!.. Для того, чтобы оградить себя от незваных гостей, небожители и создали на берегу Леты отстойник, где все желающие могут предаваться своим иллюзиям. Каких-то сто лет назад, сюда во время камлания заскакивали лишь впадавшие в транс шаманы, которым в объеме и красках демонстрировали то, что они потом рассказывали своим соплеменникам. Разную муть про общение с духами. Все было чинно и благостно, и по-человечески понятно, как вдруг люди будто с ума посходили. В считанные десятилетия по всей земле расплодились маги и пошли проповедовать разного рода гуру, последователи которых стали экспериментировать с измененным состоянием сознания. И это не считая наплыва наркоманов!.. — покачал лысой головой Торквемада и продолжал с безнадежно тяжелым вздохом: — Для сорвавшейся с цепи своры и был создан Театр грез и иллюзий, где каждый находит то, что ищет, — бледные губы монаха тронула полная горечи ухмылка. — Все это, сын мой, было бы смешно, если бы не было так печально!

Объяснение великого инквизитора вызвало у меня недоумение:

— Но как же так, а подвижники! Они-то как постигают знание высших миров? Неужели и их шельмуют в декорациях театра?..

Анемичное лицо Томаса приобрело жалостливое выражение:

— Loquela tua manifestum te facit — речь твоя обличает тебя! Какой же ты неразвитый и глупый! Я говорю о ремесленниках, а не о тех, кто получает посвящение и входит в круг предстоящих Господу праведников!

— И вы, — продолжал я доискиваться, — вы являетесь директором этого театра и главным режиссером?..

Удивляться было чему: не каждый день встретишь хладнокровного палача ставшего волею судеб театральным деятелем. Впрочем, не стоит особенно на этот счет обольщаться! Видывал я в своей жизни таких мастеров сцены, которые любому виртуозу от инквизиции дадут сто очков вперед.

Торквемада только криво усмехнулся:

— О нет, встречать каждый день тех, кого с наслаждением послал бы на костер — в этом мое наказание! Моральные страдания, как ты знаешь, много мучительнее физических. Мною понукают люди глубоко психически нездоровые, не говоря уже об откровенных безумцах, вот я и стараюсь не показываться им на глаза, стою в фойе вертепа и притворяюсь памятником. Хотя, если бы хватило смелости, давно мог бы получить свободу…

Последние слова инквизитора меня заинтересовали. Я тоже стремился обрести свободу, а значит, как это ни прискорбно, наши цели совпадали. Но сразу выдавать свою заинтересованность не стал. Передо мной был хитрый и коварный враг, если не мой лично, то всего человечества.

— Ну и что же вам мешает?.. — поинтересовался я, делая вид, что спрашиваю лишь из вежливости. Так опытный рыбак притворяется, что не замечает поклевки, пока рыба не заглотит наживку.

— Что?.. — поджал бледные губы Торквемада. — Стыдно признаться, сын мой, но мешает мне страх! Для того, чтобы получить свободу, надо пересечь атриум, а я не смею отправляться туда в одиночку…

А ведь он и правда трус! — вспомнил я прочитанное в детстве. Когда великий инквизитор выезжал из здания инквизиции, он всегда брал с собой двести вооруженных солдат и пятьдесят всадников, а на столе у него лежал рог единорога, который должен был покраснеть при соприкосновении с ядом. Что ж, надо попробовать сыграть на этом страхе:

— В принципе я мог бы составить вам компанию… Торчать в этом выморочном мире радость не велика…

Судя по инстинктивному движению, инквизитор был готов упасть передо мной на колени, и упал бы, если бы ему не мешала боль в суставах. Вместо этого он сложил благоговейно у груди ладони, в тусклых глазах дохлой рыбы вспыхнул безумный огонек надежды:

— Я вижу, сын мой, мы с тобой в одной лодке! Господь воздаст тебе за благое дело, я буду за тебя молиться…

— А вот этого не надо, — оборвал я его нарочито грубо и нравоучительно пояснил: — вам и без меня есть за кого просить Создателя! Расскажите лучше, каков он этот ваш атриум и почему вы его так боитесь…

Льстиво заглядывая мне в глаза, Торквемада поспешил объяснить:

— О, это такая очень большая сцена под крышей, но описать, что там творится нет никакой возможности. Пойдем, сын моя, я тебе его покажу!

И, поднявшись с кряхтением на ноги, монах направился к видневшимся в глубине фойе дверям. Трудно было не заметить, что привычка изображать из себя памятник не прибавила ему здоровья. Передвигался Торквемада на манер пингвина, вразвалочку, тяжело ступая по мраморным плитам плоскими стопами. Преодолев порог и пройдя еще несколько метров, он оперся о массивную, резного камня балюстраду и с облегчением вздохнул. Я остановился рядом. Мы стояли на широкой, опоясывающий колоссальных размеров зал галерее, в то время, как внизу, метрах в пятидесяти под нами…

У меня захватило дух! Вид был феерическим. От многоцветья и яркости красок хотелось зажмуриться. Интенсивно голубой свод высоченного потолка изображал небо, по нему беспривязно летали какие-то люди. Сиявшее во всю солнце не мешало луне изливать на бренный мир потоки призрачного света. Разбросанные по небосводу звезды выглядели сорвавшимися с лент орденами. Под ними, мирно соседствуя и переходя друг в друга, жили своей жизнью тысячи сюжетов. Красочные, словно сошедшие с лубка, они радовали глаз поражающим воображение многообразием.

Приглядевшись, я начал различать отдельные картины. Непосредственно под нами разворачивалось действие ласкающей душу пасторали. На изумрудном лугу паслось стадо упитанных коров, отдыхавший под березкой пастушок самозабвенно играл на свирели… а в трех шагах от него ужасное чудовище терзало клыками окровавленное тело жертвы. Немного поодаль танцевали на балу изысканно одетые пары в то время как само здание дворца было объято пламенем, а его живописная парковая аллея переходила в пыльную дорогу, по обочине которой стояли кресты с распятыми на них страдальцами. Где-то шел снег и бушевала метель, что нисколько не мешало орошавшему свежую травку грибному дождичку. Гремели грозы, играло цветами радуги северное сияние. Фантастические монстры разрушали города, океанский шторм разбивал о скалы корабли. Торнадо поднимал в воздух дома, не задевая лодок с влюбленными, плававшие по тенистым, романтическим озерам. В них впадали полные обезображенных трупов бурные реки. Каждый кусочек этой фантастической мозаики дышал сам по себе, составляя в совокупности безумную по яркости, полную драматизма картину.

Во рту у меня пересохло, я едва смог произнести:

— Что это?

— Это?.. — пожевал губами Торквемада. — Вообще говоря — жизнь, но в данном случае сценическая площадка. Получив доступ к предназначенному ему зрелищу, человек считает, что вышел за границы собственного сознания. Наркоманам здесь демонстрируют ужасы, исследователям трансперсонального — они большие любители любомудрствовать и строить из себя ученых — иные миры. Видите, в том углу переливаются оттенками синего движущиеся сферы? Туда их и собирают. Все в полном соответствии с запросами и фантазиями посетителей. Если верить моему соотечественнику Франциско Гойя, сон разума рождает чудовищ, мы же, — обвел он жестом лежавшую перед нами панораму, — созерцаем последствия его затмения…

— А вон там, там-то что? — перебил я его, показывая рукой на белое пятно, как будто оставленное художником недописанным.

— Это место зарезервировано за буддистами, — саркастически хмыкнул монах и осклабился, — так они представляют себе нирвану: ничего, как при социализме, нет, но радостно! А рядом, — сделал он движение головой, — уготовано пространство для самой удачной шутки Господа, для атеистов. Теряя сознание, они оказываются в полнейшей тишине и темноте, так что по возвращении, если о чем-то и вспоминают, то лишь о небытии…

Следуя за ним, я посмотрел на совершенно черное пятно, соседствующее с большим экраном. Как если бы картинка была сильно не в фокусе, на нем мелькали смутные образы.