Последний барьер - Андрей Дрипе

- Возможно, - соглашается Озолниек. - Но это уже совсем другая тема. Поддержка той или иной точки зрения вовсе еще не означает ее непогрешимости.

С этим приходится встречаться не так уж редко. По поводу того, какими должны быть меры воспитания в колониях для несовершеннолетних, еще не раз придется поломать копья. В этой области нам не так легко удастся найти что-нибудь удачное и правильное на все времена.

- Стало быть, вы считаете, что поступили правильно?

- Считаю. И, кроме того, полагаю, что это самое отрицательное влияние вы просто придумали. Я еще нe получил ни одного заявления с просьбой поместить кого-либо из городских ребят в колонию. - Озолниек смеется. - Вы говорите, заключенным положено находиться за оградой. Верно, конечно. По ту сторону - человеки, по другую- нелюди. К сожалению, в жизни не так. Сегодня, не позже как через час, я четверых освобождаю досрочно, и они выйдут в мир честных людей. И нет у них ни ножа в зубах, ни пистолета в кармане. Я не говорю, что они ангелы, но еслична то пошло - ангелов нет нигде.

- И вы, может, станете уверять, что там у вас все такие хорошие?

- Нет, конечно. Но на игру ходили самые лучшие.

Это было для них своего рода поощрение, а для остальных - стимул стараться. Поймите же, они всего-навсего подростки, многие из них по образу мышления почти дети. Здесь нельзя придерживаться порядка, принятого в колонии для взрослых. Я не утверждаю, что эти ребята менее опасны, но мотивы и некоторые стороны преступления зачастую отличаются. И методы воспитания тоже должны отличаться.

- Пусть все это так. Но еще и эта песня. Вы помните, о чем пели ваши?

- Насколько помню, "Гимн демократической молодежи". Чем плохо?

- Но слова-то там какие?! - воздевает к потолку руки секретарь.

- Слова очень хорошие и вполне подходят.

- Весьма! "Каждый, кто молод, встань с нами вместе..."!

Секретарь продекламировал и смолк. Озолниек разражается хохотом. Стекла в кабинете секретаря заметно вибрируют, и плафоны на люстре слегка перезвякнули.

- Грандиозно! - гудит он. - Нет, такого я себе действительно не представлял. Ну и ну! - Он еще долго не может успокоиться, по потом овладевает собой и дает слово: - Хорошо, впредь мы эти строчки петь не будем.

- И также не будете устраивать никаких шествий колонистов.

- Это пообещать уже трудней, - Озолняек продолжает улыбаться. Поверьте, вы зря волнуетесь. Лучше почаще шугайте подростков вон из пивных и ил ресторанов. Понаблюдайте, чем они занимаются в общежитиях и по вечерам в парке у вокзала! Колонисты никого не испортят. Выстройте для городских ребят приличный клуб с помещениями для занятий.

- Над этим тоже подумают, товарищ Озолниек, но то, что я вам сказал, все же учтите. Молодежь должна испытывать страх перед вашим учреждением, оно для отбытия наказания.

- Да, да, конечно. Это та самая горечь, которую я вынужден ежедневно проглатывать. Меня возмущает, что в моих воспитанниках, во всех до одного, окружающие должны видеть лишь распоследних негодяев. Это мои ребята, и я знаю, что среди них много хороших и достойных людей, которые по-настоящему стали на правильный путь. - Озолниек смотрит на часы. - Разрешите мне идти?

- Да, но только серьезно подумайте над нашим разговором!

* * *

Большими прыжками Озолниек догоняет уже тронувшийся автобус, втискивается в дверь и пригибает голову, чтобы не упираться ею в потолок.

По мере приближения к колонии Озолниек все меньше думает о солидно обставленном кабинете секретаря райкома, о происшедшем в нем разговоре. Озолниек привык к тому, что его не понимают, что против него плетут интриги. Слава богу, у него не остается времени, чтобы вникать в подобные вещи - надо заниматься делом. И когда мыслями завладевает колония с ее проблемами, остальное сразу становится мелким и незначительным.

Выйдя из автобуса, Озолниек останавливается за ним и закуривает. Что поделать - сразу не бросишь, надо хоть помаленьку снизить дневную норму. Позади медленно вылезают тетки с порожними ягодными корзинами.

- Ентого там еще боятся, - ненароком слышит их разговор Озолниек. Говорят, он по плацу ходит с плеткой и лупит, кому по глазам, кому по башке.

- Не, так не должно. Хулюганов нынче закон бережет. Честного человека еще можно прибить, но ежели ентих стукнуть, сам в каталажку сядешь. Мне уборщица из суда сказывала.

- Я ентих законов не понимаю, только ты послушай, как енти бандиты орут в воскресенье за загородкой. Думаешь, так, по своей воле? Это их колотят. Что надо, то надо. Без битья из таких людей не сделаешь.

Подай-ка мою корзину! А на вид офицер этот приятный из себя. Плетку-то с собой из дому берет или...

Тетки обходят автобус и, заметив, что Озолниек стоит еще тут, сразу замолкают.

- Из дому, из дому, - серьезным тоном продолжает Озолниек и хлопает ладонью по карману кителя. - Только за ворота пройду, сразу и начинаю охаживать.

В проходной начальника уже ожидает Киршкалн.

- Все в порядке. Паспорта у меня, оркестр построен, дело только за тобой.

- Хорошо, приступаем. Я останусь тут.

Озолниек берет новые паспорта освобожденных и мысленно возвращается к только что подслушанному разговору. "Ходит по плацу с плеткой в руках". Нет, надо будет рассказать своим. Хотя за иронией кроется горькая горечь. Про колонию в народе ходят самые невероятные слухи.

Грянул оркестр. Буханье барабана гулко отлетает от забора и зданий. Озолниек выходит и останавливается напротив больших ворот, которые открываются только для автомобилей.

Первыми из-за угла школы показываются знаменосцы, за ними шагает, поблескивая медью новеньких; труб, оркестр. Сыгрались ребята еще неважно, но несколько маршей уже разучили. Вместе с Калейсом и еще двумя воспитанниками уходит и председатель Большого совета. Сегодня он командует строем колонистов в последний раз. Знаменосцы и оркестранты отходят в сторону и останавливаются невдалеке от начальника, а черные шеренги по команде "смирно" застывают на противоположной стороне дорожки.

Возле проходной сгрудились воспитатели, контролеры, работники хозчасти и бухгалтерии. Проводы - красивое событие, которое хочется видеть всем, кто только может в этот момент оторваться от работы. Музыка смолкает, и в торжественной тишине раздается низкий голос Озолниека:

- Досрочно освобождаемым выйти из строя!

Дробно отстучали по асфальту шаги четверых ребят. Они остановились между начальником и алым, обшитым золотой бахромой знаменем. Озолниек делает несколько шагов вперед...

- Снова настал приятный момент, когда мы можем досрочно освободить четырех воспитанников, присудить им самую высокую награду - доверие и свободу.

Своим трудом и поведением они доказали, что достойны этой награды. Мы, работники колонии, надеемся, что, возвратившись в полную борьбы и трудностей жизнь, ребята всегда будут вспоминать этот миг и данное перед нами, перед своими товарищами, перед знаменем колонии торжественное обещание - впредь жить и работать так, чтобы не обмануть наше доверие к ним.

Под общее рукоплескание начальник возвращается на свое место. После него выступает Киршкалн и в конце коротенькой речи напоминает:

- Если когда-нибудь вам придется туго, если в бессилии опустятся руки перед трудностями и превратностями жизни и не у кого будет спросить совета, не забывайте, что ваши воспитатели здесь и всегда готовы вам помочь.

От имени воспитанников с пожеланием успеха освобожденным выступает новый председатель Большого совета, затем его предшественник благодарит за оказанное доверие и дает слово трудиться и вести себя как полагается порядочному человеку.

Снова вперед выходит Озолниек и, вызывая бывших воспитанников по фамилии, вручает каждому из них паспорт и крепко пожимает руку. Оркестр играет марш. Из строя выходят друзья отбывающих, ребята на прощание обнимаются. За двумя воспитанниками приехали матери, они стоят, прижавшись к стенке проходной, и промокают платочками слезы.

Контролер сержант Омулис, работающий в колонии со дня ее основания, неторопливо идет к воротам и отпирает большой замок. Скрипнули петли, путь к свободе открыт.

Четверо ребят вместе с матерями и воспитателями выходят за эти ворота, оглядываются назад, приветственно машут остающимся, а оркестр все играет. Даже кое-кто из работниц нет-нет да смахнет слезинку.

Застывшие в черном строю воспитанники смотрят, как освобожденные уходят все дальше по дороге к остановке автобуса.

Озолниек наблюдает за лицами ребят. Они напряжены, на них написан безмолвный и тоскливый вопрос: почему не я? Они вот уходят, а я остаюсь. Ворота настежь, а я не смею через них пройти. Чем я хуже? Почему я не мог учиться и работать чуточку получше, зачем поцапался с контролером, для чего лежал под кроватью, когда остальные пошли на работу, почему мое изображение красуется в сатирической газете?