Последний барьер - Андрей Дрипе

"Отрицательные" поднимают головы - может, удастся получить какие-нибудь преимущества? "Положительные" переживают состояние некоторой неуверенности, а "колеблющиеся" навостряют уши - к кому будет выгоднее примкнуть? Сразу заметно ослабг ление дисциплины. Все ждут каких-то событий, продолжения инцидента. Из отделения в отделение ползут всевозможные слухи и домыслы, и если в обычное время на них клюют лишь немногие, то теперь даже коекто из "светлых голов" охотно развешивает уши.

Озолниек идет по длинному коридору, и его наметанный глаз отмечает одну перемену за другой. Разумеется, все это не более как мелочи. Но Озолниек отлично знает им цену, во что они могут вылиться, если их оставить без внимания. Даже сами приветствия ребят говорят уже о многом. Сейчас здороваются все.

До того рубежа, когда "опасные" перестают здороватьcfc, еще далеко, но Озолниек помнит, как было в первые годы существования колонии. Помнит он и многое другое - свист ветра в выбитых окнах, под ногами хруст осколков перебитых лампочек и забаррикадированные двери спален общежития, из-за которых доносится рычание пещерных зверей. Теперь подобное не грозит, но что-то все же стронулось, а начальник ох как хорошо знает - крушить-то очень простог а вот восстанавливать сокрушенное нелегко.

"Опасные" и их прихвостни свое "добрый вечер"

произносят несколько натянуто, с затаенным в уголках рта злорадством и легкой насмешкой во взгляде.

На их лицах можно прочесть: "Вот так-то, начальничек, впереди еще не то будет!" В особенности это заметно у-прихвостней. Слуга черта всегда был большим мастаком на проделки, чем его хозяин. Приветствия "спокойных" и "положительных" выражают известную тревогу, неуверенность: "Что теперь делать? Почему это произошло и что последует дальше?" Они даже идут несколько шагов рядом с Озолниеком, а один, не утерпев, спрашивает:

- Скажите, пожалуйста, правда, что Иевинь умер?

Так вот откуда ветер дует! Озолниек хохочет. Этот вопрос вызывает у него отчасти также и искреннее веселье. Он отвечает на него так, что гудит весь коридор. Ответ адресован не только тем, кто спросил, но и распространителям слухов, и тем кто им верит.

- Какой-то дурень поигрался ножичком, поцарапал кожу, а ты уже готов Иевиня похоронить. Если хочешь, можешь хоть сейчас пойти его навестить.

Я позвоню в санчасть, чтобы тебя пропустили.

Реакция видна сразу: "опасные" настораживаются, нахохливаются, часть удали из их взглядов улетучивается, а "положительные" тут же расправляют плечи, вторя начальнику, посмеиваются, и от кучки немедленно отделяется бегун. Озолниек знает - из комнаты в комнату полетела весть: "Пустяки, Иевинь только поцарапан, Бас сейчас сам сказал".

Второе отступление от порядка, тоже бросающееся в глаза, - это слишком большое количество воспитанников с расстегнутыми воротничками. Правда, по вечерам перед сном и раньше попадались неряхи, но сейчас их подозрительно много. Озолниек, сделав замечание, останавливается и выжидает, покуда разгильдяй застегнет все пуговицы; тем временем ребята, не дожидаясь, пока он поравняется с ними, тянут руки к воротничкам и приводят себя в порядок.

Какой-то воспитанник, выбегая из отделения, раскрывает дверь пинком ноги, и она громко хлопает.

Озолниек задерживает мальца, велит ему вернуться, спокойно открыть и закрыть за собой дверь, затем приказывает пойти доложиться дежурному контролеру, попросить, тряпку я помыть дверь там, где испачкал ногой.

- И косяк, - добавляет начальник. - И с обеих сторон.

Входя в отделение Киршкална, Озолниек оглядывается. Группки ребят в коридоре перешептываются ужене так тревожно, стало спокойнее. Какой особой беды можно ждать, если Бас ходит по общежитию и велит застегнуть воротнички.

Не дождавшись начальника, Киршкалн отправляется на поиски сам. Открывает дверь своего отделения и видит: Озолниек сидит на чьей-то койке, а ребята обступили его и с интересом слушают.

- "Тсс, не галди, маму ее разбудишь!" - рассказывает он о чем-то. "Какую маму?" - спрашиваем мы.

"Дурила ты, Олину маму". - "Оли здесь нет, здесь место заключения", объясняем ему. "А кто же Олю посадил?" - удивляется он. "Никто Олю не сажал!" - "Чего же тогда городишь про заключение?!" - орет он и лезет дальше. Мы его схватили за ноги, а он брыкается и грозит позвать милицию, если его к Оле не пустят. "А разве был вокруг Олиного дома такой высокий забор?" - пробуем мы его урезонить. "Не было", - говорит. "Ну так зачем же лезешь?" - "А спьяну все кажется больше!" Вот и возьми его за рубль двадцать.

Киршкалн смотрит на широкую спину Озолниека и не мешает ему рассказать до конца. Он помнит эту историю, случившуюся в колонии несколько лет назад с одним пьяницей.

- Вот так, ребята! - хлопает ладонью по матрацу начальник. - Не говорите теперь, что все хотят выйти из колонии, есть и такие, что силой к-нам сюда лтжятся.

И ребятам смешно. Предательский удар ножом у дверей школы на какое-то время ими позабыт. Киршкалн бросает взгляд на Зумента. Тоже смеется? Нет, Зумент не смеется, он скалится.

Время уже час пополуночи, когда с допроса отпускают последнего воспитанника. Как и предполагалось, круг замыкается на Еруме, по кличке "Нос".

Надо немедленно поговорить с мастером группы, в которой работает Ерум, но мастер живет в городе, телефона у него нет, и автобусы уже не ходят. Озолниек берет в проходной ключ от гаража и садится в "козлика". Мастера он поднимает с постели среди ночи.

- У вас в последнее время не пропал случайно штангенциркуль?

- Да вот уже пару недель, как одного недосчитываюсь, - вспоминает мастер.

Озолниек показывает ему нож. Мастер рассматривает самоделку, пожимает плечами, наконец говорит:

- Наверно, он самый и будет.

- Как, по-твоему, эта штука могла быть изготовлена в помещении твоей группы?

Такую возможность мастер категорически отрицает и не допускает даже мысли о том, что это дело рук Ерума. Он работает на первых тисках, под самым носом у мастера.

- Впрочем, на прошлой неделе Ерум два дня работал в токарном, там у них был прорыв.

Озолниек едет к мастеру токарного цеха. Оказывается, Ерум работал как раз на шлифовальном станке, который стоит далеко от столика мастера.

- Чей токарный станок ближе всего к шлифовальному?

Мастер называет фамилии, и Озолниек едет назад в колонию, по пути прикидывая, с кем из перечисленных следует поговорить в первую очередь. Его выбор падает на длинного, мослатого Ревича. Паренек он довольно наивный и трусоватый, всегда норовит славировать между администрацией и воспитанниками. Его тихонько будят и, как есть - в трусах и майке, ведут в воспитательскую.

- Нож для Ерума сделал ты?

- Какой нож?

- Нож, которым Ерум пырнул Иевиня?

- Я ничего не знаю, - говорит Ревич, а сам дрожи т как овечий хвост.

- Ерум говорит: ты. Теперь тебя будут судить за соучастие в покушении на убийство.

- Нет, начальник, нет! - восклицает Ревич. - Он сам его делал, сам, больше никто.

- Ну, ладно, проверим. А теперь быстро в постель и чтоб по-тихому!

Вот теперь можно идти в атаку!

Перекрестный огонь вопросов Озолниека и воспитателей обрушивается на Ерума. Борьба длится два часа. Его заставляют вспоминать все до мелочей куда шел, кто был рядом, где находился, когда услышал крик Иевиня?

Озолниек смотрит на низкий сморщенный лобик и непропорционально большой нос - не зря дали кличку-и пытается вообразить, что сейчас происходит в мозгу стоящего перед ним семнадцатилетнего преступника. И вообще, происходит ли что-нибудь, достойное внимания? Есть или уже окончательно иссякло то хорошее, с чем Ерум в свое время появился на свет?

Остались одни лишь инстинкты и нажитые по подворотням рефлексы, а также страх перед тем, кто сильнее, кому надлежит подчиняться не думая, а только трепеща за свое жалкое существование. Теоретически неисправимых нет. В каждом спрятано что-то хорошее, и надо это хорошее выудить и беречь от ветра, как огонек свечи меж ладонями. Но сколько это требует труда и терпения!

Ценой огромных усилий за длительное время из никудышного индивидуума, быть может, удастся выпестовать гражданина, по крайней мере хотя бы безвредного для общества. Однако, к сожалению, нет возможности создать такие идеальные условия для воспитания, и потому существуют неисправимые. Эти люди после недолгого "отпуска" на воле вновь попадают в колонию и говорят: "Вот я снова дома".

Озолниек устал. Предыдущую ночь тоже не удалось выспаться. Сегодня он еще ничего не ел, если не считать стакана чая утром. Вечером только пришел со службы, сразу позвонили. Ужин так и остался на столе.

Притомился и Ерум. Нос его повисает все ниже и виже, парень впадает в безразличие и отупение. Сидящие вокруг него люди знают все до последней мелочи, он выслежен и предан, и теперь охота поскорей убраться из этой ярко освещенной комнаты и спать.