Новый Мир ( № 12 2010) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Миг — и распластался в сумеречном небе крылатый дракон, чья чешуя переливалась всеми цветами радуги. Взмыл он вверх, а оттуда уже ринулся вниз, налево. Из пасти его вылетело багровое пламя, охватило разбойника Худгару, вспыхнуло ярчайшим, невозможным для глаз светом — и исчез душегуб, и петля его крови, зашипев мерзостно, тоже исчезла. Дорога звала меня, и я беспрепятственно шагнула вперед.
А огромный дракон облетел вокруг меня, потом снизился, опустился на дорогу, сложил крылья — и вдруг разом уменьшился. Удар сердца — и вот он, ящерок мой Гхири, вскарабкался ко мне на плечо. И не стала
я удивляться, как такое может быть. Просто взяла его на руки, погладила плоскую головку, почесала шею. Лизнул он меня неожиданно теплым язычком, соскользнул с моих рук, пробежал слегка по дороге — и молнией полетел вниз, в степь, над которой перекатывались волны зноя и едва ощутимый ветер шевелил верхушки сухих трав. Шли они, Алан с Гармаем, сквозь горячий воздух как сквозь плотную воду, и не осталось у них уже ни одного бурдюка, и давно пал конь, но вставали на горизонте далекие еще хребты Анорлайи.
— Правильно, — кивнула я. — Ступай, дружок, им ты нужнее.
И дальше я пошла, нисколько не удивляясь тому, что вижу и это поделенное дорогой надвое пространство, и рыночную площадь, где среди пламени воет и бьется в корчах мое живое тело, и степь внизу, где медленно-медленно ползут вперед две усталые фигурки и думают обо мне, — я знала это совершенно точно, ведь два теплых белых луча, проткнув небо, поднимались ко мне.
— Ты наша! Ты все равно достанешься нам! — доносилось слева, и точно жужжание трупных мух были эти слова. Но искорки справа приблизились к дороге, и как только кто-то из левых тварей тянул когти или щупальца к тропе — сейчас же из какой-нибудь искорки вылетал язык ослепительно-синего пламени и, проносясь над моей головой, впивался в мерзкое создание. Треск, шипение, запах горелой плоти — и отступала темная волна, отползала от тропы.
Долго ли мне идти? — подумала я. А главное, куда, к кому я иду? Неужели так и буду я шагать сквозь сумрак и никого не встречу?
А кого я хочу встретить?
Синяя искорка справа подплыла к краю дороги, засветилась ярко-ярко, точно звездная птица, если б та опустилась на землю.
— Мама! — Миухири стоял передо мной, маленький, черноглазый, в холщовой рубашонке до пят. Не такой, каким был в последний свой год, — сейчас ему было лет семь. — Мама! Я знал, что ты придешь! Мне сказали, ты скоро заберешь меня!
Я метнулась к нему — но он, вновь обратившись в искорку, уже уплыл от дороги.
И вспыхнула передо мной оранжевая искорка, раскрылась, точно цветок на утренней заре. Вышел на дорогу наставник Гирхан, седой, сутулый, закутанный в шерстяной плащ, точно зябко ему в этой духоте. Он был похож — и в то же время не похож! — на себя из последнего моего земного сна.
— Саумари, девочка моя, ну вот видишь, как оно на деле-то вышло. Ошибались мы… в главном ошибались. А только все теперь изменилось, открывается нам дорога. Пробили наконец стены темницы нашей...
И, вновь вспыхнув, он свернулся искоркой, улетел в бескрайнюю даль. Точно старый мудрый шмель…
Вот, значит, как. Неужели я всю жизнь брела вдалеке от правды...
от истины? И лишь в старости путь мой пересекся с иным, настоящим путем? Который ведет из смерти в Жизнь, ведет к Истине? Который и есть Истина? Вот ведь интересно получается...
И тут вспыхнул такой невообразимый свет, что я в ужасе повалилась вниз лицом на дорогу. Но и дорога исчезла, и левое пространство вместе со всеми тварями провалилось куда-то в раскрывшийся провал, в вязкую, дымящуюся тьму, а то, что было справа, расцвело вдруг утренним садом, и надо мной раздался тихий голос:
— Ну, здравствуй, Саумари! Ты уже пришла!
И я почему-то сразу поняла, Чей это голос.
А там, внизу, из тяжелых облаков хлынул ливень, разогнал толпу, погасил догоравший костер. Сверкающий Огоной-ри, Первая Опора Трона, изволил укрыться в паланкине, и дюжие рабы из Ги-Даорингу поспешно направились к государеву дворцу. Но светлый держатель Аргминди-ри остался у помоста, неподвижно замер в седле, и ветер трепал его мокрые волосы, кидал черные пряди в глаза — чего он совершенно не замечал.
Так бывает, если слишком глубоко задуматься.
Водопад
Горбунова Алла Глебовна родилась и живет в Санкт-Петербурге. Окончила философский факультет Санкт-Петербургского университета. Лауреат премии “Дебют” (2005). В 8-м номере “Нового мира” за 2006 год выходила подборка ее стихов “Тонущий город” с предисловием Юрия Кублановского. Автор двух поэтических книг.
* *
*
И, в Рай восходя, он обернулся вслед
миру, где пахнет потом озимый хлеб,
девятьсот тридцать лет,
как восходит Солнце живых,
и с молодой Луной
восстаёт темноликая красота.
И роженица в муках рожает дитя,
а морской прибой
раковины моллюсков приносит ему, шутя,
и мама целует сына в сахарные уста.
И, в Рай восходя, он обернулся вслед.
И, в Рай восходя, он обернулся вслед
миру, где агнец ранен и старец слеп.
Девятьсот тридцать лет,
как зверь, прободённый стрелой,
бежит от охотника, и расступается лес.
Брызжет на кухне жир и исходит чад,
и рабыня — жена его, и блудница — дочь,
братоубийца — сын, и тать — его зять,
и вины его несмываемую печать
перепевает даже собачий лай.
И, в Рай восходя, он обернулся вслед.
И, в Рай восходя, он обернулся вслед
миру, где вера, как мамонт, вмерзает в лёд.
Девятьсот тридцать лет,
как отеческих яблонь дым
за плечами стоит стеной,
и невеста бела-белым, но вдова седа,
и народы земли встают друг на друга войной
под знамёна корон, которые смоет вода.
Всё беда — от свадьбы до похорон.
Но мир всё же хорош,
раз, в Рай восходя, он обернулся вслед.
Венера
Когда я был младенцем в пеленах,
ты много лет уже была мертва,
теперь я в старости и на пороге гроба,
а ты на свет ещё не рождена, —
так мы друг друга потеряли оба,
на середине встретившись едва.
Поёт старый рыцарь, глядя на статую Венеры.
Вот — прошлое. Стоит перед ним в угловой нише в зале музея. Вылизанный паркет, белые с золотом двери, кровати с балдахинами и зеркала в тяжёлых рамах, картины Ван Дейка, доспехи, — и она. Стоит, обмерев, словно Белоснежка, поперхнувшаяся яблоком.
— Близко, далеко, почти, едва… — шепчет он ей. — Когда я впервые тебя увидел, я сразу тебя узнал. Мы говорили с тобой на нездешнем языке без аз и без язв — говорили белым светом в маковом поле, говорили поцелуями без уст… А потом я испугался потеряться в твоём мире, в твоей сельской обители, в твоих предгрозовых руинах, и змея выползла и, извиваясь, бросилась вниз.
Она — утрата, предчувствие и узнаванье. Туристы, проходящие мимо, считают его старым алкоголиком, непонятно зачем простаивающим часы перед мраморной статуей. Они не знают катастрофы, сломившей его: ведь девушка, которую он любил, была мертва, когда он был ещё младенцем, но теперь, когда он стал стариком, девушка, которую он любил, ещё не родилась.
— Как твоё имя? — спрашивает он её снова и снова. — Скажи мне, чтобы твоей красоте не грозило забвение!
И статуя разжимает белые губы и отвечает:
— В земле есть только молчание.
* *
*
Гусенка с ликом девы
смотрит слепыми глазами,
дети Адама и Евы
уничтожили себя сами.
Больше не будет идеи розы?
Гусенка из бабл-гама делает пузыри,
в них голливудские грёзы
сияют изнутри:
рок-звёзды и президенты,
