ЖИЗНЬ в стиле С - Елена Муравьева

Таня опустила глаза. Андрей не ошибся.

— Андрей, ты — необыкновенный человек… — вырвалось вдруг. На самом деле ей хотелось сказать: — Андрей, ты прав, я хочу тебя, хоть мне и нечем тебя хотеть. Я пустая, неживая, я — мумия. Но я просыпаюсь. Начинаю чувствовать, мечтать, желать. Мне нравятся твои руки. Нравится твое лицо. Нравится твое тело. Я думаю о тебе. Я волнуюсь, когда думаю о тебе.

— Ого… — присвистнул Андрей. Сказанное и несказанное сияло в Таниных глазах манящим призывным светом. Впервые с момента знакомства она смотрела на него долго, пронзительно и откровенно. По-женски. — Да, ты, голубушка, кажется, влюбилась в меня? А ну-ка признавайся!

— Ты у меня самый хороший, — рассмеялась Таня.

— С самыми хорошими спят в одной постели, — расплылся в хитрой улыбке Андрей. И одернул себя: «не перегибай палку, Рощин, не дави»

— Нам в аптеку надо, — Таня окончательно смутилась. До снов в одной постели с Рощиным ей было еще далеко. Еще ныла душа от тоски, тело каменело от напряжения, нервы были натянуты как струны. Тронь — зазвенят неприятием.

— В аптеку, так в аптеку, — легко согласился Андрей, опять неведомым путем постигая нехитрые Танины настроения. Она привыкла к плохому и боится перемен. Она боится его, боится себя. Она не верит никому и ничему, и не хочет верить. Вера предполагает распахнутое сердце, и шаг на встречу. И то, и другое требует времени. «Сколько той зимы, — прикинул Рощин, — прорвемся». Будущее рисовалось светлым и прекрасным.

Таня купила лекарства для Аллы Аркадьевны, расплатилась и почти уже взялась за ручку двери, когда девчонка лет семнадцати обратилась к провизору с вопросом:

— Тесты на беременность у вас есть? Дайте самый хороший.

Самый хороший — пару минут назад Таня тоже сказала Рощину. К совпадению приклеились слово «беременность» и жуткая мысль, что месячные, кажется, сильно запаздывают. Боже! Девять дней задержки! Таня окаменела. У нее всего три раза случались задержки, и каждый раз причиной была беременность.

— Мне, пожалуйста, тоже тест на беременность. Или лучше два разных, — попросила провизора.

Вечером, запершись в ванной, Таня с ужасом обнаружила, что подозрения ее оправдались. Тест показал положительный результат.

На ватных ногах она добрела до кровати, рухнула лицом в подушку, завыла беззвучно. Господи, что же делать, билась у виска мысль. Что делать?

Рощин считает себя бездетным. Он никогда не поверит ей. Он решит: она переспала с другим и пытается подсунуть ему чужого ребенка. Он будет оскорблен. И будет прав. И будет не прав. Потому, что других мужчин у нее не было, отец ребенка — он. Если чудес не бывает, если тесты, два подряд, не врут, отец ребенка — Рощин. И значит делать аборт нельзя. Нельзя убивать малыша. Это гнусно по отношению к Андрею. Низко. Неблагодарно. Может быть, это его единственный шанс в жизни. Единственная возможность продлить свой род. Редчайшее везение.

— Я должна сказать ему… — убеждала себя Таня. — Я не могу одна распоряжаться судьбой ребенка. Он не только мой, но и Андрея.

«Он не поверит, — дрожал нервной морзянкой страх, — никто бы не поверил. Он выгонит меня, бросит, зачем ему шлюха. Я сделаю аборт, тихо, никто не узнает. Надо быть умной. У меня дети, ради них. Не хочу возвращаться в конуру. Не хочу нищенствовать, терпеть Генку, кусать локти от досады…» Двухэтажный коттедж, дача, машина, деньги, добрый умный порядочный человек, его искреннее чувство к ней, привязанность к детям, все хорошее, что за последние два месяца посулила жизнь, оказалось под угрозой. Маленькое существо, не существо даже, эмбрион, сгусток энергии, плод размером с ноготь, грозил бедой. Грозил лишить будущего, сломать настоящее. Он или она, бессмысленное бесформенное создание, представляли опасность, от которой хотелось защититься. Сделать это было не трудно. Сделать это было элементарно просто. Стоило только решиться.

Таня стремительно поднялась и, слегка прихрамывая на опухшую в щиколотке ногу, направилась в кабинет Рощина. Ступени, с которых она катилась кубарем в мае, сейчас в июле, казались ступенями на эшафот.

«Не хочу лгать, не хочу лицемерить, не хочу убивать ребенка… — маршевым порядком утверждались истины. Переступая порог, Таня выпалила сразу:

— Андрей, я должна с тобой поговорить.

Рощин готовно оторвался от работы. Уперся взглядом в обтянутые футболкой мягкие полусферы груди, почувствовал, как руки в невольном порыве тянутся к красивым бедрам. Поздний визит, особенно после игривой болтовни в машине, мог стать прелюдией к сексу. Однако закушенная губа, сжатые кулаки, взволнованное лицо не предвещали романтики. Скорее предупреждали о новых испытаниях.

Таня вздохнула глубоко и начала:

— Андрей, только, пожалуйста, не перебивай, мне и так не легко. Я беременна. Наверное, беременна. Это твой ребенок. Потому, что никого кроме тебя у меня не было. Ты можешь не верить мне, но должен знать: я могу родить тебе ребенка.

Рощин невольно отшатнулся.

— У меня не может быть детей, — процедил сквозь зубы.

Таня повела нервно головой.

— Если бы я чувствовала за собой вину, то нашла бы выход из ситуации. Но я не могу, без твоего ведома, пойти на аборт. Понимаешь, не могу! Не имею права!

— У меня не может быть детей, — повторил Рощин с брезгливой интонацией.

— Ты считаешь меня шлюхой и обманщицей? Пожалуйста! На здоровье! — сорвалась на крик Таня. — Но имей в виду: это твой ребенок. Твой! Если он тебе не нужен, скажи слово и его не станет.

— Извини, Таня, мне надо работать. Хочешь рожать — рожай. Не хочешь — не надо. Только не ври, не убеждай меня в невозможном. Я взрослый мальчик и знаю, как устраиваются разные делишки.

— Андрей, я не обманываю тебя, хотя не знаю, как это доказать. Но я не желаю доказывать. Я не навязывалась тебе раньше, не собираюсь делать это впредь. Мне нет смысла и необходимости лукавить. Напротив: своей откровенностью я могу разрушить наши отношения. И пусть. Я не желаю строить счастье на лжи и подлости. Не могу ради своего спокойствия и комфорта убить твоего ребенка.

Пламенная речь завершилась стремительным бегством. Хлопнула дверь, дробные шаги пересчитали ступени. Рощин усталым жестом провел по лицу. От напряжения дрожали пальцы.

— Ну, что ты творишь, разве можно так? — пробормотал он, поднимая глаза на портрет надменной модницы. Закинув ногу за ногу, выставив кокетливо острые носки туфель, она пристально вглядывалась в глаза своего почитателя. — Я ведь ее люблю.

Красавица, не разменивалась на ответы, молчала, не спешила убеждать и утешать, лишь щурилась многозначительно да презрительно сжимала губы. Что хочу, то ворочу, могла бы сказала, и отчетом не обязана. Рощин подошел к портрету поближе, жалобно пробормотал:

— А вдруг, правда? Бывают ведь чудеса на свете? Правда, бывают?

РОМАН

«Милая моя, Наденька! Очень рад, что ты смогла вырвать Олю из когтей революционных проходимцев. Это серьезная, решительная победа. Однако, боюсь, Ярмолюк не оставит тебя в покое. Похоже, кто-то из твоих бывших любовников соскучился и в обмен на очередной мешок долларов требует свидания». — Надин закусила губу от огорчения, мнение Люборецкого совпадало с ее собственным. — Других причин так настойчиво «беспокоить» тебя я не вижу. Террором ты не займешься, для рутинной работы есть рядовые функционеры. Не зная твоих планов на будущее, не смею давать советы. Поэтому, пожалуйста, напиши подробно о своих настроениях».

«Я никогда не вернусь к эсерам. Никогда не буду заниматься, тем чем занималась, — вывела Надин на чистом листе бумаги. — И никто меня не заставит делать то, что я считаю низким и мерзким. Однако в моей безусловной позиции существует слабое место. Я не хочу, чтобы Паша знал, как я добывала для партии деньги».

— Ты что-то скрываешь от меня? — Павел вошел в комнату и Надин стремительно перевернула письмо вниз лицом.

— С чего ты взял? — она почти честно удивилась.

— Оставь свои уловки. Ты передала Люборецкому запечатанное письмо. Свое он на моих глазах упаковал во второй конверт. Теперь ты пишешь новое послание, и снова прячешь его от меня. — Павел указал рукой на белоснежную чистоту листа на письменном столе. — Объяснению этому может быть два. Первое, вы полагаете, что я имею обыкновение читать то, что мне не адресовано. Второе, ты не хочешь, чтобы я что-то знал.

Надин сокрушенно покачала головой. Ох, уж этот Матвеев со своей наблюдательностью и логичностью!

— Милый, не преувеличивай. Я, безусловно, тебе доверяю и ничего не таю. Но мы с тобой когда-то договорились: партийные дела тебя не касаются.

— Да, но только в том случае, если твоя партия не затрагивает мои интересы. А она ведет себя предерзко. Попыталась вовлечь мою дочь в террор. Не дает моей жене покоя. Я ведь вижу, ты вся нервах. Что у нас не в порядке? Если Оля в безопасности, — на всякий случай Павел сплюнул три раза через левое плечо, — из-за чего ты беспокоишься?