Русский аркан - Александр Громов

А если квартиру обворуют, пока она сидит в тюрьме?..

Великая княжна вздохнула. Положение казалось тяжким, впереди сгущались грозовые тучи и ни единого просвета.

– Это славно, когда можно пригласить хорошего адвоката, – выждав небольшое время, с непонятным значением заговорила новая знакомая. – Очень даже замечательно. Могу поспособствовать найти хорошего, такого, что грязной водой дочиста отмывает. Недорого возьму. Надо? Нет? А можно сделать проще, но дороже станет. Хочешь уже сегодня выйти отсюда, а?..

– Как это? – оторопела Катенька.

– Очень просто, глупая. Вызывают меня, Софью Блювштейн. Вместо меня выходишь ты. Свежего дела на мне никакого нет, так что меня, то есть тебя, отпускают восвояси, понятно?

– Но как же…

– Тьфу, тугоумная! Дежурство в части длится сутки, смена в девять утра. Те архаровцы, что тебя вчера сажали, через полчаса по домам разойдутся – на перинах отсыпаться. Новая смена нас с тобой еще и в глаза не видывала. Теперь следователи. Эти ходят на службу каждый день. Тебя вчера на допрос водили?

– Нет. Только к дежурному офицеру.

– Ну и прекрасно! Видишь, как все чудно складывается! Никто не знает нас в лицо. Значит, как вызовут Софью Блювштейн, выйдешь ты вместо меня, это раз. Что отвечать следователю, я тебя научу, это два. Да следователя еще, может, и не будет, я же говорю: свежего дела на мне таки нет. Это три. Ну, может, бумагу какую дадут подписать… насчет сто первой версты или еще чего. Подписывай. Ничего не бойся. Если увидишь, что я тебя обманываю, просто назови себя – и дело с концом. Задний ход дать успеешь, и ничем он тебе не грозит. Может, посекут слегка, но и только…

– Как… посекут?..

– Розгой. Ты не перебивай, ты слушай. Окажешься на воле – сходишь по одному адресу, отнесешь деньги. Три тысячи рублей. Адрес и слова, какие нужно сказать, выучишь наизусть. Это четыре. Там же и помогут с новой ксивой…

– С чем? – робко пискнула Катенька.

– С пашпортом. Твой-то пашпорт останется в полиции, а жить совсем без ксивы в России таки не рекомендуется. Не тушуйся, пашпорт тебе сделают лучше настоящего и недорого возьмут. Это пять. Понятно?

– Понятно. Но… три тысячи?

– А сколько же ты хотела, голуба моя, за свободу? Три копейки? Все имеет свою цену. Тебе свобода, мне неудобство… За эти деньги я обещаю три дня выдавать себя за… как тебя?.. за Аграфену Дормидонтовну Коровкину. По тысяче за сутки. За трое суток можно унести ноги на край света. Что, дорого прошу? Так я же не настаиваю. Не согласна – сиди тут, клопов корми.

– Согласна! – воскликнула великая княжна. – Однако…

– Что «однако»? – догадливо ухмыльнулась новая знакомая. – Думаешь, с чего это я тебе поверила, а? Вдруг взяла да поверила на слово, да? Ну признайся: думаешь? А нечего тут думать. Я в людях не ошибаюсь. Ты меня не обманешь. Полицию обманешь, а меня нет. Я с тебя слово возьму, а ты его сдержишь. Верно?

– Сдержу.

– То-то же. Теперь вот что: тебе надо изменить внешность. Эх, была не была! Знай мою доброту. Держи.

И, сняв шляпку, новая знакомая начала отцеплять от пышной прически один вороной локон за другим. Вот это номер! – они, оказывается, держались на шпильках.

– Подставляй головешку. Сейчас я из тебя такую брюнеточку сделаю, что в Одессе все девочки с Молдаванки обзавидуются…

…Ветер пел в ушах, и душный воздух бил в пылающее лицо, как пустынный самум, не принося облегчения, и копились над крышами домов черно-лиловые грозовые тучи, ворчали и посверкивали, и несся по улицам подхваченный порывом ветра легкий мусор… Измученная африканским зноем Москва притихла и съежилась, готовясь принять на себя буйство грозовой стихии. Закрывались палатки и киоски. Рысцой бежал офеня с полным лотком свежевыпеченных маковых саек. Попрятались в подъездах мальчишки-газетчики. Возле магазина модной галантереи суетились приказчики, закрывая деревянными щитами стеклянные витрины. На Первопрестольную надвигалась стихия.

И словно бы подстегнутый надвигающимся тропическим ливнем, мчался лихач на дутых шинах, звонко стучали копыта по булыжной мостовой, а в коляске с готовым выскочить наружу сердцем трепетала великая княжна, схваченная за локоть молодым еще мужчиной богатырского сложения. Он возник сразу же, едва Катенька вышла сама не своя из ворот Яузской части, еще не веря невероятной удаче. «Владимир Легировский, Алексеев сын», – представился он и, не говоря более ни слова, взял Катеньку за локоть железной рукой, свистнул лихача, очевидно, поджидавшего его, подсадил, сел сам и приказал гнать что есть духу. Великая княжна, потерявшись, не оказала сопротивления.

– Имею к вам, мадемуазель, разговор, – только и сказал похититель вежливым, но настолько внушительным басом, что у Катеньки сама собою пропала мысль протестовать. Неужели все-таки попалась?

Впрочем, нет… Легировский… Легировский… Фамилия была знакомая. Уж не тот ли газетный репортер, что излазил все московские сточные трубы и написал о них так живо, что рвотного порошка не надо?

Наверное, тот самый…

С Садовой-Черногрязской коляска свернула на Старую Басманную, а за Разгуляем закрутила, запетляла узкими переулками. Шумная, немного смешная в попытках казаться чинной, как Петербург, чуть-чуть старомодная, но в целом очень благопристойная Москва сразу осталась позади. Здесь был другой город – низкий, мрачноватый, с витавшим в воздухе неясным ощущением опасности. Жилые домишки как будто съежились. Начали попадаться приземистые, явно построенные на века, но все равно кривобокие лабазы. Все чаще попадались трактиры – каждый следующий беднее и гаже предыдущего на вид. Из дверей одного появился мальчишка в грязном переднике, озабоченно посмотрел на грохочущую небесную черноту и выплеснул прямо на мостовую ведро воды пополам с гнилыми отбросами. Возле кабака, нежно обняв тумбу, валялся пьяный мастеровой, и неказистый мужичонка с волчьим взглядом из-под треснувшего козырька фуражки преспокойно обшаривал его карманы.

В иное время Катенька, пожалуй, возмутилась бы бездействием полиции в этом далеко не лучшем закоулке огромного города, но сейчас ей было не до того. Легировский же не обратил на возмутительную уличную сценку ровно никакого внимания.

Возле скромной, но на диво приличной чайной он остановил лихача, расплатился, выпрыгнул сам и, без всяких церемоний завладев Катенькиной рукой, молча высадил великую княжну из коляски. Указал рукой на заведение.

– Зайдем, – прогудел, как в бочку. – Надо где-то переждать ливень.

И точно – вместе с оглушительным раскатом грома упали первые капли дождя.

Внутри Легировский ориентировался свободно. Коротко взглянул в сторону подгулявшей компании, еще меньше внимания уделил двум студентам, лакомившимся сайками, и увлек Катеньку за крайний столик. Сейчас же с преувеличенной радостью подлетел половой, сама услужливость, рот до ушей.

– Доброго здоровьичка, Владимир Лексеич. Давненько вы к нам не захаживали. Прикажете как обычно?

Скупой на жесты Легировский лишь чуть качнул головой и загудел в усы:

– Нет, Мефодий, сегодня нам твоей безакцизной не надобно. Неси чаю с колотым сахаром да бубликов, живо.

– Один секунд, Владимир Лексеич.

В «один секунд» Мефодий, конечно, не управился, но вернулся с заказом на диво быстро. На дубовом столе возник маленький пузатый самовар с сидящим на нем верхом заварным чайником, рядом расположились вазочка с сахаром и блюдо с бубликами.

– Угощайтесь, Владимир Лексеич, на доброе здоровье. И барышне вашей приятного аппетита…

– Исчезни, – велел Легировский, и половой исчез.

Пушечный удар грома заставил жалобно задребезжать стекла. За окном потемнело, как в преисподней, и хлынул ливень, да такой, что мостовая в одну минуту скрылась под толстым слоем бегучей воды. Видно было, как мокрая насквозь собачонка, ища укрытия, прыжками скачет вброд от одной запертой двери к другой. Молнии сверкали где-то совсем рядом.

– Угощайтесь, – не столько предложил, сколько велел Легировский и сам шумно отпил из стакана с подстаканником. – Уф-ф, горячо… Чай здесь дают настоящий, из Индии и Сиама, и спитой не подмешивают. В тюрьме таким не напоят, тем более в Яузской части или, скажем, Сретенской. Они, прохвосты, чай на Сухаревке покупают, банный веник заварить – и то больше вкуса…

Катенька подула на чай и осторожно отпила. По правде говоря, чай уступал качеством тому чаю, к какому она привыкла в семье, но сейчас ей казалось, что она в жизни не пила ничего вкуснее. Махнула рукой на приличия – и жадно вонзила зубки в ароматный бублик.

Блаженство…

Стихия снаружи неистовствовала. Легировский грыз сахар, жевал бублик, шумно прихлебывал чай и молчал, ожидаючи. Если бы не это явное ожидание, великая княжна почувствовала бы себя совсем счастливой. А так – пришлось бороться с разливающейся по телу истомой.

– Ну вот и хорошо, – пробасил Легировский, когда первый бублик был съеден и первый стакан опустел. – Теперь нам самое время поговорить. Юлить со мною не надо. Учтите, я намерен получить исчерпывающие объяснения.