Гаттак - Евгений Ильичёв

— Где вы его нашли?

— Говорю же, в глухом месте между семнадцатым и девятнадцатым домами по Звездному переулку.

— А как вы сами там оказались?

— Гуляла! Директор, — Корра заметно нервничала, — если у вас есть, что предъявить мне, предъявляйте, а нет — проваливайте. Не мешайте мне лечить мужа.

— Нет, Корра, что вы, — замялся Боров, — я не имел ничего такого в виду. Просто странно все это. Муж ваш покинул школу чуть свет, вы через пару часов бросились в поселок, словно ужаленная, а после привезли его в таком состоянии. Ощущение, что вы наверняка знали, что с ним что-то стряслось, и знали, где его искать.

— Интуиция, — коротко бросила Корра. — Женская. Сердце подсказало. Я жена ему или кто?

— Жена, жена, кто ж спорит, — капитулировал директор. — Только учтите, я немедленно доложу об этом старшему клирику Массеру. И не смотрите на меня так. Произошло ЧП, на моего сотрудника напали средь бела дня, избили до полусмерти, еще и пытали. Тут не обошлось без повстанцев. И это в такое-то время… Еще и бунт этот, чтоб его!

— Да хоть демону докладывайте, мне плевать! — зашипела Корра. — Только оставьте нас в покое сейчас. Придет в себя и сам все расскажет.

Парень не видел, как Боров растерянно кивнул девушке и удалился из их комнатки, прикрыв за собой дверь.

— Так, — тихо прошептала девушка, — я вижу, ты уже в сознании. Что все это значит?

Гаттак был слаб. Очень слаб. Никогда еще в своей жизни он не испытывал такой слабости. Полное расслабление всех мышц, бесконечная тяжесть в теле. Словно кости заменили на стальные импланты, но при этом забыли подсоединить к ним мышцы, словно в его организме вообще не было ни одного мышечного волокна. Он не то что говорить — пошевелиться толком не мог. Слава Бору, хоть дыхательная мускулатура функционирует, и на том спасибо. Должно быть, Корра вовремя сориентировалась и вколола универсальный антидот — довольно дорогая штука, кстати, им на все задание дали только две ампулы. Молодец, девчонка, догадалась, что его отравили… Молодец, Корра, просто умница, просто… Стоп! Почему здесь Корра?

И тут до Гаттака дошло. Он в школе, в собственной постели! Но как? Почему он тут? Он сейчас должен быть в руках сопротивления! Его должны были переправить… Аааа, гадство! Мысли разбегались, как тараканы, не хотели собираться в кучу. Куда там его хотели переправить? Ну же, думай! Думай! Пустошь… Точно, на ту сторону… На ту сторону Пустоши его хотели переправить. Но перед этим они зачем-то попытались сжечь ему мозги. Но что произошло? Почему его в итоге не переправили? Как он оказался дома, с Коррой? Где Марша Фарр? Где боевики? Что вообще происходит?

— Тише, тише, милый! — шептала Корра. — Ты весь горишь. Подожди, я повязку сменю.

Она вновь сменила горячее полотенце на ледяную повязку, и Гаттака опять окутала волна блаженства. В таком состоянии даже микроскопическое улучшение ощущалось, как великое благо. Чаще, думал он, меняй полотенце чаще. Догадайся же ты…

— Ты не можешь говорить? — сообразила Корра.

Она встала, подошла к раковине и включила воду на полную мощность. Затем вернулась к постели Гаттака, наклонилась к самому его уху и зашептала:

— Давай, как договаривались. Зрачки вбок — нет, зрачки вверх — да. Ты слышишь меня?

Девушка разомкнула пальцами веки и увидела заведенные наверх зрачки.

— Хорошо. Ты можешь хоть как-то пошевелиться?

Зрачки вбок.

— Понятно. Миорелаксанты?

Зрачки вверх.

— Ты запомнил их? — Корра, должно быть, имела в виду, запомнил ли Гаттак лица нападавших. Лиц он почти не видел, но точно знал, что главной у них была Марша Фарр.

Зрачки вверх.

— Понятно. Мы не можем говорить тут. Я уже послала за врачом. Тебя, скорее всего, заберут в госпиталь. Там и поговорим, когда придешь в себя. Хорошо?

Зрачки вверх. А дальше темнота — даже для движения глазных яблок понадобилось потратить все имеющиеся резервы сил. Последнее, что Гаттак почувствовал, — это ледяные губы Корры на его лбу, когда она в очередной раз меняла повязку.

В себя Гаттак пришел лишь через два дня, а восстановился только через две недели. Ну как, восстановился — смог шевелить руками и ногами, на большее сил пока не хватало. Его действительно перевезли в госпиталь, сформированный в одном из корпусов обогатительного завода, всего в двух сотнях метров от главного храма Северного. Там же проходили обследование, лечение и реабилитацию пострадавшие в стычках с повстанцами клирики. Палата у Гаттака была одноместной, но ни он, ни Корра не сомневались, что она напичкана прослушивающей аппаратурой. Когда Гаттак смог шевелиться и даже самостоятельно сидеть на кровати, девушка стала приходить чаще.

Вела она себя, как прилежная, практически образцово-показательная супруга. Она помогала мужу с приемом пищи, туалетом, гигиеническими процедурами. Не чуралась ни грязной работы, ни обязанностей медсестры. Даже уборщиц в палату не пускала, прибиралась сама. В первый же день она дала понять Гаттаку, что говорить в стенах госпиталя опасно, а потому вместо реально необходимой информации постоянно несла какой-то бред о школе, погоде, детях и уроках. Рассказывала, кто и как напроказничал, кто отличился и какой козел их директор.

С того момента, как Гаттак пришел в себя, Корра приходила каждый день по два, а то и по три раза. От местного физиотерапевта она приняла эстафету работы с мышцами мужа и постоянно делала ему массаж и двигательные упражнения. Уже через три недели Гаттак мог самостоятельно стоять, а через месяц и ходить.

Все это время разведчик размышлял о том, что задание свое он, по всей видимости, провалил. И немалая доля вины в этом лежала на Корре. Вот какого демона она приперлась его спасать? Подробностей Гаттак пока так и не узнал, решающий разговор они решили отложить до первой прогулки на свежем воздухе — его лечащий врач разрешил провести ее на следующей неделе, и то только при условии, что погода позволит.

Слава Бору, на дворе уже стояло лето. Пустошь преобразилась, одевшись в зеленый покров, снег почти везде растаял, осталась позади и неделя тотальной распутицы. Лето в здешних местах наступало почти мгновенно. Вот только вроде держались крепкие ночные морозы, как вдруг наплывал циклон и укутывал всю северную часть Пустоши теплым воздухом. Температура воздуха стремительно росла, и уже через пару недель во всем заполярье устанавливалась солнечная и жаркая погода. Нередко эти климатические метаморфозы перетекали даже в засуху.

В один из таких знойных дней к Гаттаку пришли двое клириков, одним из которых был старший клирик Массер.

— Мне доложили, что вам уже лучше, учитель Гаттак, — без приветствия начал он разговор. Жестом разрешил Гаттаку не вставать с постели и, оставив за дверью своего коллегу, прошелся по палате.

— Что с вами произошло? — спросил клирик, когда дверь за его коллегой закрылась.

— На меня напали.

— Кто? По какой причине?

— Это были какие-то мужчины, низшие. Одеты в зимние ватники и бушлаты по типу охотничьих. Лиц я не разглядел.

— Почему они на вас напали?

— Этого я вам не могу сказать, клирик. Не знаю. Возможно, ограбить хотели, хотя у меня с собой ничего не было. Я прогуливался по поселку, потом удар по голове — и все. Очнулся я уже тут.

— Откуда у вас на голове ожоги?

— Не могу знать. Может, применили какое-то оружие.

— Когда вы в последний раз молились?

— Сегодня утром.

— Вы часто молитесь?

— Каждый день, клирик. Это допрос? А я думал, что выступаю в качестве жертвы. Разве это не очевидно?

— Давайте, высший, это я буду решать, кто тут жертва и какие вопросы следует задавать, — довольно грубо перебил Гаттака Массер.

Ясно, подумал разведчик, он ищейка клириктората, цепной пес. Умен, догадлив, осведомлен. Везде свои глаза и связи. Явно карьерист. Перешагнет через любого, кого угодно сожрет и не подавится, даже своего. С таким нужно держать ухо востро.

— В этом, казалось бы, прозрачном деле есть свои мутные пятна, — продолжил Массер. — Да, в Северном нападения на высших — не редкость. Но большая их часть заканчивается одним и тем же — смертью жертв. Повстанцы никого не щадят. Они не берут пленных, не грабят их, не требуют выкупа у близких или властей. Они просто их уничтожают. У них есть конкретные цели, которые, по их мнению, помогут им в борьбе с Бороградом.

— Думаете, меня хотели убить, потому