Письма на волю - Вера Хоружая

Ну, оставайтесь здоровыми и веселыми. Крепко целуем вас.

25 марта 1930 г.

Подруге В. Хмелевской.

Понравилась мне твоя мысль о том, что искать «героев» — устаревший пережиток. Право, теперь эпоха не героев-одиночек, а гигантских масс. В величии их поступков поступки одиночек — это капли в море. В этом вся сила, вся прелесть! Вот ведь сама говоришь: содержание и цель — те же. Но так много новых форм, когда инициатива идет не от одиночек, а от коллектива! И не только форм — какие разные результаты! Как разнятся они своими размерами. В этом убеждаемся каждый день…

Ну, хорошо! А все же… как же хочется на волю! Сегодня вышла одна наша товарка, Как она радовалась! Что это за венок разных, самых противоречивых переживаний! А нам тут приходится очень редко отправлять на волю, и поэтому сегодня огромная радость. Все мы считаем свои и чужие годы и месяцы и довольны, что их становится все меньше. Часто мыслью улетаешь на несколько лет вперед и мчишься дальше, дальше. Но время делает свое, и кто знает, кто кого перегонит. Я, со своей стороны, охотно уступаю времени пальму первенства. Посмотрим, будущее покажет. А пока что надо крепко стоять на ногах…

28 марта 1930 г.

Подруге А.

Вижу, что измеряем мы время совсем по-разному. Мне казалось, что ты еще только собираешься в Л., а ты, оказывается, уже оттуда вернулась. А мы все еще на том же месте. Но ничего, поездим еще и мы.

Хорошие мои, славные! Так радостно думать, что и вы там, далеко-далеко, размышляете о наших перспективах. О, конечно, они различные, но важно то, что направление-то одинаковое. Во всяком случае, и у вас и у нас по-своему хорошо. Скорей бы только время мчалось, летело.

Получила вчера письма от М., В., Л. и от многих других. Все преодолевают огромные трудности жизни, но все такие молодцы, что душа радуется. Столько бодрости, жизнерадостности, уверенности, сил. Л. только что поднялась после болезни, но это ни на йоту не изменило ее настроения. Одним словом, хорошо.

…Ни научных книг, ни беллетристики присылать нельзя…

12 мая 1930 г.

Ей же.

…Давно уже тебе не писала. Ты, верно, и беспокоилась и злилась. Одно письмо к тебе конфисковано, а писать-то вообще теперь можно только одно письмо в неделю.

Книги, посланные тобой, получены… только, к сожалению, не мной. Мы теперь на военном положении. То же самое во всех тюрьмах, в одних только (как у нас) натиск сильнее, в других — слабее. Мы, конечно, тоже не сидим «сложа руки», но это, к сожалению, только оборона — разумеется, только пока: начнем и наступление…

Но мы — ведь это только маленький винтик в огромной машине. Машина начинает двигаться все быстрее. Ах, что за интересные времена мы переживаем! Часто после какого-нибудь особенно подлого удара, нанесенного нам, злоба душит невыносимо, места себе не находишь от возмущения, а через минуту уже улыбаешься, думаешь: «Ерунда это все и мелочь перед тем, что скоро будет. Долго ли они еще попрыгают?»

Одним словом, как бы там ни было, будьте за нас спокойны. Держимся крепко. Нервы в кулаке. Спровоцировать себя не дадим. А надо будет — так грянем, что кое у кого здорово в глазах потемнеет…

Без даты

Подруге Е.

…Как обрадовалась я сегодня твоим василькам! Зимой ты обещала мне их прислать, а теперь вспомнила и прислала. Хорошая моя, ласковая, спасибо…

…Вчера у меня была необыкновенная радость, такая огромная, что ее долго-долго буду вспоминать. Но разве ты можешь понять все тюремные радости?

Если хочешь быть чуткой, то пойми. Хотя где там вам до нашей «бури в стакане воды»?

Ну, моя светлая, кончаю. Пусть будет тебе радостно, хорошо. Только не забывай, пиши. И вот еще что: думая о нас, о том, что мы прикованы к одному месту, к четырем стенам, сама старайся использовать свою свободу вовсю. Везде бывай, все смотри и обо всем рассказывай мне.

17 июня 1930 г.

Товарищу С. Файланду[68].

…Пишу, и тревога сжимает сердце: как ты себя чувствуешь? Поправляйся, милый, скорей. Это тебе генеральная задача. Срок — два месяца, не более. Посылаю тебе заряд силы в сто вольт. Прими его сразу, а не через, час по столовой ложке, и становись опять нашим боевым товарищем…

Тогда же

Подруге В. Хмелевской.

Трудно мне писать вам письма. Столько безграничной любви к вам в сердце, столько вопросов и одновременно столько радости, что никакими словами всего этого не передашь. В наши чудесные, небывалые дни и надежды, и люди, и чувства — все новые, небывалые. Какой мизерной и пустой кажется обычная старая «тоска по родине» по сравнению с тем, что чувствую и думаю о моем социалистическом отечестве, какой смешной и бессильной кажется гордость либералов «Вольной Франции» по сравнению с тем могучим, пламенным и огромным, что живет в душах миллионов людей, рвущихся к СССР!

Чувствуете ли вы это? Знаете ли вы, сколько раз в день, в час произносится название вашей страны, что просыпается в душе при слове «СССР» даже у тех, кто ни разу не видел в глаза хоть частицы его?!

Одно спасает, одна возможность узнать что-либо о вас — это ваши письма и книги. Как же они нам дороги!

Тогда же

Товарищу С.

…Получила твою тревожную открытку. Никогда не тревожься обо мне, о нас. Мы пройдем «через огонь и воду и медные трубы» и будем целы и невредимы.

…Опять начинаю учиться. Темп пока не особенно аховый, куда ему до ваших. На днях читала об открытии Турксиба. Вот где знак времени, отрывок только нами созданной и нам понятной поэмы…

Без даты

Подруге Р. Кляшториной.

…У меня, черт бы его побрал, новости невеселые. Душат нас невероятно, условия ухудшаются с каждым днем. Но ведь нет худа без добра. И в нашем «худе» добро то, что в Польше фашизм трещит по всем швам, и поэтому за нами особенно «ухаживают». А скоро мы «поухаживаем» за ними. Так что в общем и целом скорее очень хорошо, чем плохо, а в недалеком будущем — совсем прекрасно!

Без даты

Товарищу М. Златогорову.

…Пиши мне чаще, рассказывай, рассказывай как можно больше обо всем новом, неизвестном мне, чем полна ваша жизнь. Это принесет нам радостную весть о далеком, ясном, вольном свете.

Пусть тебя не смущает, что от меня долго не будет ответа, потому что у нас есть много причин, по которым, даже при большом желании, не всегда можем писать. Знай только, что твое первое письмо было для меня огромной радостью, что все последующие будут не меньшей.

А я тебе буду рассказывать, чем и как живем мы. Вчера только я получила несколько новых книжек, изданных здесь, в Польше. Знаешь, какой главный мотив пронизывает напечатанные там стихи? Борьба и… тюрьма. Это не удивительно! Почти половина всех произведений написана в тюрьме. Нет более характерных строк, передающих все содержание переживаемого нами, чем такие: