Письма на волю - Вера Хоружая

Пусть тебя не смущает, что от меня долго не будет ответа, потому что у нас есть много причин, по которым, даже при большом желании, не всегда можем писать. Знай только, что твое первое письмо было для меня огромной радостью, что все последующие будут не меньшей.

А я тебе буду рассказывать, чем и как живем мы. Вчера только я получила несколько новых книжек, изданных здесь, в Польше. Знаешь, какой главный мотив пронизывает напечатанные там стихи? Борьба и… тюрьма. Это не удивительно! Почти половина всех произведений написана в тюрьме. Нет более характерных строк, передающих все содержание переживаемого нами, чем такие:

Товарищ, слушай! Слушай, брат!В стенах тюрьмы мы бьем в набат.Звеним цепями, кандалами,И звон несется над полями.

В нем гул борьбы — и этот звонЗвучит как клич, а не как стон [69].

28 июня 1930 г.

Подруге Г.

Время летит, вот уже скоро пять лет, как тюрьма держит меня в своих объятиях. Остается еще три года, и, как говорится, «с гаком».

Вчера получила сообщение, что скоро выйдет из тюрьмы моя лучшая товарка. Не хочу верить. Это будет уже очень большое счастье. А все-таки порой приходит в голову радостная мысль: «А может быть, на самом деле?» О, если бы это так было…

А как ты думаешь: хочу ли я на волю?

У меня теперь много радости: встретилась я здесь с одной своей старой знакомой[70], любимой и милой, какой много лет не видела. Не могу наглядеться на нее, налюбоваться. Но и тут беда! Мы сидим в разных камерах и даже не имеем времени поговорить друг с другом… Встретилась я и с новыми людьми. Слушаю, слушаю без конца о тех годах и делах, в которых я уж сама не была участницей.

Так вот и живем, несмотря на все скверное.

Тогда же

Всем родным.

…Как-то совсем незаметно пролетела весна, проходит и лето. Помещики, как спасенья, ждут неурожая, а тут, как назло, урожай прекрасный. Тысячи, сотни тысяч безработных умирают с голоду, а помещики горюют, что некуда девать хлеб.

Интересно, правда? И все это творится под тем самым солнцем, которое светит и вам.

С нетерпением жду вестей об урожае у вас. Ох, как мне хотелось бы посмотреть на вашу коллективную работу на социалистических полях! Конечно, увижу ее, надо только подождать. Не всегда ожидание это бывает терпеливым, но…

О жизни своей ничего писать не могу. Живу, снова учусь, радуюсь происходящим событиям, жду еще больших в будущем.

А вот когда встретимся, расскажу по порядку обо всем пережитом.

Без даты

Сестре Надежде.

Ты сердишься, что я ничего о себе не пишу, что все мое письмо состоит из вопросов. Да, моя родная, но иначе я не могу. О себе, о моей жизни, о тюремных порядках писать нельзя, это запрещено. Остается писать про погоду, про настроение и спрашивать, спрашивать…

29 июня 1930 г.

Подруге А.

…Я долго не писала по многим причинам. Вернее сказать — ты долго не получала моих писем. О причинах сейчас говорить не буду, ну их.

…Каковы окончательные результаты посевной кампании? Писали мне о ходе ее — тем более хочется знать о результатах этой исторической, замечательной кампании.

Ребятки мои милые, дорогие! Что за восторженная радость — следить за вашими грандиозными темпами. Не снижайте же их, вперед, быстрее вперед. Времена-то теперь такие, что каждое ваше завоевание приобретает двойное, тройное, сугубо важное значение. Да надо ли вам это объяснять? Но хочется все-таки с вами об этом поговорить. Невольно опять и опять думается о встрече. Ведь она — все ближе…

5 октября 1930 г.

Товарищу С.

Знаешь ли ты, как не хочется уходить с прогулки? Ой, как сильно не хочется! Думаешь, только в хорошую погоду? Нет, погода тут ни при чем. Когда раздается окрик «прогулка окончена», сразу становится тихо, умолкает смех, и каждый после печально уверенного «уже?!» говорит быстро-быстро, чтобы до двери успеть досказать. Но где там доскажешь…

Вы, наверно, я убеждена, не чувствуете всей глубины, всей прелести жизни. Не удивляйтесь! Вы не сидите, не сидели в тюрьме. Ты знаешь, все мы говорим, что красоту жизни во всей ее необъятной чудесности учит ценить, чувствовать и понимать только тюрьма. Ведь все мы прошли уже «огонь, воду и медные трубы», в каких только передрягах ни побывали, а теперь вот делаем открытие: не ценили мы, не чувствовали мы жизни. Вот теперь, как выйдем, будем жить по-настоящему. И будет же эта жизнь — разлюли малина. Только бы скорей, скорей…

……………………………………………………………………………

…Очень хочется тебе рассказать о наших девчатах. Ох, сколько захватывающе интересного! Я уже пробовала, но… есть обстоятельства превыше моих хотений. Ничего, я тебе когда-нибудь расскажу, ведь это только вопрос времени…

…У вас начался уже новый хозяйственный год и третий год пятилетки. А я еще точно не знаю, как закончен второй. Очень нетерпеливо ждем сведений. Ведь каждый месяц — это прыжок в будущее, сдвиг, это… да что там говорить! Я хочу знать скорее, больше знать. Пока что хотя бы только это: знать. Напиши много, много обо всем, ты ведь знаешь, чего мы жаждем, да побольше места удели коллективизации…

Без даты

Сестре Любови.

…Теперь у нас тяжелое и интересное время. По всей Польше проходит широкая волна арестов. Аресты каждый день в центре и в провинции, среди руководителей и в массах, в городе и в деревне. В то же время в Варшаве, Люблине, Вильно и Львове одновременно проходят большие политические процессы, оканчивающиеся четырех-, пяти-, шести-, семилетними приговорами, а незаконченные грозят еще большими.

И, несмотря на все это, силы растут. Вот теперь как раз мы держали экзамен — только что закончились выборы в сейм. Не знаю еще окончательных цифр, но по сравнению с 1928 годом мы выросли во много раз, хотя террор во столько же раз увеличился. Если бы ты знала, какое это торжество — чувствовать, что все, что ни делает фашизм, не в силах нас сломить, что революционное движение не только не уменьшается, но растет. Если бы ты знала, какие только средства пускаются в ход в борьбе с нами, — и ничего не помогает.

Хорошо, чудно хорошо! Мы приносим много жертв, но жертвы эти окупаются сторицей.

Январь 1931 г.

Товарищу С.

…Так мало писала тебе за весь этот прошедший год. И от тебя уже с год не было больше писем. Но были открытки, были коротенькие, много говорящие письма-приветы с Кавказских гор, и с берега Средиземного моря, и из Гамбурга, и из Стамбула. Разве надо тебе говорить, как благодарна я за них, как вспыхиваю восторгом, получая эти приветы… Ну, ладно. Надо рассказать тебе о нашей жизни, об этом ведь не всегда напишешь.