Ган Исландец - Виктор Гюго

Онъ вступалъ въ башню Шлезвигскаго Льва съ самыми суровыми намѣреніями; онъ обѣщалъ себѣ обойтись съ заговорщикомъ Шумахеромъ, какъ будто никогда не знавалъ канцлера Гриффенфельда, рѣшился забыть всѣ воспоминанія, перемѣнить на этотъ случай свой характеръ и съ строгостью неумолимаго судьи допросить своего стараго собрата по милостямъ и могуществу.

Но едва очутился онъ лицомъ къ лицу съ бывшимъ канцлеромъ, какъ былъ пораженъ его почтенной, хотя и угрюмой наружностью, тронутъ нѣжнымъ, хотя и гордымъ видомъ Этели. Первый взглядъ на обоихъ узниковъ уже на половину смягчилъ его строгость.

Приблизившись къ павшему министру, онъ невольно протянулъ ему руку, не примѣчая, что тотъ не отвѣчаетъ на его вѣжливость.

— Здравствуйте, графъ Гриффенф… — началъ онъ по старой привычкѣ, но тотчасъ же поправился: — господинъ Шумахеръ!..

Онъ замолчалъ, довольный и истощенный этимъ усиліемъ.

Воцарилась тишина. Генералъ пріискивалъ достаточно суровыя слова, чтобы достойно продолжать свое вступленіе.

— Ну-съ, — сказалъ наконецъ Шумахеръ: — такъ вы губернаторъ Дронтгеймскаго округа?

Генералъ, нѣсколько изумленный вопросомъ того, котораго самъ пришелъ допрашивать, утвердительно кивнулъ головой.

— Въ такомъ случаѣ, - продолжалъ узникъ: — у меня есть къ вамъ жалоба.

— Жалоба! Какая? На кого? — спросилъ благородный Левинъ, лицо котораго выразило живѣйшее участіе.

Шумахеръ продолжалъ съ досадой:

— Вице-король повелѣлъ, чтобы меня оставили на свободѣ и не тревожили въ этой башнѣ!..

— Мнѣ извѣстно это повелѣніе.

— А между тѣмъ, господинъ губернаторъ, нѣкоторые позволяютъ себѣ докучать мнѣ и входить въ мою темницу.

— Быть не можетъ! — вскричалъ генералъ: — Назовите мнѣ кто осмѣлился…

— Вы, господинъ губернаторъ.

Эти слова, произнесенныя надменнымъ тономъ, глубоко уязвили генерала, который отвѣчалъ почти раздражительно:

— Вы забываете, что коль скоро дѣло идетъ о долгѣ службы королю, власти моей нѣтъ границъ.

— Кромѣ уваженія къ чужому несчастію, — добавилъ Шумахеръ, — но людямъ оно незнакомо.

Бывшій великій канцлеръ сказалъ это какъ бы самому себѣ. Но губернаторъ слышалъ его замѣчаніе.

— Правда, правда! Я не правъ, графъ Гриффенфельдъ, — господинъ Шумахеръ, хочу я сказать; я долженъ предоставить вамъ гнѣваться, такъ какъ власть на моей стороне.

Шумахеръ молчалъ нѣсколько минутъ.

— Что-то въ вашемъ лицѣ и голосѣ, господинъ губернаторъ, — продолжалъ онъ задумчиво, — напоминаетъ мнѣ человѣка, котораго я когда-то зналъ. Давно это было; одинъ я помню это время моего могущества. Я говорю объ извѣстномъ мекленбуржцѣ Левинѣ Кнудѣ. Знали вы этого сумасброда?

— Зналъ, — отвѣтиль генералъ, не смутившись.

— А! Вы его помните. Я думалъ, что о людяхъ вспоминаютъ только въ несчастіи.

— Не былъ ли онъ капитаномъ королевской гвардіи? — спросилъ губернаторъ.

— Да, простымъ капитаномъ, хотя король очень любилъ его. Но онъ заботился только объ удовольствіяхъ и не имѣлъ и капли честолюбія. Вообще это былъ странный человѣкъ.

Кто въ состояніи понять такую непритязательность въ фаворитѣ.

— Тутъ нѣтъ ничего непонятнаго.

— Я любилъ этого Левина Кнуда, потому что онъ никогда не безпокоилъ меня. Онъ былъ друженъ съ королемъ, какъ съ обыкновеннымъ человѣкомъ, словомъ, любилъ его для своего личнаго удовольствія, а ничуть не для выгодъ.

Генералъ пытался перебить Шумахера; но тотъ упрямо продолжалъ, по духу ли противорѣчія, или же потому, что пробудившіяся въ немъ воспоминанія были дѣйствительно ему пріятны.

— Такъ какъ вы знаете этого капитана Левина, господинъ губернаторъ, вамъ, безъ сомнѣнія, извѣстно, что у него былъ сынъ, умершій еще въ молодости. Но помните ли вы что произошло въ день рожденія этого сына?

— Еще болѣе помню то, что произошло въ день его смерти, — сказалъ генералъ, дрогнувшимъ голосомъ и закрывая глаза рукою.

— Однако, — продолжалъ равнодушно Шумахеръ, — это обстоятельство извѣстно немногимъ и прекрасно рисуетъ вамъ всю причудливость этого Левина. Король пожелалъ быть воспріемникомъ дитяти при крещеніи; представьте себѣ, Левинъ отказался! Мало того, онъ избралъ въ крестные отцы своему сыну стараго нищаго, который шнырялъ у дворцовыхъ воротъ. Никогда не могъ я понять причины такого безумнаго поступка.

— Я могу вамъ объяснить, — сказалъ генералъ. — Избирая покровителя душѣ своего сына, этотъ капитанъ Левинъ полагалъ, безъ сомнѣнія, что у Бога бѣднякъ сильнѣе короля.

Шумахеръ послѣ минутнаго размышленія замѣтилъ:

— Ваша правда.

Губернаторъ пытался было еще разъ завести рѣчь по поводу своего посѣщенія, но Шумахеръ снова перебилъ его.

— Прошу васъ, если вы дѣйствительно знали этого мекленбуржца Левина, позвольте мнѣ поговорить о немъ. Изъ всѣхъ людей, съ которыми мнѣ приходилось имѣть дѣло во время моего могущества, это единственный человѣкъ, о которомъ я вспоминаю безъ отвращенія и омерзенія. Если даже причуды его граничили иной разъ съ сумасбродствомъ, все же немного сыщется людей съ такими благородными качествами.

— Ну, не думаю. Этотъ Левинъ ничѣмъ не отличался отъ прочихъ. Есть много личностей гораздо болѣе достойныхъ.

Шумахеръ скрестилъ руки и поднялъ глаза къ небу.

— Да, таковы они всѣ! Попробуй только похвалить передъ ними человѣка достойнаго, они тотчасъ же примутся его чернить. Они отравляютъ даже удовольствіе справедливой похвалы, къ тому же столь рѣдко представляющееся.

— Если бы вы знали меня, вы не стали бы утверждать, что я стараюсь очернить ген… то есть капитана Левина.

— Полноте, полноте, — продолжалъ узникъ, — вамъ никогда не найти двухъ человѣкъ столь-же правдивыхъ и великодушныхъ какъ этотъ Левинъ Кнудъ. Утверждать же противное значитъ клеветать на него и непомѣрно льстить этому гнусному человѣческому роду!

— Уверяю васъ, — возразилъ губернаторъ, стараясь смягчить гнѣвъ Шумахера, — я не питаю къ Левину Кнуду никакого недоброжелательства…

— Полноте. Какъ бы ни былъ онъ сумасброденъ, людямъ далеко до него. Они лживы, неблагодарны, завистливы, клеветники. Извѣстно ли вамъ, что Левинъ Кнудъ отдавалъ копенгагенскимъ госпиталямъ больше половины своего дохода?..

— Я не зналъ, что вамъ это извѣстно.

— А, вотъ оно что! — вскричалъ старикъ съ торжествующимъ видомъ. — Онъ надѣялся безнаказанно хулить человѣка, полагая, что мнѣ неизвѣстны добрыя дѣла этого бѣднаго Левина!

— Ничуть…

— Ужъ не думаете ли вы, что мнѣ также неизвѣстно, что онъ отдалъ полкъ, назначенный ему королемъ, офицеру, который ранилъ его на дуэли, его, Левина Кнуда, только потому, что, какъ онъ говорилъ, тотъ былъ старше его по службѣ?

— Дѣйствительно, до сихъ поръ я считалъ этотъ поступокъ тайной…

— Скажите пожалуйста, господинъ дронтгеймскій губернаторъ, развѣ отъ того онъ менѣе достоинъ похвалы? Если Левинъ скрывалъ свои добродѣтели, развѣ это даетъ вамъ право отрицать ихъ въ немъ? О! Какъ люди похожи одинъ на другого! Осмѣливаться равнять съ собою благороднаго Левина, Левина, который, не успѣвъ спасти отъ казни солдата, покушавшагося на его жизнь, положилъ пенсію вдовѣ своего убійцы!

— Да кто же не сдѣлалъ бы этого?

Шумахеръ вспыхнулъ.

— Кто? Вы! Я! Никто, господинъ губернаторъ! Ужъ не потому ли увѣрены вы въ своихъ заслугахъ, что носите этотъ блестящій генеральскій мундиръ и почетные знаки на груди? Вы генералъ, а бѣдный Левинъ такъ и умретъ капитаномъ. Правда, это былъ сумасбродъ, который не заботился о своихъ чинахъ.

— Если не самъ онъ, такъ за него позаботился милостивый король.

— Милостивый?! Скажите лучше справедливый! Если только такъ можно выразиться о королѣ. Ну-съ, какая же особенная награда была дарована ему?

— Его величество наградилъ Левина Кнуда выше его заслугъ.

— Скажите пожалуйста! — вскричалъ старый министръ, всплеснувъ руками. — Быть можетъ этотъ доблестный капитанъ былъ произведенъ за тридцатилѣтнюю службу въ маіоры, и эта высокая милость пугаетъ васъ, достойный генералъ? Справедливо гласитъ персидская пословица, что заходящее солнце завидуетъ восходящей лунѣ.

Шумахеръ пришелъ въ такое раздраженіе, что генералъ едва могъ выговорить эти слова:

— Если вы станете поминутно перебивать меня… вы не дадите мнѣ объяснить…

— Нѣтъ, нѣтъ, — продолжалъ Шумахеръ: — послушайте, господинъ губернаторъ, сначала я нашелъ въ васъ нѣкоторое сходство съ славнымъ Левинымъ, но ошибся! Нѣтъ ни малѣйшаго.

— Однако, выслушайте меня…

— Выслушать васъ! Вы скажете мнѣ, что Левинъ Кнудъ не былъ достоинъ какой нибудь нищенской награды…

— Клянусь вамъ, вовсе не о томъ…

— Или нѣтъ, — знаю я, что вы за люди — скорѣе вы станете увѣрять меня, что онъ былъ, какъ всѣ вы, плутоватъ, лицемѣренъ, золъ…