Ворота из слоновой кости - Алексей Корепанов

С третьей стороны – да, выходит, что есть у проблемы и третья сторона, а возможно, и четвертая, и пятая, – так вот, с третьей стороны, он, Андрей Кононов, тоже, вроде бы, уже не принадлежит ни прошлому, ни будущему, существуя только в этом самом «миге между», который, по словам поэта Леонида Дербенева, и называется жизнью, и никакие изменения предшествующих событий не грозят его личному существованию. Как сказал Сергей, они оба теперь находятся как бы вне времени. Изменения могут повлиять только на судьбу «временной» личности – теперешнего четырехлетнего пацаненка Андрюши Кононова (а у Сергея и вообще никакой «временной» личности нет), но никак не повлияют на него, сиюминутного Андрея Кононова, и сиюминутного, ушедшего в город Сергея Мерцалова – обладателей двух машин времени...

Значит, никакие действия двух «хрононавтов» в период между тысяча девятьсот шестьдесят восьмым (для него, Кононова) и семьдесят вторым (для Сергея) – и две тысячи восьмым годами лично им ничем не грозят. Даже если он, Андрей Кононов (жуткое, отвратительное предположение, но все-таки...), убьет четырехлетнего пацана Андрюшу Кононова с улицы Желябова – с ним, «вневременным», ничего не случится.

А случиться что-нибудь при изменениях прошлого может с другими людьми. С доном Корлеоне и его молчаливым помощником Ивановым. Или, к примеру, с каким-нибудь Петей Дудочкиным, который должен был родиться году в семьдесят четвертом – семьдесят пятом, но теперь уже не родится... Почему? А потому что вчера он, Кононов, вместе с Сергеем, покупал коньяк в гастрономе на Комсомольском проспекте, а в очереди за ними стоял молодой преподаватель политеха Николай Дудочкин. Допустим. В еще не измененном появлением «хрононавтов» прошлом он вышел из гастронома в восемнадцать тридцать две и на трамвайной остановке встретил девушку, помог внести ей в вагон чемодан или там еще какую-нибудь крупногабаритную кладь... они разговорились, познакомились... потом поженились, и у них родился сын Петя. А вчера, в уже измененном прошлом, из-за стоящих перед ним в очереди Кононова и Сергея, долго загружавшихся коньяком и пивом, он покинул гастроном не в восемнадцать тридцать две, а на пять минут позже, когда трамвай уже отъехал от остановки, свернув на улицу Горького и увозя девушку с чемоданом, которую ему больше не суждено было увидеть... И прощай навсегда, Петя Дудочкин.

Значит, кто-то не родится... Они с Сергеем, как герой известного рассказа Брэдбери, находясь здесь, в прошлом, то и дело, сами того не ведая, топчут бабочек, изменяя тем самым узор будущего.

Выходит, Сулимов прав? Что-то может случиться и с другими людьми? А какое, собственно, ему, Кононову, дело до других людей? «Какое мне дело до всех до вас, а вам до меня?» – как пелось в песне из старого кинофильма «Последний дюйм».

Какое ему дело?! Рассуждал он уже так, рассуждал...

«А совесть-то у тебя, есть, парниша?» – спросил себя Кононов.

«Так что, укокошить собственного брата? – тут же задал он себе другой вопрос. – И тогда с совестью все будет в полном порядке?»

Ситуация была патовой, от подобных ситуаций – Кононов знал – люди могут сойти с ума; поэтому, мобилизовав все силы, он постарался переключить мысли на что-нибудь другое, «Кривая вывезет», – мелькнуло в голове, и он ухватился за это нехитрое утверждение как за соломинку, которая, конечно же, никак не может спасти, но порождает хотя бы кратковременную иллюзию возможности спасения. Чтобы окончательно отстраниться от неудобных размышлений по поводу не дающей ему покоя дилеммы, он принялся зубами открывать бутылку пива; наконец, преуспел в этом занятии, чуть не отломив кусок зуба (в студенческие годы эта процедура проходила гораздо легче – зубы прочнее были, что ли?) – и сосредоточился на поглощении уже успевшего нагреться на солнце горьковатого продукта калининского пивзавода.

За этим занятием и застал его вернувшийся Сергей. Вид у него был не особенно веселый.

Кононов, подвинувшись, чтобы освободить место, молча смотрел, как Сергей устраивается на одеяле. Сергей расстегнул ворот тенниски, сорвал травинку и, сжав ее губами наподобие сигареты, обхватил руками поднятые колени. Потом, по-прежнему не говоря ни слова, забрал у Кононова бутылку и допил остатки пива. Повертел ее в руках и бросил в кусты.

– Впечатления меланхолические, да? – нарушил молчание Кононов. – Я когда зашел в свой двор, в первый же день... защемило аж до слез.. Хотя плакать в последний раз доводилось черт-те когда, да и то по большой пьяни...

Сергей медленно покивал. Выплюнул травинку.

– У меня тоже... защемило... Окна наши увидел, а на окне кактус стоит... Я его не помнил, а тут вспомнил. Когда маленький был, полез на подоконник и укололся... Заревел, сбросил его на пол, горшок разбился... Я один дома был, взял тряпку, завернул его и выбросил в форточку. Тогда зима была – прямо в сугроб. Мама только через день заметила, когда ему в сугробе уже кранты пришли... – Сергей задумчиво усмехнулся. – Попало мне... В смысле, выслушал нотацию от мамы. – Он повернул к Кононову похожее на скорбную маску лицо. – Я про этот кактус напрочь забыл, а теперь вот увидел – и вспомнил...

– А своих... не видел? – осторожно спросил Кононов.

– Нет. Я во дворе на лавочке сидел, смотрел на наши окна. Никого. И лавочку эту вспомнил, сейчас ее уже нет... ну, там, в две тысячи восьмом... Блин, Андрей, эмоции-то не самые веселые... Может, это и правильно, что мы многое забываем? Иначе с катушек бы соскочили от всех этих воспоминаний.

– Может и правильно, – согласился Кононов. – Создавал нас Господь Бог не тяп-ляп, на скорую ручку, в комок да в кучку, а с умом. Все сначала рассчитал, спроектировал, все предусмотрел.

– Да, похоже, что так. – Сергей тряхнул головой. – Ладно, Андрей, давай приступим, а то мне скулить хочется. Бродил по городу, смотрел... И состояние такое... такое... не передать...

– У меня это было, Сережа, – негромко сказал Кононов. – Потом все как-то притирается, теряет остроту. Относишься к этому уже гораздо спокойнее. Я же говорю, с умом нас создавали.

– Ф-фу, – длинно выдохнул Сергей. – Спасибо Ему, что с умом. – Он поднял голову к светлому небу и добавил: – Это я без шуток.

Перебравшись в дом, они устроились на тех же местах, что и накануне, при проведении «техосмотра»: Сергей на табурете у стола, а Кононов на кушетке.

– Ну что, Андрей, приступим, – деловито сказал Сергей. – Сейчас попробую переместиться минут на десять вперед. – Он придвинул к себе будильник. – Двенадцать двадцать три. Туда и назад. А потом ты. Ну, поехали, с Богом!

Сергей положил руки на стол, сжал кулаки. Лицо его стало сосредоточенным, на скулах пошевеливались желваки. Кононов, до боли закусив губу, во все глаза смотрел на брата и мысленно твердил: «Давай же, давай! Давай!..» Солнце заливало комнату ярким светом, но Кононову показалось, что фигура Сергея на мгновение словно бы расплылась, стала нечеткой. Он моргнул, а в следующий миг изумленно откинулся к стене. Сергей, совершенно голый, сидел на собственных брюках, а тенниска и носки лежали на полу у стола, накрывая сандалии.