Когда я был вожатым - Николай Богданов

Тетки Кати-беленькой раза два приходили ко мне хлопотать за свою племянницу, опасаясь, что мы не возьмем ее, как очень слабенькую.

- Конечно, она плохонькая у нас. Но без свежего воздуха совсем завянет. И мать ее от туберкулеза зачахла...

и старшая сестренка померла. Мы вот тоже на учете как туберкулезницы состоим... Может, хоть она здоровенькой вырастет. Пионерство ей поможет... Вы уж не отталкивайте ее как слабенькую, - просили они весьма трогательно.

Но были и такие, что категорически заявляли - нет.

По самым неожиданным причинам. Отец Шарикова, например, заявил, что его сын ему самому нужен. Поедет с ним летом в деревню для остальных детишек на молочишко зарабатывать. Слесарь каждое лето отправлялся по деревням чинить-паять старые чайники, тазы, ведра, кастрюли, и Ваня уже раз-другой ходил с ним за подмастерье. Насилу мы его отстояли.

Бывали случаи, когда меня призывали на помощь: матери - агитировать отцов, отцы - уговаривать матерей.

Так случилось в семействе Рай-толстой.

Ее папаша оказался адвокатом, женатым на бывшей богачке. Попав в его квартиру, я очутился словно в музее старинной мебели и каких-то дорогих и ненужных вещей.

Среди них, как заблудившаяся в лесу, бродила очень бледная, очень красивая женщина с громадными печальными глазами. Она смотрела на меня скорбно. И ничего не говорила. Рассуждал один адвокат, а она только иногда кивала головой.

- Ангел мой, - говорил просительно адвокат, - ты пойми, речь идет о счастье нашей единственной дочери. Ее счастье - с людьми будущего. А эти люди на данном историческом этапе - пионеры. Мы не должны навязывать девочке наши старые, отсталые понятия. Уж поверь мне, я-то знаю, куда клонит жизнь... Мы должны радоваться, что ее включат в свои ряды победители старого, творцы нового, молодой весны гонцы. С ними ей будет лучше.

С ними она увидит свет новой жизни. Они ей помогут найти счастье в новом, непонятном для тебя обществе...

Он был настолько же многословен, насколько она молчалива. Может быть, такой и должна быть жена адвоката?

Меня многое поразило в этой квартире. Но особенно - книги. Весь кабинет адвоката был заставлен книжными шкафами. За стеклом важно сверкали позолотой кожаные переплеты множества книг.

В столовой стояли шкафы, на стеклянных полках которых красовались удивительные фарфоровые безделушки, которые адвокат показывал мне как драгоценности.

Очевидно, его причудливая мебель, статуи, картины и фарфор представляли какую-то непонятную мне, но большую ценность, потому что он говорил:

- И все эти богатства я готов отдать лишь за одно то, чтобы моя дочь приобщилась к новому обществу... Пошла в одном строю с победителями... Это главное теперь, это главное....

Хотя адвокат и был советским служащим, у меня стало закрадываться подозрение, что нам хотят подсунуть свою дочку бывшие буржуи. Стоит ли нам брать такой элемент?

Надо посоветоваться с дядей Мишей. И я завел с ним разговор о Рае.

Михаил Мартынович сказал:

- Конечно, адвокат этот - птица не нашего полета, нэпманов в основном защищает... Но ничего плохого в том нет, если мы людей этой прослойки лишим будущего, то есть отнимем у них детей.

- Переварим в пролетарской среде?

- Вот именно.

Так было решено, что мы будем "переваривать" толстую Раю.

Пришлось мне познакомиться и с матерью Котова, базарной торговкой.

Они жили в полуподвальной людской старого барского особняка. После революции, когда буржуев уплотняли, им дали роскошную комнату в бельэтаже (ух, до чего шикарную: золоченые шпалеры, зеркало во всю стену!). Ну, а потом они сами переселились в бывшую людскую: здесь плита уж очень удобная, с котлом, чтобы студень варить. И тут же ледник, чтобы студень и летом застывал. Оно, конечно, хуже здесь, да ведь кормиться-то надо сынишка малый да бабка старая. Так объяснила мне все обстоятельства торговка студнем.

В бывшей людской заметил я огромный трехведерный самовар, пузатый, меднолицый, - купчина, а не самовар.

- Извозчиков это я чайком поила... А потом прикрыли меня... как незаконную чайную, без патента... Ну, вот он и стоит, скучает...

Пионерством сына мамаша Котова была весьма довольна:

- Это хорошо. Отец за коммунистов был. Пускай и он маленьким коммуненком будет, потом в большого вырастет.

- Это хорошо, это мы премного довольны! - Слепая бабушка, вязавшая на ощупь чулки, согласно кивала головой.

А вот насчет лагеря они сомневались:

- Тут бы он нам по хозяйству помогал, а там, чего доброго, избездельничается!

- Надо же ему отдохнуть, поправиться.

- От чего ему отдыхать, нешто он работал? От чего ему поправляться, разве он больной? Нет, для курортов у нас и средств нету.

После всех моих объяснений и уговоров упрямая торговка заявила:

- Не пущу. Вот если бы его чему-нибудь дельному там обучили мастерству какому, тогда бы сама за ручку отвела! А так - нет и нет!

Сразил ее один лишь довод - о товариществе. Как же так, все пионеры поедут в лагерь, а один Костя нет. Уж если вступил в пионеры, надо всё сообща.

- Это верно, - пригорюнилась мамаша, - вот и отец его так-то. Все слесаря депо за Советскую власть - и он с ними. Все в Красную гвардию - и он туда. За товарищество и погиб, не пожалел жизни... Ну, чего вам с меня надо-то, говорите уж прямо.

- Да ничего нам не надо.

- Или вам все бесплатно? Все от государства?

Я задумался. У районо имелись средства для организации трех пионерлагерей. Поедут те отряды, которые лучше подготовились. На смотре мы заняли второе место, после показательных имени Радищева... Но все может быть... Чуяло сердце.

- Одеяло с собой нужно взять, - сказал я.

- Еще чего?

- Подушку маленькую... если можно. Кружку, ложку...

- Может, и самовар еще! Ишь как они на всем государственном... Да еще и денег жменю? Ха-ха-ха!

Так мы и ушли, не зная, отпустит мамаша Котова или нет. Уж очень он парень-то был товарищеский, нужный.

Сильный, ловкий, безотказный.

Каждый мой шаг, конечно, был известен ребятам. И все они обсуждали результаты. И горячо спорили в иных случаях.

Я не скрывал от них ничего. Наоборот, выкладывал все, как было. И никогда не пытался навязывать свои решения.

Решать должны были они сами.

И вот что интересно: когда ребята замечали, что я колеблюсь в каком-нибудь трудном случае, они становились особенно настойчивы. Так было с Катей-беленькой.

Я рассказал, какая у нее болезненная семья, стоит ли брать нам такую слабенькую девочку в трудный поход.

Это вызвало целую бурю. Какие же мы пионеры, если откажемся помочь слабому товарищу? Тогда грош нам цена. Все с такой яростью мне доказывали, что если не брать ее, так лучше не ехать в лагерь.

Также и в случае с Раей-толстой. Ребята почувствовали, что мне не хочется ее брать. Почувствовали мою скрытую неприязнь к этой раскормленной и избалованной маменькиной дочке.

И я подивился, как они распознали мои невысказанные сомнения.

- А чем она виновата, что у нее такие родители? Ну да, ну почти буржуи. Рая хочет быть с нами, хочет жить, как мы, а не как они. Значит, мы должны не отталкивать ее, а,наоборот, помочь. - Это говорила Маргарита, у которой мать вагоновожатая.

- Если хотите, Рая из нас самая несчастная, она в золоченой клетке живет.

И чем больше я оказывал молчаливое сопротивление, тем яростней разжигали в себе ребята хорошие чувства к Рае. Хотя сама она ничем не заслуживала такого горячего отношения - тихая, равнодушная, задумчивая.

Нельзя было понять, хочет она с нами ехать или не хочет, сама ли она тянется к коллективу или подчиняется настоянию своего отца. Она побывала со своей мамашей на курортах, видела море, кушала виноград, и лагерь где-то под Москвой для нее был не так привлекателен, как для остальной детворы. За исключением Раи и еще двух-трех ребят, все остальные - это детвора городской бедноты.

Большинство из них, кроме московских пыльных переулков, ничего и не знали. Никто не ездил в ночное, не сидел у костров, не видел рассвета на речке.

И чем больше я это узнавал, тем больше сердце мое наполнялось любовью и жалостью. Они казались мне обездоленными. Я все больше проникался чувством, будто это мои младшие братишки и сестренки и я должен помочь им пробиться к той жизни, которую считаю настоящей.

КАК НАС НАКАЗАЛИ "ПОКАЗАТЕЛЬНЫЕ"

И вот, когда наша подготовка к выезду в лагерь дошла до высшей точки кипения, когда мы разрешили все внутренние проблемы и стали жить единой целью, нас постиг страшный удар со стороны.

Такое не забывается. Как сейчас помню голубой зал заседаний районо. Солнце так и льет в двухцветные окна.

Воздуха столько, что кажется, лепные амурчики ожили и парят над нами, сверкая розовыми щечками и ягодицами.

А под ними, у черной классной доски, - классический профиль Софии Вольновой. Удивительно чистое лицо, чуть смуглое, как у спортсменки, с небольшим румянцем на щеках.