Свиток благоволения - Джон Тренейл

Он пошел прочь к эскалатору, который увез его вниз, к стоянке машин, прочь из ее жизни. Ей захотелось окликнуть его, попросить прощения за то, что она не способна ответить на его любовь, но он перепрыгнул через первые две ступени эскалатора и скрылся из виду, прежде чем она успела подобрать нужные слова.

Полет не доставил ей никакого удовольствия. Диана не хотела ни есть, ни пить, ни читать; ей надо было обдумать все, что предстояло, и то, как она будет со всем этим справляться. С запахом дезинфекции. С людьми, которые будут приходить через год после того, как все закончится, и говорить, что они знали Джинни, и не будет ли она, Диана, так добра…

Диана громко хлопнула себя ладонями по коленям и воскликнула:

– Кошмар!

Два индонезийских бизнесмена, сидевшие рядом с ней, вряд ли заметили это. Они были заняты разговором, перескакивая с проблемы падения гонконгского доллара, по поводу которого они так сетовали, на какого-то Тана Шри-как-его-там-дальше, гадая, что он теперь будет делать со всеми деньгами, что наворовал в Гонконге и Шанхае. В аэропорт Кай Так эти двое прибыли, обсуждая курсы валют, исполненные уверенности в будущем Гонконга. Диана, вполуха слушавшая их разговор, почувствовала себя слегка утомленной.

Она очень быстро прошла через таможню и иммиграционный контроль: офицеры дежурной смены только взглянули на ее лицо и решили, что эту девушку можно пропустить без досмотра. Когда она увидела «роллс-ройс» со знакомым номерным знаком «Д. Ю.-1», она испытала легкое раздражение и чувство недовольства и самой собой, и своим отцом. Ее смущало то, как она в своих джинсах и футболке залезет в чрево роскошного автомобиля. Тут открылась передняя дверца машины, и из нее выбрался водитель.

– Привет, – сказал он.

Водитель произнес приветствие с печальным видом. Это был невысокий китаец неприметной внешности, лет сорока пяти. Диана знала его, но не как водителя своего отца, а несколько в ином качестве.

– Цю Цяньвэй!

Он снял очки в массивной оправе и принялся протирать их уголком чистого белого платка, щурясь на нее.

– Я давно тебя не видал.

– Да. – Она склонила голову набок и принялась пристально разглядывать его. – Ты изменился. Ты стал другим.

– О? Может быть, я понесу твои вещи?

Ее потрясла сама мысль о том, что этот человек будет нести ее багаж. Загадочная дикая зверюшка, обученная цирковым трюкам…

– Расскажи мне все, – потребовала она, забрасывая вещи в багажник «роллс-ройса». – Абсолютно все.

Диана уселась рядом с Цю, сначала перебросив с пассажирского сиденья назад кипу газет. В глаза ей бросился заголовок «Поджоги в Шанхае. Горят отели», и у нее вырвалось горестное восклицание. Значит, в Китае беспорядки. Снова.

– Должно быть, тебе было очень больно читать это?

– Да. – Уголки губ Цю опустились, подтверждая глубокую грусть. – Мой сын в Шанхае.

– Что? Тинчень? Я думала…

– Его мать отвезла его туда, ему пора было идти в школу.

– О! Сколько ему сейчас… десять?

– Да. Его мать решила, что ему будет полезнее жить в… более интернациональном месте. Мы разведены, кстати. – Он ввел машину в поток уличного движения.

– Я должна выразить соболезнования или поздравить тебя?

Цю улыбнулся. У него была странная улыбка, такая поспешная, что наблюдавший за ним никогда не мог быть точно уверенным, улыбается ли Цю вообще. Уголки его губ взлетали вверх в попытке изобразить хорошее настроение, и одновременно брови его тоже поднимались вверх двумя полукружиями. В его улыбке не было никаких чувств и эмоций.

– Да, вообще-то, ни то, ни другое…

– Но, насколько я помню, ты собирался жениться снова. У тебя была тогда девушка с Тайваня. Как ее звали… Линь… а дальше?

– Линьчунь. – Его плечи сразу обвисли под грузом воспоминаний, и некоторое время он молчал. Когда он снова заговорил, голос его был суровым от подавляемых чувств: – Из этого ничего не вышло. Она не смогла примириться с тем, что никогда вновь не вернется на Тайвань.

– Но, когда я встречалась с ней, она казалась такой счастливой… Правда, я видела ее только один раз…

– Это была жизнь на бегу, которой она не смогла вынести. – Цю пожал плечами. – Ты же знаешь мою историю. Много лет я проработал в китайской разведке. Я был полковником, важной птицей. Когда я решился работать с твоим отцом, это был конец. Они никогда не выпустят меня из виду. И Линьчунь не смогла примириться с этим, понимаешь? Так что… – Он не договорил.

Они въезжали в туннель под заливом, новый, только недавно законченный. Цю воспользовался тем, что отдававшийся от стен гул двигателей заглушал слова и прервал разговор на больную тему.

– Мне очень жаль, – сказала Диана, когда машина снова выехала на свет. – И то, что Тинчень в Шанхае. – Она тоже хотела было сменить тему, но грусть, исходившая от него, была словно вирус – ею можно было заразиться. – Но ведь беспорядки только в университете, правда? Я уверена, что тебе не из-за чего беспокоиться. Нет? Однако правительство занимается этим, не так ли?

– Какое правительство? Им просто не до этого. Ты что, не читала о пограничных столкновениях с Вьетнамом? Потери в двадцать одну тысячу человек, и это в пограничных инцидентах! Ай-я!

– А чем ты занимаешься теперь? – тихо спросила она.

– Я личный помощник твоего отца. – Он заговорил громче. – Так официально называется моя должность. Именно это делают с людьми, чья голова набита полезными секретами, но им нельзя больше доверять.

– Я уверена, что он доверяет тебе. – Видя, что Цю не собирается тратить запас своего негодования в ответ на это замечание, Диана была вынуждена продолжать: – А чем ты занимаешься на самом деле?

– Я пишу доклады. Анализ различных рынков стран Азии. Устанавливаю контакты. Собираю мозги.

– У тебя это так грустно прозвучало.

– Просто скучно. Вот почему я поехал за тобой в аэропорт. Для разнообразия и чтобы вырваться из офиса.

Диана обратила внимание на свое собственное отражение в оконном стекле. Она подумала, что перед вылетом из Кореи ей следовало бы что-то сделать со своей внешностью. Ей так хотелось обрадовать мать своим приездом, но вытертая джинсовая куртка не слишком соответствовала праздничному настроению. Если бы ей удалось хотя бы выкроить время помыть голову…

Теперь каждая мелочь вокруг говорила о том, что она возвратилась домой. Они ехали уже по берегу залива Независимости.

Среди недели немногие теперь наслаждались душноватым теплом гонконгской весны, но Диана все же заметила пару виндсерферов, скользивших вдали, там, почти у фарватера, возвышаясь над гладкой поверхностью залива, напоминающей своим цветом хлорированную воду в бассейне. Цю переключил скорость, идя на подъем, и Диана мгновенно взяла себя в руки. Словно прочитав ее мысли, он сказал:

– Мне жаль, на самом деле очень жаль… Я про твою мать…

– Спасибо. – Диане стало стыдно за то, что она все время старалась не упоминать о матери в разговоре с Цю. – Как, по-твоему, она себя чувствует?

– Так себе.

– Саймон сказал, что она умирает, – резко выпалила Диана.

Цю высунул язык – классическая китайская гримаса – изобличает огорчение.

– Не говори так, пожалуйста!

– Если это правда, то почему нельзя говорить об этом?..

Они уже подъехали к дому.

Большой белый трехэтажный особняк словно вырастал из склона холма. Отсюда открывался великолепный вид на залив Независимости. Цю припарковал машину у главного входа, и Диана подавила порыв подняться на террасу и взглянуть на море. Она испытывала острое желание оттянуть то, что ей предстояло.

Слуга открыл дверь, улыбаясь и кивая, приветствуя дочь хозяев. Дома пахло домом, как и всегда: жидкость для полировки мебели, запахи кухни, сиреневый освежитель воздуха, и откуда-то из комнат прислуги доносился аромат благовоний, что курились у семейного алтаря. Эти запахи, различаемые каждый в отдельности, были почти осязаемы. Но Диана ощущала и кое-что другое. Ее ноздри уловили отдельный и определенный запах человеческих отношений, которые возникали и росли в этих стенах. Так запахи напоминали ей о прошедших событиях, когда люди, жившие здесь, как-то поступали, принимали решения сделать что-то; слова жильцов произносились с любовью, гневом, со смехом или в горестные минуты… с болью…

Дом и семья. То, от чего она так отчаянно стремилась прочь все эти годы. Пока Диана стояла, оглядываясь вокруг, вновь впитывая знакомые с детства запахи, она впервые за много лет поняла всю тщету этих своих попыток.

Больше всего ее манила та фотография. В дальнем конце холла рядом с лестницей висело на стене большое зеркало в золоченой раме и с тремя створками. Она пошла туда, заметив на ходу, как в темной амальгаме отразилось ее неестественно бледное лицо. Поставив вещи рядом со стоявшим под зеркалом вращающимся столиком черного дерева, инкрустированным перламутром, она взглянула на столешницу, зная, что сейчас увидит на черном дереве полукруг – след от кружки с горячим молоком, которую она оставила на столике в семилетнем возрасте. Она словно вновь услышала гневный голос отца, почти ощутила, как сейчас ее снова шлепнет по попке его твердая ладонь… Но тут она увидела фотографию. Из простой деревянной рамки на нее смотрела Джинни. Снимок был сделан примерно три года назад и запечатлел нерешительно улыбавшуюся китаянку неопределенного возраста, но еще не пожилую; черты лица хорошо очерчены, соразмерны, кожа еще не тронута морщинами; китаянка выглядела очаровательной женщиной в расцвете сил… Или фотограф, или его модель скрыли родинку на лбу у линии начала волос, но Диана знала, что она там, точно так же, как знала, что в то время, когда была сделана эта фотография, волосы матери уже начали терять свой блеск, а на шее стали появляться морщины, и кожа рук становилась дряблой.