Со святой верой в Победу (сборник) - неизвестен Автор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Вы без пяти минут офицеры, выбирайте себе командиров из своих рядов, ибо в батальоне их нет.
И вот мы начали выборы, в процессе голосования я оказался помкомвзвода. Помню, как приехал нас принимать командир полка Лабчинский. Личность, запомнившаяся не только своей стройной, высокой фигурой в длинной кавалерийской шинели, но и своим характером, требовательностью. Новоявленных командиров он детально осматривал лично, многим делая замечания. Досталось и мне за то, что не по-уставному пришил пуговицы на хлястике шинели: не нитками, а медной проволокой для прочности.
Командирами, правда, мы оставались недолго. Когда дивизия пришла для формирования в район старинного города Козельска, то из госпиталей и резерва стали прибывать офицеры и сержанты со званиями, и нас, естественно, заменили.
Запомнилось мне и то, как я стал пулеметчиком. По прибытии в дивизию оружия нам не дали, его попросту не было. Но мы находили его в округе. Дело в том, что в этом районе в 1941- м сражалась в окружении известная 33-я армия генерала М. Г. Ефремова. Следы этих боев окружали нас повсюду: остовы сгоревших машин, танков, повозок, было и брошенное оружие. Один политрук, указав на сгоревшие машины, сказал, что это фашистские, нашедшие свою могилу на советской земле. На это из строя ему ответили, что обгоревшие машины это бывшие наши полуторки. Я нашел в болоте ручной пулемет Дегтярева, он неплохо сохранился, так как был хорошо смазан. А поскольку в военном училище матчасть всех видов стрелкового оружия, начиная с пистолета и кончая противотанковой пушкой, мы изучали, то овладеть пулеметом для меня не составляло труда. Должен сказать, что пулемет довоенного образца сработан на славу - это была машина с идеальной прицельностью, я стрелял из него лучше, чем из всех других видов оружия. Сутки я драил оружие, счищая все, что наросло на нем за время лежания в болоте, а на вечерней поверке старшина, заглянув в ствол, строго спросил:
- Почему в стволе коррозия?
В памяти осталось еще несколько фактов пребывания в дивизии. Когда мы выгружались из вагонов, нам разрешили взять с собой сухой паек. Интенданты, сопровождающие эшелон, умудрились сэкономить два двухосных вагона продуктов, и нам разрешили взять столько, сколько каждый сможет унести. Мы набили вещмешки концентратами, сухарями под самую завязку. Когда же пришли "покупатели" (так назывались те, кто представлял часть, куда забирали пополнение), то объявили, что идем в гвардейскую дивизию, что оказало определенное воздействие, и некоторые стали освобождаться от лишнего груза, попросту его выбрасывая. Моя крестьянская закваска не позволила поступить так же. Когда пришли на место, то в течение пяти суток вообще не было никакого снабжения. Вот тут пришлось делиться с теми, кто шел налегке. Вообще, здесь я впервые ощутил, что такое голод. Время было весеннее, март, дороги в Смоленщине распустились так, что даже танки погрузились в месиво грязи и встали, не говоря уже о машинах. Части снабжались продовольствием самолетами У-2. В лесу перестреляли всех белок, съели все прошлогодние грибы и приспособились утолять жажду смолой с елей. У каждого в кармане был заготовлен большой комок смолы, и все жевали ее, в какой-то мере заглушая чувство голода. Бывало, идет батальон - и все жуют, комбат останавливает строй и дает команду:
- Выплюнуть!
Все, естественно, выплевывают, и тут же откусывают снова. Когда пошла зелень, то одним из основных продуктов был щавель. Из него варили щи, он был предметом внимания каждого из нас. На тактических занятиях, прежде чем сделать короткую перебежку, высматриваешь кустик щавеля впереди, нередко около одного и того же сталкивались лбами. От такой пищи, переполненной щавелевой кислотой, зубы у всех походили на голенища сапог, надраенные черной ваксой.
Был и курьезный случай. При переходе на летнюю форму я где-то отсутствовал, когда же пришел в отделение, мне досталось обмундирование пятьдесят четвертого размера, а я носил сорок восьмой. Погоны лежали не на плечах, а висели на предплечьях, галифе опускались ниже колен, рукава гимнастерки приходилось закатывать. К тому же из масленки, в двух емкостях которой хранились масло и щелочь, я посадил на форму масляное пятно. И вот однажды, случайно или преднамеренно, меня посылают в штаб дивизии с пакетом к начальнику тыла. Я прихожу, поднимаюсь в штабную машину к полковнику и докладываю, как положено по уставу:
- Гвардии рядовой Ярков явился с пакетом.
Он спрашивает:
- Ты кто такой?
Отвечаю снова по уставной форме.
Полковник зовет старшину и говорит ему:
- Одень этого обормота.
Старшина привел меня на склад, подобрал все с иголочки моего размера. Возвращение в роту, как видение с картинки, стало объектом солдатских шуток. Я, конечно, в долгу не остался, заявив, что комдив-то - свой человек. Если что, посылайте меня снова.
Во время формирования в Козельске командовать нашей пятой ротой второго батальона прибыл из госпиталя (уже после пятого ранения) старший лейтенант Дандыбаев, казах по национальности. Среднего роста, плотного телосложения, он представлял собой сгусток энергии и деловитости. В роте сразу началась новая, энергичная жизнь. Сам Дандыбаев ходил всегда бритый и брил всю роту. Судьба нашего ротного примечательна для времен войны: он был ранен шесть раз, затем, где-то уже под Брянском, с повозок, где лежали раненые, меня окликнули, я подошел, и снова увидел Дандыбаева после очередного ранения. Дальнейшая судьба его не известна. Но ту встречу я невольно вспоминаю, потому что военные судьбы непредсказуемы, иногда ранения насчитывались десятками.
Когда наша дивизия стояла под Козельском, мы не просто занимались тактикой, но и готовили запасную оборону. Каждому солдату была определена задача - вырыть восемь погонных метров траншеи в полный профиль, а это означало: сверху полтора метра в ширину, девяносто сантиметров внизу (чтобы можно было катить пулемет "максим") и полтора метра в глубину. Для меня, деревенского парня, подобная работа была не в тягость. Правда, здесь примешивались местные особенности: дело в том, что там был сплошной песок, сколько его вычерпаешь, столько же почти и осыплется вновь, поэтому нужно было еще делать плетень. И вот за такой ударный труд меня перед строем наградили почтовой открыткой с портретом Кутузова.
Под Козельском произошел случай, который стоит перед глазами до сих пор. Из 1800 курсантов один сбежал. Каковы были причины, трудно объяснить. Покинув часть, он, вооруженный винтовкой, грабил мирных людей в прифронтовой полосе. Его схватили. Выстроили в каре весь полк, зачитали приговор, раздался залп из восьми автоматов, силой пуль тело даже перебросило через вырытую яму. И в этот момент разразилась невероятной силы гроза, что эмоционально усилило впечатление. Первая смерть перед глазами отложилась глубоко в сознании каждого восемнадцатилетнего. С точки зрения гуманности убийство парня в восемнадцать лет - преступление, но война порождает свои законы, предъявляя человеку свои особые требования. Поскольку в этом пополнении было немало земляков - ишимцев, то уже после войны, кто остался живой, при встречах вспоминали случай расстрела. И у всех тогда, оказывается, родилась одна и та же мысль - чем погибать собачьей смертью, лучше ее получить в бою. А это было важнее всех политбесед и наставлений. Таким образом мы постигали на практике античеловеческие законы войны.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});