Затерянные в океане - Майкл Морпурго
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И внутри на яхте тоже всё отсырело, даже спальные мешки. Только если выглядывало солнце и волны делались поменьше, мы устраивали «показ мод» – так мы называли большую сушку. Раскладывали на палубе наши одёжки, и «Пегги Сью» превращалась в модный подиум. Сухая одежда стала для нас настоящей роскошью, и мы знали, что роскошь эта всегда ненадолго.
Вы наверняка решили, что троим людям в море особенно и заняться нечем. Так и маются они бездельем – день за днём, неделю за неделей. А вот и нет. До самого заката у нас ни минутки свободной не было. Я трудился как заведённый: возился с парусами, с брашпилем, закреплял, отдавал, вставал к штурвалу, когда наступала моя очередь (это было моё самое любимое), и помогал папе с его бесконечным ремонтом всего на свете. Папе частенько требовалась ещё одна пара рук, чтобы подержать и закрепить что-то, пока он сверлит, колотит, привинчивает или пилит. И вдобавок я орудовал шваброй, кипятил чай, мыл и вытирал посуду. Это мне не очень-то нравилось. Вообще не нравилось, если по-честному. Но уж скучать мне точно не приходилось.
Из всей команды скучать дозволялось только Стелле Артуа. И она скучала. Лаять ей было не на что, и штормовые дни она проводила в каюте, свернувшись калачиком на моей койке. А когда небо прояснялось и море успокаивалось, она вставала на носу и высматривала всё, что не было водой. Если в море хоть что-то показывалось, Стелла мигом это замечала. Иногда нас сопровождали морские свиньи[5], катаясь вверх и вниз по волнам, иногда дельфинья семейка плыла с нами бок о бок, да так близко, что их потрогать можно было. Киты, акулы, даже черепахи – мы всех их навидались. Мама вечно их кидалась снимать – на фотоаппарат и на видеокамеру, а мы с папой воевали из-за бинокля. А в Стелле при виде морских обитателей сразу включалась пастушья собака. Увидит дельфинов или акул – и давай лаем сгонять их в стадо.
Стелла в каком-то смысле была не подарочек – мокрой псиной от неё несло за милю, – но при этом мы ни разу не пожалели, что взяли её с собой. Она была нашим великим утешителем. Случались дни, когда море нас крутило и швыряло со всей мочи, и мама тогда чуть не умирала от морской болезни, делалась белее мела. И она спускалась вниз, а Стелла ложилась к ней на колени, и так они сидели вдвоем, прижавшись друг к дружке. А иногда меня до смерти пугали высоченные волны и вой ветра – я тогда прятался у себя на койке, крепко обнимал Стеллу и зарывался носом ей в шею. И в такие вот минуты – не то чтобы такие уж частые, просто я помню их очень уж ясно – я старался держать под рукой мяч, подаренный Эдди.
Этот мяч был у меня вроде талисмана, амулета на счастье. Может, он и правда приносил удачу. В конце концов шторм утихомиривался и оказывалось, что мы уцелели, мы всё ещё живы и всё ещё плывём.
Я очень надеялся, что мама с папой позабыли о моей учёбе. Поначалу так и казалось. Но вот мы одолели несколько штормов, пообвыклись в плавании, и тут-то они меня усадили и сообщили неутешительные новости: хочешь не хочешь, а пора за книжки. И мама на этот счёт была твёрже алмаза.
Я сунулся было к папе за поддержкой, но без толку. Папа пожал плечами и произнёс:
– Мама – капитан.
И этим всё было сказано. Дома мама была просто мама, и я мог с ней запросто поспорить. Но какие споры с капитаном «Пегги Сью»?
Это был их заговор. Они втихомолку между собой составили для меня школьную программу. И отныне мне предстояло штудировать книжки по математике – папа сказал, что, если я застряну, он мне поможет. По географии и истории мне полагалось узнавать и записывать всё обо всех странах, где мы побывали и побываем за время кругосветки. По природоведению и рисованию я должен был записывать и зарисовывать все растения, всех птиц и разных других созданий, что встречались на нашем пути.
У мамы ещё был пунктик насчёт навигации.
– Билл-Прилипала научил меня всему, а я научу тебя, – сказала она. – Да, в школьной программе этого нет, ну и что? Никогда не знаешь заранее, может, это всё тебе очень даже пригодится.
И она научила меня обращаться с секстантом, снимать показания с компаса, прокладывать курс по карте. Моей обязанностью стало вносить в судовой журнал долготу и широту – каждое утро и каждый вечер как штык.
Раньше я, кажется, звёзд вообще не замечал. А теперь, во время ночных вахт, пока мама с папой спали, только звёзды скрашивали моё одиночество. Я смотрел на них и воображал, что мы последние люди на земле. Только мы, тёмное море вокруг нас, да миллионы звёзд над головой.
Как раз в ночные вахты я и приноровился делать «домашку» по английскому. Мне выдали мой собственный судовой журнал и сказали: пиши, мол, там что хочешь, нам можешь не показывать, главное, чтобы хоть раз в несколько недель там появлялась запись. Это будет вроде как мой личный дневник нашего путешествия.
В школе писать у меня не особо получалось – вечно я не мог придумать, с чего начать и чем закончить. Но здесь, на «Пегги Сью», я просто открывал свой журнал и писал. У меня всегда находилось о чём рассказать – много всего на самом деле. В этом-то вся штука. Я именно что рассказывал. То есть говорил, а не писал. Рассказ шёл из головы и через пальцы, через ручку вдруг оказывался на бумаге. И сейчас, когда минуло много лет, я читаю этот журнал и словно слышу свой голос.
Вот он, этот журнал, лежит передо мной. Страницы у него слегка помятые, бумага от времени пожелтела. Каракули мои поистёрлись, но читаются ещё хорошо. Дальше я вставлю в свой нынешний рассказ несколько записей из этого судового журнала. Записи эти хоть и короткие, но саму историю передают хорошо. Вот так я описывал наше путешествие. Вот таким оно виделось одиннадцатилетнему мальчишке, пустившемуся на яхте по просторам бурного океана.
