Дорожное эхо - Олег Левитан

Кот на траулере

В сушилку брошен мокрый фартук.С рук смыты чешуя и слизь…Перекурили после вахты —и по каютам разошлись.А корабельный кот Максимыч,всю вахту бывший не у дел,ворочал шеею массивнойи на коленях не сидел.Он поводил роскошным усом,и громко фыркал, осмотрясь,и мягкой лапой трогал мусор,и долго мягкой лапой тряс.Когда ж я вновь метелку прятал,мурлыкал кот – похвально, мол! —и шел глядеть в иллюминаторна полуостров Корнуолл.Как будто те дома и шпили,венчая сизые холмы —ему такое говорили,чего совсем не знали мы!И так глядел зеленооко,что робко думалось о нем:«Что ищет он в стране далекой,что кинул он в краю родном?..»

Элегия

О чем грустят вечерние моряв тот час, когда к волнам прильнет заряи сумерки сиреневой ордойс востока вскачь несутся над водой?

Они грустят о спелых облаках,с оранжевым свеченьем на боках,о звездах, еле видимых сейчас,что будут падать в волны через час…

Грустят о Геркулесовых столбах,о моряках с усмешкой на губах,о кораблях, что спят на дне морском,задушенные илом и песком…

Об оскуденье царств подводной мглы,о рыбе, что вылавливаем мы,о той, что мы увозим навсегда —в прожорливые наши города…

Плывем.А грусть простерлась —над кормой,над рубкой, над лебедкой якорной…И над трубой летит сквозь дымный чад…И чайки – параллельно ей летят…

Эльсинор

Еще вчера нас колошматил норд,но плыть проливом Зунд – волшебный отдых!Мы лезли из кают на свежий воздух —и поглазеть на замок Эльсинор…

Он приближался к нам во всей красетуристам предназначенного шикаи, как магнит, притягивал машинки,что катят по прибрежному шоссе.

И наш кораблик ржавеньким бочкомвсе норовил подплыть к нему поближе,и датский лоцман – здоровила рыжий —дымил по рубке пряным табачком…

Возьму бинокль у штурмана – он даст!И руки вдруг вспотеют от волненья,и замок – в многократном приближенье —появится, сиренев и грудаст…

О, замок Эльсинор! Над блеском водо чем тоскуешь, каменный молчальник,над берегами, над мельканьем чаекзеленый шпиль воткнувший в небосвод?

Трава забвенья камни оплела.Площадка под стеной бензином пахнет…Но кто открыл окно у левой башни?Быть может, в нем Офелия жила?

Вот пушки. Взгляд их жерл – тяжел и хмур…И флаг с крестом кровавится уныло…Ах, знаю я – не здесь все это было!Но так решил великий драматург!

И никаких туристов, яхт, реклам!Лишь сердце задрожит от резонанса,поверив, что ровесник Ренессанса —трагедии вместилище и храм!

И снова Время грузно мчится вспятьпо заскорузлым знакам Зодиака,и «Гамлет» – в переводе Пастернака —лежит в моей каюте…И опять…Там, в замке, принц – то медля, то спеша —по галереям вдоль перил щербатыхидет… стоит… Он знает виноватых!Он часа ждет!О, бедная душа,

под силу ли нести такую кладь,такой экзамен выдержать – экстерном?И встретив Розенкранца с Гильденстерном,им предложить – на дудочке сыграть…

Он сам игрок!Пусть в правилах игрыдвуличны все – и он в обличьях волен!Они больны, ну что ж, он тоже болен,безумен даже – только до поры…

И бродит принц. И бредит на ходу.И узнает на всем черты порока!Живой цветок – среди чертополоха!

…А в 1602 году —на Бред-стрит в старом Лондоне —был пирв таверне, именуемой «Сирена»…Вздымались чаши. Пелась кантилена…На том пиру – присутствовал Шекспир.

Был постный день, но жареный кабандо косточек был съеден и обсосан.Вино лилось рекой. И под вопросом —была мораль…И был хозяин пьян.

И расстегнув высокий воротник —со школы нам известный по портрету, —Шекспир внимал какому-то поэту,вещавшему про творческий родник.

«Молчите все! – кричал он. —Ваша честь!Я написал для пьесы продолженьепро тягость Фортинбрасова правленья!Дозвольте мне немедленно прочесть!..»

Он был настойчив. Он напротив сел.И быть бы скуке, коль не подоспел быактер театра «Глобус» Ричард Бербедж,сказавший так:«Пойдите к черту, сэр!»

Потом усами дернул, словно кот,и усмехнулся: «Что милей молчанья?»Потом сказал:«А все же не случайно —о пьесе разговоры целый год!

Мне самому, едва лишь выхожуна сцену в третьем акте с монологомвсе чудится, что я общаюсь – с Богоми в зале все светильники гашу…

И вижу наяву весь этот ад,и чувствую, как трогает картина —и шпагоносца,и простолюдина!И главное, как все они молчат!..

Мы – временны. Мы – гости на земле.Актерствуем – и в жизни, и на сцене,но роли наши краткие бесценныучить Добру…Так показалось мне…»

«О да, мой друг, – ответствовал Шекспир, —в природе нет достойнее призваньяоправдывать венца природы званьеи мир лечить, пока недужен мир.

Себя увидев в зеркале, глупец —уже умнеет! Зло – не так всесильно!И если жизнь на отклики обильна,то сможет стать добрее наконец…

Прекрасны миг, движение, порыв —не уступить,восстать пред силой грубой,чтоб каждый понял, что ему Гекуба,в самом себе сокровище открыв!..»

Так говорил Шекспир, потом – молчал.В том разговоре – с другом и актером.В том самом разговоре, о котором —биографам никто не сообщал…

Какой был век! Каких исполнен сил!Звезда навстречу Кеплеру летела.В тюрьме сидел Томмазо Кампанелла.Отрепьев Гришка шлялся по Руси…

Монах из ртути золото варил.Костер еретика спасал от скверны.Творец трагедий – в лондонской таверне —о главномв Человеке говорил…

А мы – плывем, наш путь лежит домой…Сгорел закат. Суда спустили флаги.За ближним мысом виден Копенгаген.И стих пора кончать беспутный мой.

Мигнул маяк. И выпустив шасси,к земле спустился сизокрылый «Боинг», —свистящий рев оставив за собою…И ветромер – трепещет на оси.

И все казалось в отблесках зарниц,что вывернуто Время наизнанку,что где-то там —в теряющемся замке —все мечется,все мучается принц…

Возвращение

«Тихо. Грустно. Я один…»

Тихо. Грустно. Я один.Время – полночь с хвостиком.Скрыт от лютых холодинв комнатушке простенькой.

Не пишу. Сижу, как царь.Володею славно —выражением лицаи настольной лампой.

Все заботы – на виду.А спалось чтоб лучше —домового заведус будущей получки.

И друзей прикатит рать,разузнав про это —домового повидатьи меня проведать…

Вид из окна

Ко мне в окно заглядывает лучзакатного светила каждый вечер —весной попозже, осенью пораньше…И я встаю и вижу из окна:привычный двор, шеренгу тополей —их каждою весною подстригают,но к осени они опять лохматыи веселы, как местная шпана…

Еще я вижу выставку белья —исподнего, – и это очень мило,сквозь форточку доносится ко мнечуть слышный запах сырости и мыла.Так вот что носит нынче мой сосед —вот эти майки с синей окантовкой,вон те трусы, кальсоны и носки…А что жена – описывать неловко.

А рядом вишня норовит в окнолиствой залезть. Вокруг нее шиповникразросся. Я сажал его давно.Теперь он льнет, как преданный любовник,к ее ветвям, и в нем тоска видна —шиповники ревнивы, и упрямы,и неказисты…Впрочем, и онане сакура на фоне Фудзиямы…

Но то сейчас, под осень,а весной,когда она вся в белом, как невеста,цвела в окне раскрытом предо мной —не наравне с шиповником, а вместо, —куда ему, колючему кусту,равняться с ней…Ах, как она светилась!…И мысли обретали высоту,и телефон звонил, и счастье длилось…

Ночью

– Что ты сказал?– Что я люблю тебя.– А что еще?– Что мне не спится что-то.

…А тень в углу глядит на нас, скорбя,нахохлясь наподобье воробьяи затаенно вслушиваясь в шепот…

– Что ты сказал?– Что кто-то слышит нас.– Не может быть!– Мне чудится дыханье…

…Она пришла уже в который рази, как всегда, она уйдет сейчас —уже ушла, не вынесши свиданья…

– Что ты сказал?– Что мы не так живем.– Как так – не так?– Не знаю, но обидно.

…Сейчас она, наверно, под дождем,и кофточка промокла под плащом,и мгла кругом, и даже слез не видно…

– Что ты сказал?– Да спи ты, наконец!– С тобой уснешь!– Ну все, ну тише, тише…

…А ветер, вслед ей посланный гонец,с какой-то вестью прибыл в наш конец —шумит, колотит крыльями по крыше…

«Деревья – как люди: в ненастное время печальны…»