Во тьме окаянной - Михаил Сергеевич Строганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Постой, а как же помешанные казаки? – возразил Семен. – Яков из Чусовой о сем подробно батюшке расписал, так, что под кожей мураши бегают.
– Ты к делу чертовщину не примешивай, – обрезал Карий. – Надо лазутчиков взять – возьмем, волков перебить – перебьем, шаманов да князей вогульских урезонить – миром усмирим или силою принудим признать власть Строгановых. А изобличать уродцев да искать упырей – дело пустое…
– Ты и вправду не веришь?
– Не верю, – спокойно ответил Карий. – Если бы и поверил, то такого значения не предавал, страх делу не помощник. Можно и своей тени насмерть испугаться…
Семен вышел из арсенала, но через мгновение вернулся с увесистым свертком.
– Опять диковина вогульская?
– Диковина, да только не вогульская, а немецкая. Разворачивай.
Перед Даниилом лежал изысканной работы двуствольный пистолет с рукоятью, отделанной серебром. На ней были изображены сцены охоты не то на волков, не то на оборотней.
– Прими подарок от Строгановых. На Ливонской войне трофеем взят, – пояснил Семен. – Одним выстрелом разом две пули посылает: верхняя бьет в голову, а нижняя – в сердце.
Данила осмотрел пистолет. Добротное, дорогое оружие большой убойной силы; чтобы его заполучить, Строгановым пришлось хорошо заплатить…
– Вот еще… – Семен выложил перед Карием кошелек. – Трать сколько надо. И грамоту за подписью Аники возьми – с ней да деньгами любые дороги открытыми будут. Савва и Черномыс с тобой поедут, пригодятся. Розыск в землях наших учинишь, службу к новой зиме окончишь. Успеешь?
Данила взял со стола грамоту, набитый серебром кошель и уверенно сказал:
– Успею.
* * *
Благовещенский собор плыл над утопающим в снежных волнах Сольвычегодском, парил над замерзшей Вычегдой, скользя по лазурным высям пятью золочеными куполами. Савва посмотрел на храм и перекрестился: после снежной бури он казался новым ковчегом, в который однажды войдет для спасения каждая живая душа.
Храм еще не был построен, но службы в нем шли регулярно: Аника Федорович вкладывал в собор оставшуюся надежду и нежность, словно исполняющий волю Божью патриарх Ной. Рядом с собором заложил и родовую усыпальницу, чтобы по воскресении из мертвых род не потерялся, а в единении вошел в жизнь вечную.
Звонили к вечерне. Савва видел, как из тяжелых саней слуги под руки выводили Анику Федоровича, вернее инока Иоасафа, который хоть и позволял себе изредка жить в хоромах, в остальном, несмотря на телесную немощь, строго держался монастырского устава.
Решение Строганова уйти в монахи многих потрясло, настолько, что пошел слух о скорой кончине мира, коли расчетливый купец от него отрекся. Следуя его примеру, стал послушником Пыскорского монастыря Преображения Господнего и бывший лекарь Савва Снегов.
Григорий Аникиевич, хозяин стоящего на Каме Орла-городка, призвал его перед самым постригом. Принять монашество не позволил, сказав, что надлежит участвовать в деле, в которое монаху соваться не гоже. Настоятель, игумен Варлаам, поговорив со Строгановым, благословил Савву исполнить иное послушание…
Служба началась. Клубы кадильного дыма медленно наполняли глубину храма, клубясь над головами, словно земные облака. Над ними, вверху, медленно разверзалось небо, но не зримое, а духовное, с Богом Саваофом и Христом Вседержителем, евангельским благовестием и Страшным Судом… Певчий хор грянул сверху, но не из-под купола, а с небес, озаряя ум Саввы всполохами откровений: «Отимеши духи их, и исчезнут, и в персть свою возвратятся. Послеши дух Свой и созиждутся, и обновиши лице земли…»
Отрешившийся от мира Аника-Иоасаф, жаждущий перенять отцовское подобие Семен, хладнокровный наемник Карий, беспечный, простодушный казак Василько, хитроватый холоп Офонька, неудавшийся монах Савва – все они собраны здесь не слепым случаем, а волею Господней, уже исчислившей и взвесившей на весах их судьбы: «Яко весть Господь путь праведных и путь нечестивых погибнет…»
Савве казалось, что теперь пребывают они не на вечерней службе, а взошли под своды ковчега на Тайную вечерю, что испытает сердце каждого и укажет единственный путь: «Воззвах к Тебе, услыши мя… Да исполнится молитва моя, яко кадило перед Тобою…»
Перед глазами уже не плыли – мелькали в едином круговороте лики и люди, в видении предваряя грядущие судьбы. И чудилось Савве несение креста в дрожащем крестном знамени Аники, и положение во гроб в неподвижном спокойствии Семена, и поцелуй Иуды в приторной ухмылке холопа Офоньки, и сошествие во ад в суровой напряженности Карего… Все менялось, проплывая перед глазами, полными слез, и только неизменно разносилось с небес над земной юдолью: «Услыши мя, Господи… Услыши мя…»
Глава 3
Знамение
После снежной бури установились морозы, но не лютые, как на Крещение, а легкие, знаменующие исход зимы. Под широкими полозьями розвальней поскрипывал снег, разбегаясь за санями парой бесконечных лент; а вверху, над головами, срывались и неслись вниз тяжелые снежные шапки с еловыми шишками.
Удобно пристроившись за казаком, бывшим возницею, Савва любовался снежным ирием, наблюдая, как появляются на небосклоне вымороженные звезды.
– Красота-то какая, силища… Луна в четверть неба восходит, и звезды, светильники Господни, ангелы зажигают. Все для чего? Да чтобы людям на земле и ночью свет был!
Савва вдохновенно перекрестился и потормошил дремлющего Данилу:
– Посмотри, как ясно отражается в небесах земной рай! Видывал ли где подобное? Краше, чем у нас, не сыщешь!
Карий отбросил руку послушника:
– В Персии звезды ярче, и видно их лучше. Скажи, звездочет, скоро ли будет яма?
Василько хмыкнул и ответил вместо послушника:
– Верст через пять. Коли поспешать станем, то к ночи поспеем.
Приободряя уставшую кобылу, казак взмахнул поводьями и затянул песню:
– Ты дубрава моя, дубравушка,
Ты дубрава моя, зеленая,
Ты к чему рано зашумела,
Приклонила веточки, запечалившись?
– А к тому приклонила я веточки,
Что рыдает во мне птаха малая,
Птица певчая Богу молится.
Проклинает она черна ворона,
Что сгубил ее малых детушек,
Разорил ее тепло гнездышко…
Карий, поправляя овчинный тулуп, приподнялся:
– Что вы все за песни поете? Скулите, как собаки побитые! Или радоваться совсем разучились?
– Тогда и ты сказывай, у разбойников какие песни? – вспылил Савва. – Все веселые, молодецкие?
– Ты к ним сходи, да сам послушай! – рассмеялся Карий, а вслед за ним и Василько.
– И то верно, Данила, нечего причитать да завывать, чай не бабы!
Лошадь фыркнула и остановилась – на дороге, шагах в двадцати, стоял матерый волк, буравя ездоков зелеными огоньками глаз.
– Эка нечисть! – Василько слез
