Деревенский дневник - Ефим Дорош

На вопрос Андрея Владимировича, как ему нравится новый председатель, Антон Иванович с явной неохотой отвечает, что ничего, мол, только плохо, что ужбольским мирволит. И приводит случай, — это было, говорит он, сегодня, когда ужбольские мужики подкашивали на корм скоту семенную тимофеевку. Кстати сказать, когда несколько позднее приехал сюда Николай Леонидович, то выяснилось, что тимофеевка эта вовсе не семенная. Рассказывает Антон Иванович и о том, что весной его назначили фуражиром, но корм уже растаскали — те же ужбольские брали без меры, — и пришлось ему отказаться от этого дела. Замечает он еще, как бы между прочим, что новый председатель молод, неопытен, поснимал сгоряча всех бригадиров, а теперь иных из них снова назначил. Обо всем этом он говорит как-то уклончиво, не то сожалея, что председатель ошибается по молодости своей, не то осуждая его. И все это представляется мне обычной борьбой так называемых деревенских партий, в которой Антон Иванович, коммунист и опытный хозяин, участвует такими вот разговорами исподтишка и тем, что записался в старики, хотя еще крепок.

Жена Антона Ивановича приглашает нас в избу, потчует чаем с сотовым медом и вареньем из вишни и красной смородины, сваренным на меду. Изба у них большая, но вся покосившаяся. На подоконниках много цветов, на стенах — ружья. Не знаю почему, но мне представляется, будто я в гостях у лесника. Антон Иванович рассказывает, что, отделившись от отца лет двадцать пять назад, он вскоре же погорел и купил эту избу в «леснине» — так называют здесь протянувшуюся на северо-запад лесную сторону. С плотниками в те времена было трудно, и когда ему уже поставили дом, он обнаружил, что дом садится на один из углов. Он стал говорить об этом плотникам, те кое-как подбили угол, и ему пришлось с этим согласиться, так как деньги он все отдал, да и других плотников не найти было. Теперь, заключает Антон Иванович, о доме он уже не думает — стар стал.

Место здесь дивное, Антон Иванович человек умный, бывалый, гостеприимный, однако не нравится мне у него, как-то грустно и тяжело на душе. Не нравится эта о трех дворах деревенька, куда не ведет ни одна дорога, деревенька, которая скоро исчезнет с лица земли, — старики ведь умрут, а кто же из молодежи захочет жить этой хуторской жизнью. Больно глядеть на выморочные сады, принадлежащие сейчас колхозу. Председатель не знает, что с ними делать: таких садов по всем деревням у него много, и держать в каждом сторожа, понятно, невыгодно, вот и пропадает большая часть урожая, да и сады дичают. Не нравится мне и наше мирное воскресное чаепитие в середине июля, в разгар сенокоса, скорее уместное у лесника, нежели у председателя колхозного актива, у коммуниста. Очень уж все тут сонно, исполнено умиротворения, как в лесу или на пасеке, не чувствуешь нашего быстрого времени, не видишь его живых примет.

В Ужбол мы возвращаемся другой дорогой, идем мимо строящегося телятника, кирпичные столбы которого краснеют на зеленой лужайке у околицы большого села Урскол, и на душе становится легче, веселее. Что там ни говори, а при новом председателе живет колхоз!

Мы идем вдоль-картофельного поля. Трактор окучивает картофель, посаженный квадратно-гнездовым способом. За картофелем, почти до Ужбола, протянулась поспевающая рожь, сбоку которой приткнулся самоходный комбайн. А в самом Ужболе, на горе возле церкви, стоит картофелеуборочный комбайн — новенький, выкрашенный в серый цвет, на резиновых шинах. Тут же стоят тракторы, подле которых возятся испачканные, как черти, трактористы. Стоит мощный болотный плуг. Стоят и другие машины, назначения которых я не знаю, потому что каждый день в деревню поступает новая техника.

Тракторист рассказывает нам, что новой системой оплаты они, механизаторы, довольны, — хлеб теперь в «Заготзерне» будут получать, — однако плохо то, что ни он, ни его товарищи до сих пор еще не знают, сколько они заработали за посевную. И мне подумалось, что не в одних лишь новых машинах дело, Неужели трудно еженедельно сообщать трактористам об их заработке? Ведь это благотворно сказалось бы на производительности труда, потому что система оплаты — прогрессивно-поощрительная. Сколько же еще у нас безрукости!

Долго тянется воскресный день летом в деревне. На травке возле изб сидят старухи с внучатами. Тут же и женщины помоложе. Появился первый гармонист, лениво растягивая гармонику, прошелся серединой улицы. Вышли и девчата, сперва — подростки, а за ними — невесты. Откуда-то сверху, со стороны Жаворонков и других деревень, лежащих повыше Ужбола, идут мужчины и женщины с корзинами ягод, — они идут в Райгород, к железной дороге, чтоб отправиться со своим товаром в Москву или в область.

На усадьбах у всех поспела вишня, поспевают огурцы, и все торопятся продать поскорее, так как цены с каждым днем падают.

А молодежь просто хочет погулять по случаю погожего воскресного дня, хотя день этот ох как хорош для сеноуборки!

Но убирать сено сегодня почти никто не вышел.

Председатель колхоза ходит сам не свой. Накануне он созвал бригадиров и дал наряд на работу. Однако работать никто не стал.

Появился еще один гармонист, и начался «елецкий», весьма распространенный по деревням танец. Танец этоТ состоит в том, что две или четыре девушки, выйдя в круг, принимаются медленно кружиться и отчаянно топотать ногами. Руки у них при этом безвольно опущены, лица — нарочито бесстрастные. От времени до времени какая-нибудь из девушек пронзительно выкрикивает частушку, выкрикивает с какой-то серьезностью, с подчеркнутой деловитостью:

Нас и хают и ругают,А мы хаяны живем,Мы и хаяны — отчаянны,Нигде не пропадем!

Расстроенный тем, что почти никто не вышел убирать сено, Николай Леонидович сел на мотоцикл и уехал к матери в Вексу,

повидать свою трехлетнюю дочку, которую не видел недели три. Сам он родом из Вексы, а жена его, учительница, живет в Усолах. Сейчас она на областных курсах по переподготовке учителей, где пробудет с месяц. Сам же Николай Леонидович квартирует у, нашей Натальи Кузьминичны.

До поздней ночи топочет под окнами «елецкий».

Старик кровельщик, кроющий у Натальи Кузьминичны крышу, или, как здесь произносят, «крыжу», человек, по ее же словам, бывалошный, с усмешкой говорит о «елецком»: «Пошла работать маслобойка!»

В Райгород мы идем с Андреем Владимировичем пешком, так как вконец «развратившийся» Шаров, шофер опорного пункта, к восьми часам — о чем было условлено — за нами не приехал. Андрей Владимирович теперь работает в Москве, в институте, и для Шарова не начальник.

Солнечно, но не жарко. Мы перешагнули через кювет и пошли тропинкой под хорошо разросшимися молоденькими кленами и тополями.

Комиссию мы находим на городской площади, возле кремля. Решено, что комиссия поедет на полуторке с Шаровым, а мы с Андреем Владимировичем и Людмилой Алексеевной, заведующей опорным пунктом, останемся ждать машины, обещанной директором лугомелиоративной станции.

Сидим в милом провинциальном скверике под кремлевской стеной, где огромные клумбы сплошь засажены каким-нибудь одним растением: душистым белым табаком, желтым, розовым, оранжевым и пунцовым львиным зевом. В скверике прохладно, покойно и чуть грустно.

Из города выезжаем в самый зной.

Чтобы догнать комиссию, мы поехали кратчайшим путем, через какую-то речку, где наведен жиденький наплавной мост. Мы вылезли из машины и по крутому песчаному спуску пошли к реке. Андрей Владимирович пошел впереди машины, а мы с Людмилой Алексеевной — сзади. Конечно, он выиграл на этом, так как прошел по сухому. Доски моста под тяжестью машины вдавливались в воду, которая, сочась сквозь щели, заливала мост. И в этом сказался опыт пожилого уже человека, исходившего на своем веку не одну сотню километров болот и лугов.

Так мы пришли в Ново-Ивановское — большое, в несколько улиц, село. Здесь много двухэтажных домов, не только деревянных, но и кирпичных. Кирпичные дома с железными ставнями, а деревянные — сплошь в резьбе. Как и в Усолах, в Ужболе, в других здешних деревнях, удивляет богатство и разнообразие резьбы наличников, слуховых окошек… Встречаются витые деревянные столбики на крылечках. Насколько красивы и благородны деревянные дома, настолько же уродливы каменные, с их маленькими окнами-бойницами и железными одностворчатыми ставнями. Так и представляешь себе бывших хозяев этих домов, начисто порвавших с крестьянским трудом, сытых и пошлых.

В колхозной конторе счетовод сказал нам, что комиссия осматривает хозяйство, удивился, как это мы сумели на машине проехать через наплавной мост. Он объяснил, что они предлагали соседям построить сообща настоящий мост, чтобы можно было ездить. Но тамошние колхозники отказались. И тогда Ново-Ивановский колхоз выстроил мост исключительно, как выразился счетовод, для прогона скотины. А ездят — и они и соседи — кружным путем, но друг на друга не обижаются.