Деревенский дневник - Ефим Дорош

Мне вспомнился в связи с этим разговор между секретарем райкома и председателем райисполкома, коему я был свидетель нынешней весной. Было еще очень сыро, земля не поспела, со дня на день ожидали, что она поспеет. И вот секретарь райкома спросил председателя райисполкома, не слышал ли он: говорят, в таком-то районе вроде бы начали сеять. Спросил и тут же рассмеялся, несколько виновато сказал, что вот, мол, как трудно отделаться от этой привычки, так, мол, и подмывает выскочить первым. Следует заметить, что слух о районе, где уже начали сеять, мог оказаться ложным, — выехали в поле, увязли, да и вернулись назад. Но этот слух мог оказаться и верным, могло быть, что и впрямь начали сеять, что и пора было начинать, потому что условия ведь не только в различных районах, не только в различных колхозах, но и на разных полях одного «и того же колхоза — разные: различные почвы, различное расположение полей.

Николай Леонидович, когда я ему рассказал об этом, вспомнил, как весной торопили его с севом, как он, не зная еще здешних полей, начал сеять, а земля в том поле была сырая, вязкая, потом наступила жара, земля как бы окаменела, да так, что ростки не могли пробиться наружу и весь посев погиб.

Снова жаркий день. Синее невысокое небо в низких, крутых и белых облаках. Выйдешь на дорогу, и с горки далеко видно вокруг. В низине — болота и луга, уставленные стогами, кочковатые пастбища, по которым бредут коровы, заболоченный кустарник… По железнодорожной насыпи тянется поезд. — Белая автомобильная магистраль с бегущими в обе стороны машинами. За всем этим — узкая полоса озера Каово, оловянная вода с темными пятнами тростников. А по косогорам — белые гречишные и желтые ржаные поля; в иных местах, где по промоинам весною и осенью бежит вода, поля разделены извилистыми зелеными полосками.

Снова, сгибаясь под тяжкой ношей, бегут по дороге бабы с ягодами. Снова мчатся автомашины, среди которых много бензовозов — запасают горючее к предстоящей уборке, к пахоте, к озимому севу.

Часу в одиннадцатом дня промчался на „газике“ директор МТС, а вскоре после того, как он уехал из колхоза, на ржаное поле, что за свинарником, проследовал комбайн. Должно быть, директора вызвал агроном и тот распорядился начинать косить рожь. А председателя нет, он на сессии райисполкома (должно быть, и райисполком вслед за райкомом, созвавшим недавно актив, вслед за МТС, созвавшей совет, готовится к уборочной, собирая, в сущности, тех же людей, которые были и на активе и на совете, да и речи будут те же).

Когда часу в четвертом пополудни мы шли в Райгород, видно было, как на косогоре, по краю ржаного поля, ползет комбайн. А когда возвращались часу в восьмом вечера, комбайна уже не было, с края поля темнела узкая полоска жнивья. Комбайн либо сломался, либо рожь поспела только с краю, либо, что вернее всего, она вся сырая.

На склоне горы, на которой стоит Ужбол, в темной зелени садов пылают в лучах заходящего солнца, как флаги, куски кумача. Это — чтобы пугать скворцов, охотников до сладкого вишенья.

Вечером выясняется, что директор МТС действительно приезжал для того, чтобы заставить убирать рожь. Однако она еще не поспела, зерно сырое, солома зеленая, навивается на мотовило. И комбайн опять отправился к месту своей стоянки у церкви.

Приехали „кинщики“, как говорят в здешних местах. На афише, которую еще днем прикрепила к стене клуба девушка-почтальон, объявлена „Ночь в Венеции“, что не помешало, однако, „кинщикам“ показать, как выяснилось позднее, „В дальнем плавании“. Главный „кинщик“, паренек лет девятнадцати, довольно независимый на вид, важно щеголяет в старом канотье, бог весть откуда попавшем к нему. Он дочерна загорел, на нем, кроме канотье, выгоревшая майка.

С утра пасмурно, быстрые рваные тучи низко бегут над обширной котловиной, кажется, что края их касаются гряды холмов, окаймляющих всю низменность вокруг озера. На фоне туч резко белеет видная издалека высокая колокольня Рыбного. Говорят, что она всего лишь на три или четыре вершка ниже Ивана Великого. Об этой колокольне рассказывают, что богатые рыбнинские мужики замыслили построить ее на несколько вершков выше, чем Иван Великий в Москве. Однако Синод запретил им это.

Снова потянулся в поле комбайн. Несколько позднее из сада Натальи Кузьминичны видно было, что он стоит на краю ржаного поля, которое начинается сразу же за садом.

Скоро все же начнут жать.

С обеда стал накрапывать дождь. Сперва с перерывами падали из стремительно бегущих туч крупные редкие капли. Порывами налетал ветер, и от ветра, от этих капель дождя тревожно шумела листва на деревьях в садах. Громко переговаривались женщины и девушки, обиравшие малину и вишню. Может быть, потому, что собирался дождь и шумел ветер, в их голосах угадывалась торопливость, с которой они работали. Женщины договорились с председателем, что завтра на рассвете он даст им машину, чтобы отвезти ягоды в область, а послезавтра они все отправятся убирать сено. Голоса женщин вдруг покрыл грохот обрушившегося на землю ливня. Началась гроза. Даже не глядя на улицу, только по звуку, можно было определить характер дождя. Минут пять подряд слышится неистовый шум, — это ливень, тяжелый и сплошной, непрерывной массой воды бьется о землю. Потом вдруг становится тихо, воздух наполняется едва слышным шорохом и шелестом, — это на смену ливню приходит мелкий моросящий дождик, сквозь который проступает шелест листьев на деревьях. И опять грохот ливня, и опять шорох дождика. Говорят, что дождь после обеда — суточный дождь. И еще говорят, что это „Самсон-сеногной себя оказывает“. На Самсона-то был дождь!

Николай Леонидович говорит, что все городские учреждения и предприятия на время сеноуборки распределены между колхозами — каждому дано задание скосить и убрать определенное количество гектаров. К здешнему колхозу прикрепили контору „Сельхозснаба“ и артель „Ударник“. В „Сельхозснабе“ человек пять или шесть народу, скосить они должны четыре гектара. Можно представить себе, сколько провозятся с четырьмя гектарами физически слабые служащие, никогда не державшие в руках косы. Николай Леонидович договорился с управляющим конторой, чтобы они вывезли ему на своих машинах шлак для постройки телятника, а он даст им справку, что они скосили сено. Тот согласился, но только на том условии, что грузить шлак будет колхоз. Николай Леонидович отправился в артель, которая должна скосить гектаров четырнадцать, и договорился с председателем артели, что они будут грузить шлак, а он даст им справку, будто они косили сено. На том и порешили. И контора с артелью довольны, и колхозу выгодно. А скосить восемнадцать гектаров сена для колхоза, который должен скосить шестьсот пятьдесят и у которого осталось нескошенных каких-нибудь семьдесят, не трудно.

Мне нравится то, как поступил молодой председатель колхоза. Может быть, в этом есть что-то не совсем дозволенное, но колхозу от этого выгода, — у колхоза нет ни лишних людей, ни машин, чтобы возить шлак, а строить телятник нужно, и строительство наверняка задержалось бы из-за сенокоса. А конторе с артелью куда удобнее и сподручнее дать свои машины и людей на погрузку. Но правильнее было бы, чтобы райисполком, распределяя городские организации между колхозами, спрашивал председателей, какая помощь им нужна. Не всякий ведь председатель додумается до того, до чего додумался Николай Леонидович, а если и додумается, то, быть может, не рискнет на такую комбинацию, не станет давать фальшивые справки. Это — во-первых, а во-вторых, хотя и невелико преступление поступить так, как поступил Николай Леонидович, однако незачем его на это толкать.

И еще нравится мне, что Николай Леонидович не очень-то любит городских помощников на полях колхоза. Как правило, возни с ними много, как и со всякими временными и неквалифицированными работниками, — устрой, накорми, покажи, что делать. А толку от этой помощи очень мало. Положительно, из Николая Леонидовича выработается настоящий председатель.

Утро стоит тихое, солнечное, обещает знойный день. Скворцы кружат над садами, поднимаются тесной стайкой, темной, имеющей округлые очертания. Скворцы поднимаются как-то наискосок, в сторону от сада, там перестраиваются так, что стая становится неожиданно большой, и стремглав падают на сад.

Наталья Кузьминична рассказывает, что когда ее меньшой сын был дома — теперь он в армии, — он убьет, бывало, ворону, повесит ее на шесте в саду, и ни один скворец не рискнет приблизиться к саду. Характерно, что в Ужболе нет скворечен.

А день действительно знойный, очень тихий и какой-то звенящий— и нагретый воздух звенит, и бесчисленные кузнечики, и жаворонок в небе… Беспрерывный звенящий звук, тесно связанный с разлитым в воздухе зноем, в то же время усиливает исключительную тишину глухого и жаркого июльского дня. На косогоре, где озимая рожь, стоят на жнивье суслоны сжатого хлеба. Эту рожь жали серпами, так как нужна солома для крыш. А рядом, на другом краю этого же поля, время от времени вываливая копну соломы, движется комбайн.