Тебе не пара - Род Лиддл

— Ты что, подольше не мог? Третье слева, и давай в темпе.

Он безропотно подчиняется.

ТРИ СЕКУНДЫ

Софи ютится в трущобах SE14[5]. У кухни вид одичавший: тут тебе и синие навозные мухи, и полупустые коробки из-под еды, и гора заскорузлой надбитой посуды, и сваленные в кучу баночки из-под обезжиренного йогурта с продавленными алюминиевыми крышками, и уверенно хозяйничающие мыши, и любопытные коты. Софи туда больше не заходит. Да там и всегда было просто нечто вроде склада, еще до того, как отключили газ.

Гостиной у нее нет (там спит Бешамель), а в ванную лучше не соваться по двум причинам: во-первых, состояние унитаза, во-вторых, полное отсутствие горячей воды.

Поэтому она все время проводит в своей спальне на третьем этаже — в этом квадрате четыре на четыре. Там у нее обычно не поймешь, где кончается матрас и начинается линолеум: закиданная одеждой комната напоминает однотонное одеяло, сшитое из кусочков лайкры, шелка и хлопка. Каждый вечер она зарывается под груду пальто, одеял и месяцами не стиранных простыней, а бумбокс не выключает, чтобы приглушить несущийся с Нью-кросс-роуд шум.

Сон ее стерегут разные люди, знаменитые и не очень — Теренс Стэмп, Ленин, Эллиот Смит, Хоуп Сандовал, Алистер Кроули, Роза Люксембург. Кроме них, к бледно-желтым стенам прилеплены снимки Софи и ее новых друзей — где в обнимку, где в более смелых позах — и хитроумно сделанные черно-белые фотографии деревьев, стариков, заброшенных зданий, железнодорожных станций и Барселоны.

Лампочка перегорела недели две назад, поэтому читает она при свечах, таких здоровенных, белых; их сладковатый теплый душок, смешанный с застоявшимся косячным дымом, запахом грязных простыней и более крепкими ароматами «Malice» и «Loathing», создает в комнате возбуждающую, экзотическую атмосферу — и Софи счастлива в уверенности, что наконец-то попала, куда хотела.

Кожа ее приобрела прозрачно-ледянистый оттенок, глаза превратились в серые провалы, волосы отросли, от прежнего каре скоро и следа не останется. По пятницам, если вечером в городе нет ничего особенно интересного, она ездит домой, в Лимингтон Спа, на своем любимом «жуке». Глядя, как она слишком резко заруливает во двор, ее родители безошибочно догадываются: сегодня она выглядит неизмеримо хуже, чем в прошлый раз. Догадываются они и о том, до какой степени их переживания выводят ее из себя. Бен, ее отец, дал ей двести тысяч на квартиру, небольшую, где-нибудь в Клэпэме, Кларкенуэлле, Фулэме или в пока еще, что называется, относительно приличной части Стокуэлла. Софи надо будет платить только за коммунальные услуги — так Бен упорно продолжает называть муниципальный налог. Но покупка жилья, весь этот омерзительный процесс, все это мещанство нагоняет на нее… это самое… апатию — ей сейчас просто совершенно не до того. Ой, не знаю, может, в будущем году, каждый раз говорит она своему отстойному папаше при встрече, все еще взвинченная, не успевшая отойти от фенамина, дороги за рулем и внезапного возвращения домой.

Рабочие дни она проводит в Юниверсити-колледже, погруженная в программу первого курса по социологии. Она столькому научилась за такое короткое время — все это ей прежде и в голову не приходило.

Не считая занятий в университете, она всячески расширяет свой кругозор, тянется ко всему, хватает все, что раньше ей было по той или иной причине недоступно. Она практически все на свете готова попробовать: «Ред бул», фенамин, анальный секс, супер-острые карри, лексотанил, минет, журнал «Ред пеппер», «Старопрамен», аборты, ямайские пирожки, кокаин, не мыться, футбольный клуб «Чарлтон», ночные автобусы, темные закоулки, оккультизм.

И людей она тоже много перепробовала: успела завести кучу друзей и переспать с кучей незнакомцев. Трахалась с четырьмя ребятами с общего курса по сравнительным социальным структурам, еще с двумя — с факультатива по социолингвистике для первокурсников. Трахалась с водопроводчиком, с вокалистом второразрядной инди-группы; трахалась с двумя наркодилерами, с хозяином бакалейной лавки и с доцентом — преподавателем этики. Трахалась с двумя соседями по квартире, Марком и Бешамелем; трахнулась с человеком, постучавшим в дверь спросить дорогу к метро (да прямо за мостиком, невозможно проскочить); а лучше всего у нее получилось трахнуть этого бедолагу из соседнего дома, потрепанного, издерганного, который считает, что американцы по секрету пытаются отравить нас всех поташем; ей иногда слышно по ночам, как его вой разносится над крышами.

Она обожает район, где живет. Шум, грязь, чувство осязаемой угрозы, собаки с бешеными глазами, опасные дети. Ей тут все нравится: белые вроде бы ничего народ, живут себе худо-бедно, перебиваются, как могут, ну, а черные, она считает, вообще классные, они же настоящие дети природы, все-все берут от жизни сполна! И местные ее тоже любят, как свою. Нет, серьезно, они к ней со всей душой, как и она к ним — все симметрично. В лавке на углу для нее каждое утро держат наготове «Гардиан» и «Мальборо лайтс», и кто-нибудь из братьев пакистанцев за прилавком обязательно скажет ей, какая она сегодня красивая или усталая.

И хозяин дома, мистер Милошевич, ее тоже любит, хоть она и нечасто платит свои 90 фунтов в срок и заставляет его подолгу ждать на улице в двухцветном «форде-косуорте» модели 1989 года.

И в метро ее любят, и в 53-м ее любят, на верхнем этаже, в бесконечной трясучке, когда он еле ползет по дороге к Элефант-энд-касл; и в «Роще» ее любят, и в «Пещере отшельника», и в «Пяти колоколах», и в баре «Пасифик», и в «Трафальгаре».

И Пол ее любит, любит до потери пульса; и она его тоже ужасно любит. Но трахаться с ним отказывается, так как это могло бы помешать развитию между ними гораздо более серьезных отношений, которые, разумеется, выше секса — да что там, попросту его исключают.

Пол, конечно, придерживается противоположных взглядов, что естественно при испытываемых им чувствах, но и ее точку зрения он, безусловно, готов понять. Он согласен с тем, что, когда спишь со всеми без исключения, отказ переспать с любимым человеком, наверное, и вправду свидетельствует о глубине чувств. Может, и так.

Все это настолько запутанно. Иногда, в минуты уныния, которые в последнее время все чаще его посещают, ему кажется, что он — единственный, с кем Софи успела перекинуться десятком слов и при этом не переспала. Но в то же время ему известно ее искреннее отношение к сексу, не допускающее двусмысленности, лишенное какого-либо чувства вины, так что размениваться на ругань тут бесполезно. И вообще, ей решать.

Сейчас они как раз у нее в спальне.

Пол неподвижно сидит напротив нее. Неподвижно сидеть — единственное, что ему остается, когда Софи уезжает на спидах. Лихорадочно, так что ее возбуждение передается и Полу, втерев немного кислоты в розовые, еще не потерявшие здорового вида десны, она превращается в объект скорее для наблюдения, чем для каких-либо совместных действий. За ней просто не угнаться, она вся — комок неясных очертаний, сгусток нервной энергии, источающий электричество, потрескивающий, словно скачущий по экрану старого телевизора сигнал помехи.

Пинком отбросив какую-то старую одежду, она плюхается на коленки на образовавшемся пятачке зеленого линолеума, оглушительно тряся старинными серебряными амулетами и заношенными фенечками, болтающимися на ее тоненьких запястьях, затем резко, будто по приказу, вскакивает и выдергивает диск из своего небольшого стерео «Текникс». От «Black Rebel Motorcycle Club» ее уже ну просто тошнит, но другое слушать тоже неохота; она опять ставит тот же диск, и вот уже по комнате ударами молотка разносится «Spread your love», и она снова и снова трясет головой в такт тяжелому, непрошибаемому биту, а эти здоровые, мрачные, крутые американские ребята снова и снова взывают к ней, повторяя какой-то гортанный проигрыш, разобранный на косточки и вылизанный еще в 1974-м.

Потом, вскочив на ноги, она начинает рыться в инкрустированном деревянном ящичке на ветхом комоде в поисках ароматической палочки, а найдя, поджигает ее и ставит на подоконник. Запахи разогретого жасмина, нестиранной одежды и немытого тела, фенаминной кожи, грязного линолеума, давнишней травы, «Malice», «Loathing» и свечного воска плывут, вплетаясь в «spread your love like a fever, don’t you ever come down».

Пол не видел ее две недели, целых две недели: она практически все это время отсиживалась у Доминика, в его квартирке в Белсайз-парк, но сегодня, проругавшись с Домом все утро, в слезах унеслась к метро. Пыталась ему звонить со своей «Нокии» раз, наверное, тридцать или сорок, но никто так и не ответил. В семь она набрала номер Пола и не столько пригласила его, сколько дала понять, что будет дома — на случай, если ему вдруг вздумается заскочить.

Эти две недели Пол был весь на взводе, мучался; они разговаривали трижды, каждый раз он звал ее встретиться, выпить где-нибудь, на что она отвечала, ага, ладно, ну, может, как-нибудь — и все. Встретиться с ней непросто, даже лучшему другу в лучшие времена. В Лимингтон она обычно уезжает в пятницу вечером; иногда, если неохота в понедельник с утра идти на занятия, пропускает лекцию по эволюционной психологии и возвращается попозже, днем или даже во вторник утром, сгорая от нетерпения снова оказаться в Лондоне. Потом, по четвергам она иногда сваливает из Нью-Кросса на весь вечер, повидаться со старыми школьными друзьями и знакомыми родителей в квартире на Итон-сквер или на Фулэм-роуд, а то, бывает, они с девчонками — Бибой, чокнутой Эмили и бедняжкой Анной — собираются в районе Клэпэм-коммон. Она является на эти встречи запыхавшаяся — эдакая видавшая виды деваха из жутких, заброшенных юго-восточных кварталов — и всегда щеголяет каким-нибудь новым сувениром из той жизни: то пакетиком крэк-кокаина, то свежим синяком под глазом. В подобных случаях из нее так и прет «южна-лонданский» сленг. Присутствующие все как один тянутся к ней в душевном порыве, стремясь поддержать эту храбрую беженку, покинувшую благополучный SW10[6]. А дальше всех в своем душевном порыве дотянулся Доминик.