Люди в концлагере - Бруно Беттельхeйм

После подросткового бунта против семейного быта ассимилированной еврейской буржуазии я испытал влияние учения Фрейда. И это все смешивалось с верой в то, что только более рационально организованное общество позволит избежать кризиса. В психоанализе утверждают, что, возможно, не общество создает проблемы в человеке, но, скорее, наоборот — скрытая, внутренняя, противоречивая природа человека создает проблемы в обществе.

Именно так для меня открылся конфликт между естественным и приобретенным в психике человека. Не стоит ли ради создания наилучшего общества радикально изменить общество для полного достижения самореализации всеми его членами. А как же быть с теми, кто этого не желает? Или творить «благое» общество могут только те, кто уже преодолел свою мрачную сторону благодаря психоанализу? В последнем случае следовало бы отказаться на время от всякой социальной или экономической революции и сконцентрироваться на развитии психоанализа с надеждой, что когда подавляющее большинство достигнет внутреннего освобождения, тогда почти автоматически создастся благое общество.

Я наблюдал в среде своих друзей этот поиск уверенности с борьбой за нее любой ценой, свойственный подросткам всех времен. Стремление избежать внутреннего борения с противоречиями без колебаний толкало их к одному из двух мировоззрений, причем достоинства противоположного мировоззрения игнорировались. Так одни присоединились к социализму, который спустя немного лет был заменен официальным коммунизмом (в России) или неофициальным (Троцкий и другие) — они полностью отрицали учение Фрейда, — другие наоборот полностью посвятили себя психоанализу. И были другие — большинство университетского студенчества, — которые удалились в приватный мир искусства, науки или богемы. В то время, как многие мои друзья были поглощены ортодоксальным или нео-католицизмом, а позднее и национал-социализмом, тем самым отрицая значимость противоположного мировоззрения. Конечно, были и те, которые меняли свои убеждения со временем.

По мере того, как я стремился к уверенной жизни, я чувствовал неспособность принять ту или иную концепцию всем сердцем. Многое мне казалось убедительным и привлекательным, но со временем одно без другого теряло смысл. Были те, кто соединяли психоанализ с коммунизмом (например, Вильгельм Райх), но у этого союза было много противоречий.

В те времена я пытался обойти проблему выбора, уйдя в частную жизнь: литературу, искусство, музыку и самоизоляцию. Но эти пути не привели меня к ответу на вопрос: «Что есть лучший человек в лучшем обществе?» Но я думал, что если углубиться в культуру, я смогу найти правильный ответ.

Казалось, что лучше всего к этому подходит философия. К ней я и обратился. Я стал изучать теорию единства противоположностей, но я не мог понять, как эта теория может применяться для понимания динамики взаимовлияний организма и его окружения, и как жизнь состоит из единства и борьбы противоположностей в поиске лучшего синтеза, но при этом не учитывается основной и непримиримый конфликт. Тогда я еще не мог принять этот факт. Будучи юношей, искавшим себя самого, я был убежден, что окружающая среда (будь это природа или общество) должна быть сориентирована под самореализацию. Но в рамках conjunctio opposito-rum — совпадения противоположностей — я еще не видел этой самореализации.

И снова я оказался перед вопросом — может ли хорошее общество само по себе или с неким усилием создавать хорошего человека, который бы затем увековечил само хорошее общество. Или же современный человек безнадежно не способен к этому в силу своей саморазрушительной природы. Если верно первое утверждение, то любой ценой, страданием многих поколений следует двигаться к созданию хорошего общества, поскольку оно автоматически будет затем порождать хороших людей. И это то, что предложил коммунизм после 1917 года. Но Советская Россия 1920-х годов показала, что не может гарантировать полной само реализации человека. Другим видом идеальной ставки стал социал-демократизм, который я принял с колебаниями и опасениями. Было очевидно, что реализация лучшего общества зависит от наличия во власти лучших людей.

И если только хороший человек может создать хорошее общество, то проблема в том, как изменить для этой цели уже существующего человека. Казалось, что из всех возможных путей влияния на людей, психоанализ лучше всего подходит для такого радикального улучшения человека. К тому времени некоторые из моих друзей становились психоаналитиками, испытав этот метод на себе — среди молодых интеллектуалов психоанализ был в моде. Личностные изменения, которые я в них наблюдал, не казались убедительными в удачности их методики для создания хорошего человека. Впрочем, скорее всего это говорит о том, что они просто сами были неспособны воспользоваться всеми плюсами психоанализа.

В конце концов, я с большей надеждой обернулся к психоанализу, нежели к политическим реформам. И это было не просто разочарование в возможности создания лучшего общества, создающего независимого человека. Я занялся психоанализом еще и по личным причинам. Сперва я не думал, что психоанализ станет моей профессией. Мне было важно при его помощи глубже понять теоретические, социальные, философские и эстетические проблемы, и в своем юношеском порыве я надеялся их разрешить.

Мне потребовалось много лет интенсивного психоанализа и гораздо больше лет его практики, чтобы понять, как он может менять личность человека, живущего в конкретном обществе, и где заканчиваются границы его влияния. Чтобы понять, каковы эти пределы влияния общества на индивидуальность, мне пришлось пройти сквозь фашизм, концлагерь, иммиграцию и ассимиляцию в Новом Свете. И я долго осмыслял эти уроки жизни.

Во-первых, я понял, что если психоанализ может помочь взрослому человеку с личными проблемами, то это не значит, что он может еще и обеспечить хорошую жизнь. Чтобы не только единицы, ведущие глубокую внутреннюю борьбу, но и массы, могли этим воспользоваться, необходима реформа всей системы воспитания и образования человека и общества, учитывающая особенности всех возрастов. Но перед началом реформ нужно понять, какие педагогические методы что развивают, как они отразятся на будущей жизни ребенка, а значит и будущей жизни самого общества. В моем случае, маятник долго раскачивался между двумя предположениями (кто же «отец» человека — общество или ребенок), прежде чем я и рационально, и эмоционально принял то, что мы называем «хорошей жизнью», в нормальных условиях, это — хрупкий баланс между личными устремлениями, правильным социальными требованиями и природой человека; и что не бывает абсолютного подчинения только одному из этих моментов.