Тотальная война. Выход из позиционного тупика - Эрих Людендорф

могли бы заключить такой мир, какой нам пришлось заключить теперь. Но какой имперский канцлер, какой государственный человек, какой по-немецки мыслящий деятель остановил бы на нем свой выбор? Возможности другого мира не представлялось, это должны были твердо знать, и раз война уже началась, мы должны были бороться до победного конца.

Граф Чернин, хотя и утаивает правду, в конце концов сходится со мной во взглядах. В своей речи 11 декабря 1918 года он сказал:

«Положение было все время таково, что мы могли бы предложить мир, связанный с крупными потерями, в особенно для нас выгодный момент войны, и тогда могли бы иметь, может быть, надежду, что противник на него пойдет. Но чем блестящее были военные успехи, тем требовательнее становились германские военные, и менее всего было возможно после крупной победы склонить их к политике отречения.

В общем, я полагаю, что за все течение этой войны момент, в который такая попытка действительно имела бы возможность успеха, представился только один раз, а именно после знаменитого сражения у Горлицы»[1].

Сражение у Горлицы было в мае 1915 года. Таким образом, позднее, по мнению графа Чернина, возможность заключить мир не представлялась даже при условии значительных жертв. Но если бы такая возможность представлялась действительно в мае 1915 года или позднее, не только все германские военные, но весь германский народ отклонил бы такой мир, пока он в гордой вере в себя чувствовал силы для борьбы! Государственные люди должны были бы закалять эту самоуверенность и эти силы, чтобы сделать отечество способным одержать победу и спасти его от поражения с его неизмеримыми потерями. Воля неприятеля не давала нам возможности выбора среднего пути; в таком случае наше желание или нежелание мира не играло никакой роли. Воля же противника еще не была сломлена; если бы этого удалось окончательно добиться военной победой, то тогда дипломаты могли бы говорить о безобидном мире, если бы они тогда этого еще продолжали желать.

IV

Генерал-фельдмаршал и я проработали четыре года в полной гармонии, как будто бы были одним человеком. Я видел с глубоким внутренним удовлетворением, что он становится для германского народа идеальным образом этой войны и каждому отдельному немцу представляется олицетворением победы.

Генерал-фельдмаршал предоставлял мне разделять его славу. 2 октября 1917 года, на празднестве его 70-летия, он выразил это особенно глубоко прочувствованными словами.

Полководец несет ответственность. Он ответственен перед всем миром и, что еще тяжелее, перед самим собою, перед своею армией и отечеством. Как начальник штаба и первый генерал-квартирмейстер, я разделял с ним ответственность и отдавал себе в этом все время ясный отчет. Я отвечаю за все свои действия.

Наши стратегические и тактические взгляды совершенно сливались, и сама собою отсюда вытекала гармоническая, основанная на взаимном доверии работа. Выяснив вопросы с моими сотрудниками, я коротко и ясно докладывал генерал-фельдмаршалу мои мысли относительно обстановки и руководства всеми операциями, делая при этом вполне конкретные предложения. Я получал то удовлетворение, что генерал-фельдмаршал, начиная от Танненберга и до моего ухода в октябре 1918 года, всегда соглашался с моим мышлением и одобрял мои проекты приказов.

Мы одинаково смотрели на характер этой войны народов и на вытекавшие из него следствия. Одинаковы были и наши взгляды на заключение мира. Генерал-фельдмаршал, как и я, стремился обеспечить безопасность германского народа от новых нападений. Он, как и я, лично выступал по этим вопросам.

Те, кому авторитет генерала-фельдмаршала стоял и в будущем мог стоять поперек дороги к достижению эгоистических целей, пробовали провести грань между генерал-фельдмаршалом и мною. Его личность не решались затрагивать и обращали свои усилия против меня. Пытались установить различие между мышлением и действиями генерал-фельдмаршала и моими: он олицетворял доброе начало, я – злое. Те, кто это распространял, должны были бы, по крайней мере, заставлять генерал-фельдмаршала хотя бы разделять ответственность за это мнимое зло, иначе они подрывали его положение и делали из него человека, не обладающего теми высокими качествами, которые они у него предполагали и которые действительно были ему присущи.

Слава генерал-фельдмаршала крепко укоренилась в сердцах германского народа.

Я его глубоко почитал, верно ему служил и ценил его высокий образ мыслей, его преданность императору, его готовность брать на себя ответственность.

V

Моя жизнь была работой для отечества, для императора и для армии. В течение четырех лет военных действий я жил только для войны.

Мои дни текли размеренно. Пока я был начальником штаба на Востоке и непосредственно руководил войсками, все приноравливалось к требованиям военной обстановки.

Будучи первым генерал-квартирмейстером, в спокойные периоды около 8 часов утра я был уже на службе. Генерал-фельдмаршал приходил приблизительно часом позже, и мы коротко обменивались мыслями о военных событиях, о предположениях и о текущих вопросах.

В 12 часов мы шли на доклад к его императорскому величеству.

Ровно в час был завтрак, продолжавшийся от половины до трех четвертей часа. Около половины четвертого я был опять в своем кабинете. В восемь часов мы обедали, и затем, после полуторачасового перерыва, работа продолжалась до двенадцати или до часу ночи.

Это однообразие редко нарушалось. Даже в течение четырех или пяти дней, которые я находился в отпуске во время войны, я не был свободен от служебных дел.

Со всеми частями фронта и со ставками союзников я был соединен телефонами и телеграфами. Армии присылали утром и вечером срочные донесения, а об особых событиях доносили немедленно.

Начальник полевого телеграфа на Восточном фронте, полковник Леман, а позднее начальник полевого телеграфа всех армий генерал-майор Гессе помогали мне предусмотрительно и надежно. Телеграфные части штаба главнокомандующего Восточным фронтом под командой капитана Маркау и полевая телеграфная дирекция под управлением почтового советника Онезорге, обслуживавшие связь, работали прекрасно.

С одной стороны, было необходимо отдавать себе ясный отчет во всех событиях на огромных фронтах, а с другой стороны, надо было взять на себя огромное бремя – непосредственно чувствовать биение пульса боя. Высшее командование должно было немедленно узнавать о всех важных событиях; слишком часто, при недостатке резервов, приходилось непосредственно принимать чреватые последствиями решения.

Общее руководство операциями, заботы об армии и о военном напряжении родины занимали первое место среди других проблем. Военно-политические программные вопросы стояли на втором плане.

Часы занятий заполнялись личной работой, докладами подчиненных мне начальников отделений и управлений и переговорами.

Я с особым удовольствием и удовлетворением вспоминаю совместную службу и товарищескую жизнь как в моем штабе на востоке, так и в ставке.

При огромной