Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь - Терри Биссон

Чернозуб остановился; ему угрожала опасность попасть в другую ловушку. Ничего он не имел против Боэдуллуса. Ему нравился Боэдуллус. Для святого темных веков Боэдуллус был рассудителен, любознателен, находчив — и нетерпим. Это была нетерпимость цивилизованного человека по отношению к варварам, или владельца плантаций к бродячим погонщикам скота, или же, скажем, Каина к Авелю. Та же самая нетерпимость была и в Джараде. Но дело было не в мягком презрении Боэдуллуса к Кочевникам. Чернозуб ненавидел весь замысел в целом, но по другую сторону стола сидит его учитель, который смотрит на него с болезненной скорбью. В монастыре преосвященный Джарад всегда был для Чернозуба учителем, но сейчас он представлял нечто большее. Кроме кольца аббата он носил красную ермолку. Как его преосвященство кардинал Кендемин, возлюбленный принц Церкви, Джарад мог с тем же правом носить и титул «Победителя во всех спорах».

— Есть ли для меня какой-нибудь способ уйти в мир, милорд? — снова спросил Чернозуб. Джарад подмигнул.

— Нет! Если хочешь, даю тебе три недели, чтобы прочистить мозги. Но больше не задавай таких вопросов. И не пытайся меня шантажировать подобными намеками.

— Не будет никаких намеков, никакого шантажа.

— Вот как? Если я снова откажу тебе, ты перемахнешь через стенку, не так ли?

— Я этого не говорил.

— Отлично! Теперь слушай, сын мой. Исходя из данного тобой обета послушания, ты принес ему в жертву все свои личные желания. Ты обещал повиноваться, а не делать вид, что ты подчиняешься. Твоя работа — это твой крест, понятно? Поэтому благодари Бога и неси его. И возноси молитвы, возноси молитвы!

Поникнув, Чернозуб уставился в пол и медленно покачал головой.

Чувствуя, что одержал победу, преосвященный Джарад продолжил:

— И я больше не хочу слышать подобных вещей, во всяком случае, пока ты не завершишь все семь томов, — он встал. Чернозуб тоже поднялся. Затем, посмеиваясь, словно разговор доставил ему удовольствие, аббат выставил переписчика из кабинета.

В коридоре Чернозуб прошел мимо Поющей Коровы, спешащего на вечерню. Правило молчания было в силе, и никто из них не обронил ни слова. Поющая Корова ухмыльнулся. Оба его спутника, вместе с которыми Чернозуб бежал с пшеничных плантаций, знали, почему он хотел увидеть пресвященного Джарада, и никто не испытывал к нему симпатии, они считали, что ему досталось тепленькое местечко. Поющая Корова работал в новом печатном цехе. Крапивник — на кухне, где числился братом вторым поваром.

Крапивника он увидел тем же вечером в трапезной. Второй Повар стоял у раздаточной линии, большой деревянной ложкой накладывая на поднос порции каши. Каждый из проходивших бормотал: «Deo gratias», — и Крапивник кивал в ответ, словно говоря «Милости просим».

При появлении Чернозуба Крапивник подцепил ложкой большую порцию каши. Чернозуб прижал поднос к груди и движением пальца дал понять, что порция слишком велика, но Крапивник как раз повернулся, чтобы дать необходимые указания поваренку. Когда Чернозуб опустил поднос, Крапивник и вывалил на него всю порцию.

— Забери половину! — прошептал Чернозуб, нарушив молчание. — Голова болит! — Крапивник приложил палец к губам, покачал головой, кивком показал на надпись «Санитарные правила» за раздаточной линией, потом кивнул на указатель у выхода, где уборщик подбирал недоеденное.

Чернозуб опустил поднос на стол. Горстью правой руки он набрал каши, а левой схватил Крапивника за рясу. Залепив ему физиономию комком каши, стал размазывать ее, пока Крапивник не укусил его за большой палец.

Настоятель принес приговор прямо в «камеру» Чернозуба: решением его пресвященства Джарада он освобожден от работы в скриптории на три недели, вместо чего ему придется все это время, вознося молитвы, скрести каменный пол на кухне и в трапезной. И двадцать один день Чернозубу придется смиренно вымаливать прощение у Крапивника, ползая на коленях по мыльному полу. Больше года прошло, прежде чем он снова осмелился поднять вопрос о своей работе, о своем призвании и о своих обетах.

В течение этого года Чернозуб заметил, что община внимательно присматривается к нему. Он чувствовал, что отношение стало меняться. То ли изменилось отношение к нему других, то ли изменения крылись в нем самом, но результатом стало одиночество и отчужденность. В хоре он поперхнулся на словах, говоривших о едином хлебе и едином теле, «где вас много, там и я среди вас». Его приобщенность к пастве, казалось, никому не была нужна. Слова «я хочу уйти» вырвались у него прежде, чем он успел по-настоящему их обдумать; но он не только произнес эти слова, но и позволил другим их услышать. Среди принявших постриг, кто, дав торжественный обет, бесповоротно посвятил себя Богу и правилам ордена, монах, высказывающий сожаление по сему поводу, был аномалией, источником смущения, предвестником событий, достойных сожаления. Кое-кто откровенно избегал его. Другие посматривали на него со странным выражением. Остальные были подчеркнуто любезны.

Новых друзей он нашел среди самых молодых членов паствы, послушников и кандидатов на пострижение, еще не успевших в полной мере принять Устав. Одним из них был Торрильдо, очаровательной внешности юноша, чей первый год пребывания в аббатстве был уже неоднократно отмечен нарушениями. Когда Чернозуб был сослан на кухню и три недели нес груз покаяния, выскребая полы, он обнаружил, что рядом с ним трудится Торрильдо, наказанный за какие-то нарушения, о которых ничего не было известно. Приглушенный голос, читавший Меморабилию в соседней с кабинетом преосвященного Джарада комнате во время той злосчастной беседы, принадлежал Торрильдо. Они разительно отличались друг от друга кругом интересов, происхождением, характером и возрастом, но общее наказание сблизило и позволило сформироваться приятельским отношениям.

Торрильдо был рад, обнаружив, что монах, старше его по возрасту, не относится к числу непогрешимых. Чернозуб, не признаваясь самому себе, что завидует относительной свободе послушника, позволяющей ему покинуть обитель, представил себя на месте Торрильдо и проникся его проблемами. Торрильдо обладал обаянием и многочисленными талантами (что ускользало от внимания многих других послушников). Чернозуб поймал себя на том, что дает ему советы, и даже растерялся, когда Поющая Корова мрачно сообщил, что Торрильдо копирует его манеру поведения и стиль речи. Их отношения стали напоминать союз отца и сына и послужили причиной еще большего отчуждения от принявших постриг монахов, которые откровенно хмурились при виде их отношений. Чернозуб начал осознавать, что ему трудно отделять неодобрение, высказываемое общиной, от укоров собственной совести. Как-то ночью ему приснилось, что он преклоняет колена в часовне, готовый принять причастие. «Пусть Тело Господа нашего Иисуса Христа ведет вас к вечной жизни», — повторял священник каждому, кто принимал причастие; но когда он приблизился, Чернозуб узнал в нем Торрильдо, который, кладя облатку ему на язык, наклонился и прошептал: «И тот, кто преломляет хлеб со мной, предаст меня».