Лиса. Личные хроники русской смуты - Наталья Уланова

Он знал, что его папа — военный. Офицер. И что он уехал, но очень скоро вернётся и заберёт их к себе… А этот дядька был совсем другой! Но мама сказала, что он — тоже папа, а маме Валерик привык верить.

Хотя… Два папы сразу — это было многовато для их маленькой комнаты.

Немного подумав, Валерка решил, что из тех военных, у которых на погонах нет звёздочек, папы получаются неправильные. Совсем не такие как надо. Таких пап можно и не любить.

Тем временем «папа Саша» раскурил вторую папиросу и, обращаясь к матери, подытожил:

— Всё знаю… Будем считать, что простил. Завтра приду сюда жить.

Когда новоявленный папаша ушел, Валерка, весь в слезах, бросился к матери и, крепко обхватив её за шею, разрыдался. Мария сидела молча, уставившись в окно остекленевшими глазами. Изредка она касалась макушки сына бледными губами, но делала она это машинально, поскольку мысли её были где-то далеко.

За окном полыхал удивительной красоты закат.

Вечерело.

— М-м-мамочка, — всхлипывал испуганный мальчик, — м-м-мамочка, скажи ему, чтобы больше не приходил! М-м-мамочка… Он чужой, я его не знаю… М-м-мамочка…

— Не плачь, Валерик, успокойся, — Мария ещё раз поцеловала ребёнка, обняла и прижала его к себе.

Крепко-крепко.

Они, обнявшись, сидели в наступающих сумерках и молчали. Сидели долго, не включая света. И мать и сын пытались успокоиться, но успокоение не приходило. Наверное, потому, что положение у них было безвыходным.

В конце концов, Валерик уснул, а Мария ещё долго не решалась потревожить его сон.

Она думала.

Пару часов спустя молодая мать отстранила проснувшегося ребёнка и тяжело поднялась со стула. Разминая затекшие ноги, она прошлась по комнате, внимательно осматривая её и собирая оставшиеся от уехавшего жильца вещи. Побросав найденное в старую наволочку, прошла к буфету, открыла его дверцу и взяла с нижней полки стопку фотографий. Главный компромат.

Не удержавшись, принялась их рассматривать. В чёрно-белых тонах, запечатленная на плотной фотографической бумаге, замелькала её ещё недавно яркая и счастливая жизнь. Перебиравшие фотографии пальцы дрожали, и дрожал подбородок. Подступили слёзы, но, после нескольких глубоких вдохов, Марии удалось взять себя в руки: «Всё, ушёл караван…»

— Валерик, сыночек, когда вырастешь, постарайся жить так, чтобы у тебя в доме была радость. И не только по праздникам, а каждый день. Понял, золотко моё? Мы с тобой, на свою беду, узнали, каково оно, когда есть счастье… Теперь будем просто так жить. Без радости. И без счастья. На, посмотри. Может, что хорошее в памяти и останется… — Мария положила фотографии на кровать и вышла на кухню за эмалированным тазиком и спичками.

Вернувшись, выхватила снимки из рук разглядывавшего их сына. Сложив их горкой на дне тазика, чиркнула спичкой. Не понявший её ожесточения и всего происходящего Валерка захныкал. Правда, разреветься в полный голос, как обычно, в этот раз он не решился.

Потерянное счастье горело плохо, то и дело норовя погаснуть. Но, по прошествии получаса, оно всё же превратилось в чёрные скукоженные хлопья. Дождавшись, когда огонь погаснет, Мария схватила наволочку с вещами военпреда и выскочила за дверь. Отсутствовала она недолго. Вернувшись и вдохнув запах сгоревшей бумаги, Мария всё же расплакалась. Почувствовав изменение её настроения, Валерка всхлипнул, раз и другой, и вскоре, не удержавшись, присоединился к ней в полный голос. Потом, когда слёзы иссякли, они долго сидели крепко прижавшись друг к другу, и Мария зачем-то сказала строгим голосом, что слабыми они были в последний раз в жизни. Больше их слёз никто не увидит, как бы им ни было плохо. Не дождутся!

— Придётся терпеть, Валерик, — заметила она. — Он тебе отец, а мне — муж, — и, утерев слёзы, добавила: — Да и не проживём мы одни, сынок…

Папа Саша пришёл ранним утром. Дверь открыл без стука и, буркнув что-то неопределённое, уронил возле пустовавшей вешалки потёртый растрескавшийся чемодан и две связки книг. Шагнув в комнату, сбросил с плеч туго набитый вещмешок.

И как всё это при такой хромоте без вчерашней палки донёс?

Развязав горловину мешка, мужчина достал из него красивое шёлковое одеяло. Небрежно, словно брезгуя, кинул его на кровать.

— Мать передала. Завтра ждёт нас к обеду. Внука захотела повидать… — сказал он и, иронично хмыкнув, добавил: — Во дворе работу провёл. Больше ни одна собака не тявкнет, — затем, шагнув к сыну, протянул было руку, намереваясь погладить того по голове, но испугавшийся Валерка увернулся и убежал.

— Ты не мой папа! Мой папа дома не курит!!! — заявил он свежеобретённому отцу уже в дверях.

Тот взглянул на жену, неприязненно сощурив глаза. Так смотрят на мёртвых врагов или на тех, кого вот-вот убьют.

Мария испуганно отвернулась, сделав вид, что занята чем-то мимолётным, но очень важным, не терпящим отлагательства.

— Так значит? Ну-ну… — мужчина достал из кармана пачку «Беломора» и вышел на крыльцо.

Дома Валеркин папа больше не курил. Никогда.

Отношение дворовых пацанов к Валерке изменилось разительно. Они первыми подошли, первыми поздоровались, а затем долго хлопали ошалевшего от такой неожиданности мальчика по плечам и по спине, излишне радостно поздравляя с возвращением отца. Потом, осторожно косясь в сторону крыльца, почему-то попросили забыть такое хорошее слово «шалава». Валерка искренне обрадовался столь тёплому к нему отношению и радовался ему ровно до тех пор, пока, взглянув в сторону крыльца, не увидел там свежеобретенного папу, курившего «Беломор» и внимательно следившего за развитием событий.

То, что кого-то можно заставить «дружить» помимо его воли, стало для Валерки открытием. Неожиданным и неприятным.

Вскоре отец устроился на какую-то важную и нужную работу, и их жизнь стала понемногу налаживаться. Не сразу, шаг за шагом, они учились жить вместе: весёлые и темпераментные мать с сыном и немногословный, меланхолично уткнувшийся в книгу или газету отец.

Детям свойственно жить настоящим. Валерка сам не заметил как, стал с нетерпением ждать своего сурового родителя из его частых командировок, заготавливая для него целый ворох рисунков, чтобы изредка уловить скупой одобрительный кивок. Мальчик наощупь, по крупицам, собирал мозаику своего нового счастья.

В такие моменты Мария чутко замирала, надеясь, что их необъявленная домашняя война однажды выдохнется и, потеряв смысл, сойдёт на нет. Ростки тяжело рождавшегося взаимопонимания её радовали. Она облегчённо вздыхала и шла ставить тесто для вкусного пирога с бараниной, рисом, варёными яйцами и зелёным луком.

Пирог назывался «татарским». Кто его так назвал и почему — было совершенно непонятно.

Валеркиному счастью не было предела. В их дворе появились новые жильцы, и он, наконец, подружился по-настоящему. Его подружкой стала дочка новых соседей — красивая девочка с зелёными глазами и медно-рыжими локонами по пояс. В совершенно одинаковых, подвязанных веревочкой сатиновых трусах они, чумазые, как маленькие чертенята, целыми днями носились по двору. Они играли в прятки и пятнашки, делали куличики из песка, обливались водой из-под крана. Набегавшись и устав, осторожно поили друг дружку из сложенных пиалой ладошек. Так было и удобнее, и слаще. Напиться из руки друга — всегда вкуснее.

Были в их жизни и свои маленькие тайны, и специальные, совершенно особые слова. Странное и опасное слово «задидома» означало, что выбегать за пределы двора категорически запрещено. Впрочем, выбегать не особо и хотелось, ведь именно здесь, под росшим в центре двора раскидистым деревом был сосредоточен весь их мир и смысл их жизни.

Раскидистое дерево называлось «инжир» — второе странное и, похоже, очень обидное слово. Но, когда Валерка спросил мать, за что это дерево так обозвали, та только рассмеялась.

Впрочем, чему тут удивляться — взрослые часто смеются невпопад и без особой на то причины.

Красивую Валеркину подружку звали Галочкой.

Валерик и Галочка часами, сидя на корточках, наблюдали, как работают муравьи — без устали, без перерыва на обед и до самого захода солнца. Они приносили к муравейнику хлебные крошки и пытались помочь переносить этим непоседам их неподъёмные тяжести. Странные муравьи от помощи отказывались, тут же бросая «опороченную» посторонним вмешательством ношу и хватаясь за новую неподъемную крошку. Они прогибались под её неимоверной тяжестью, но упорно тащили свою ношу сами.

Как-то раз, когда ремонтировали крышу соседнего дома, взрослые ребята наделали смоляных факелов. Они воспользовались оставленным кровельщиками битумом и какими-то старыми, найденными в подвале тряпками. Один из факелов, уже зажжённый, вручили Валерке. Тот был горд неимоверно. Высоко подняв горящий факел в руке, он носился по двору, представляя себя каким-то мифическим героем, но вдруг остановился с разинутым ртом. Одетая в необыкновенно красивое платье к нему направлялась Галочка. Или его подружка сама по себе была такая умопомрачительно красивая, а платье тут было совершенно ни при чём? Как бы там ни было, оторопевший Валерка застыл и опустил руки, совершенно забыв, что в одной из них у него зажат горящий факел, а тот уткнулся в землю у его ног, оставив на ней несколько чадящих чёрным дымом липких смоляных капель. Когда девочка подбежала к Валерке, он убрал почти погасший факел за спину. Мало ли… Но его подружка вдруг резко отпрянула и закричала. Истошно и отчаянно. Никто не понял как, но её платье, а затем и волосы вспыхнули, словно были сделаны из пороха. Валерка тут же отбросил факел в сторону и начал сбивать с неё пламя. Прямо голыми руками.