Сладкие объятия - Розамунда Пилчер

— Да, — ответила она.

— Что с ним случилось?

— Его убили на войне.

— Как убили? Как его убили? — Она не могла представить ничего более ужасающего, чем быть сбитым автобусом.

— Мы так об этом и не узнали, Селина. Не могу тебе рассказать. А теперь, — миссис Брюс взглянула на часы, давая понять, что разговор закончен, — пойди и скажи Агнес, что тебе пора на прогулку.

Агнес, если к ней получше подступиться, оказалась немного более разговорчивой.

— Агнес, мой отец умер.

— Да, — сказала Агнес. — Я знаю.

— Давно он умер?

— Во время войны. В 1945 году.

— Он меня видел?

— Нет. Он умер до того, как ты родилась.

Это обескураживало.

— А ты его видела, Агнес?

— Да, — неохотно сказала Агнес. — Когда твоя мама обручилась с ним.

— Как его звали, Агнес?

— Этого я тебе не могу сказать. Я обещала твоей бабушке. Она не хочет, чтобы ты знала.

— Ну, а он был симпатичным? Красивым? Какого цвета у него были волосы? Сколько ему было лет? Он тебе нравился?

Агнес, у которой тоже были высокие моральные принципы, ответила на один вопрос, на который она могла ответить правдиво:

— Он был очень красив. Ну, я думаю, достаточно. Поспеши, Селина, и не волочи ноги: ты сотрешь подошвы своих новых ботинок.

— Мне бы хотелось иметь отца, — сказала Селина и позже днем провела полчаса или больше, наблюдая, как отец и сын запускали модель яхты на Круглом пруду, и подходя к ним все ближе и ближе в надежде услышать их разговор.

Фотографию она нашла, когда ей было пятнадцать. Была гнетущая сырая лондонская среда. Делать было нечего. У Агнес был выходной, миссис Хопкинс сидела, положив скрученные артритом ноги на табурет, погрузившись в чтение «Пиплз Френд». У бабушки шла игра в бридж. Заглушенные голоса и запах дорогих сигарет просачивались сквозь закрытые двери гостиной. Нечем заняться! Селина, беспокойно прохаживаясь взад и вперед, зашла в свободную спальню, выглянула в окно, изобразила несколько кинозвезд, глядя в трюмо, и уже собиралась выйти из комнаты, когда заметила книги в небольшом шкафчике между кроватями. Ей пришло в голову, что, возможно, она найдет книгу, которую ни разу не читала, и с этой мыслью она опустилась на колени между кроватями и пробежала пальцем по корешкам с названиями.

Палец остановился на «Ребекке». Военное издание в желтой обложке. Она достала книгу, открыла ее, и из раскрывшихся страниц выпала фотография. Фотография мужчины. Селина подобрала ее. Мужчина в форме. С очень темными волосами, с ямочкой на подбородке, брови неправильной формы, черные глаза светились смехом, хотя лицо сохраняло подобающее торжественное выражение. Это был солдат в ладном мундире, застегнутом на все пуговицы.

Это было начало восхитительного подозрения. Где-то за темным веселым лицом угадывалось лицо Селины. Она поднесла фотографию к зеркалу, пытаясь найти сходство с чертами ее лица, с тем, как росли ее волосы, с ее сглаженным подбородком. Сравнивать почти нечего. Он был очень красив, а Селина безобразна. Уши у него были прижаты, а у Селины оттопыривались, как ручки у кувшина.

Она перевернула фотографию. На обороте было написано: «Дорогой Хэрриет от Дж.» и пара крестиков вместо поцелуев.

Ее мать звали Хэрриет, и Селина поняла, что это фотография ее отца.

Она никому об этом не рассказала. Она поставила «Ребекку» на место и забрала фотографию в свою комнату. После этого она всюду носила ее с собой, завернув в тонкую бумагу, чтобы она не испачкалась и не помялась. Теперь она чувствовала, что у нее есть, по крайней мере, какие-то нити, пусть и тонкие; но все-таки этого было недостаточно, чтобы ответить на ее вопросы, и она продолжала наблюдать за другими семьями и прислушиваться к разговорам чужих людей…

Детский голосок проник в ее мысли. Селина задремала на солнце. Теперь, проснувшись, она услышала бесконечный рев транспорта на Пикадилли, гудки машин и тоненький голосок другой болтающей крошки девочки, сидящей на детском стульчике на колесах. Маленькая девочка на трехколесном велосипеде и ее отец уже давно ушли. На их место пришли другие, а в нескольких ярдах от того места, где сидела Селина, лежала влюбленная парочка, обнявшись и отрешившись от всего.

Деревянное сиденье стало неудобным. Селина немного поменяла позу, и сверток, который ей дал Родни, соскользнул с колен и упал на траву. Наклонившись, она подобрала его и бесцельно, не задумываясь, стала разворачивать. Суперобложка была глянцево-белой с красными буквами:

«ФИЕСТА В КАЛА-ФУЭРТЕ

Джордж Дайер»

Уголки рта Селины опустились. Книга казалась очень тяжелой. Она пролистала страницы, а затем закрыла книгу, как будто уже закончила ее читать, перевернула ее и положила на колени.

Ее взгляд выхватил лицо, как иногда из газетной колонки выхватывается имя. Фотография была случайной, ее увеличили, чтобы заполнить заднюю обложку. Джордж Дайер. Одетый в белую рубашку с распахнутым воротом, с которой контрастировала темная кожа. Лицо прорезали морщины, они шли от уголков глаз, глубоко бороздили лицо от носа ко рту, покрывали лоб.

И все-таки это было то же самое лицо. Он не сильно изменился. Ямочка по-прежнему на подбородке. Аккуратные уши, огонек в глазах, как будто он и фотограф посмеялись какой-то грубоватой шутке.

Джордж Дайер. Автор. Мужчина жил на острове в Средиземном море и писал о жителях правдиво и рассудительно. Так его звали. Джордж Дайер. Селина подхватила сумку, вынула фотографию отца и дрожащими руками свела две фотографии вместе.

Джордж Дайер. И он опубликовал книгу. И он был жив.

Глава 2

До Квинз-Гейт она доехала на такси, вбежала по лестнице, ворвалась в квартиру и позвала Агнес.

— Я здесь, на кухне, — откликнулась Агнес.

Она готовила чай. Когда Селина появилась в открытой двери кухни, Агнес взглянула на нее, продолжая насыпать заварку в чайник. Это была невысокая пожилая женщина, немного кислое выражение лица служило как бы защитой от жизненных невзгод, хотя на самом деле она обладала добрейшим в мире сердцем, и ей невмоготу было слышать о трудностях и печалях, которые она не могла облегчить. «Эти бедные алжирцы», — говаривала она, надевая шляпку, чтобы пойти отправить почтовый перевод на сумму, вероятно, большую, чем могла себе позволить, а во время кампании по борьбе с голодом отказывалась от обеда в течение семи дней, после чего ужасно страдала от усталости и несварения желудка.

Договор об аренде квартиры на Квинз-Гейт уже был расторгнут, и после свадьбы Родни и Селины и их переезда на новую квартиру Агнес собиралась поселиться у них. Потребовалось некоторое время, чтобы уговорить ее на это. Конечно, Селина не захочет, чтобы Агнес крутилась у нее под ногами. Ей захочется начать все самой. Селине удалось убедить Агнес, что у нее и в мыслях не было ничего подобного. Ну, тогда мистер Экланд против, спорила Агнес. Боже, это все равно, как если бы с ним поселилась его теща! Родни, проинструктированный Селиной, разубедил Агнес и в этом. Тогда она сказала, что ей не нравилась сама мысль о переезде, она слишком стара для этого, и они отвезли ее на новую квартиру, от которой, как они и предвидели, она осталась в восторге: светлая и удобная, с американской кухней, залитой солнцем, и маленькой гостиной, предназначенной для Агнес, с окнами, выходящими на парк, и ее личным телевизором. В конце концов, решительно сказала она сама себе, она едет к ним, чтобы помогать. Она собиралась работать. И со временем, несомненно, снова станет няней в новой детской и для нового поколения младенцев; и эта мысль пробудила все ее спавшие материнские инстинкты.